На Кресте умер не только человек, но и Бог. Если Бог умер, то Он умер не «как бы» и не частично, но умер вполне, приняв полноту смерти. Смерть Бога на Голгофе не символична, а подлинна и реальна.
Что же есть умирание Бога в Христе? Бог умирает не Сам в Себе, не в глубине Собственного бытия, ибо Бог бессмертен, но в мире и для мира. Смерть владычествует только в мире сем, за его пределами, в вечности смерти нет. Но Бог воспринял всю плоть и целиком вошёл в мир. Предвечный Бог сугубо входит в смертоносную временность и сполна принимает смертный итог земной жизни. Бог претерпевает в смерти потрясение Собственного единства и некое нарушение Собственного естества. Прежде всего, кеносис Христа достигает такой степени, что доходит до разлучения с Отцом и оставления Духом.
Земная смерть Иисуса Христа отзывается в Святой Троице в вечности, ибо это не только центральное событие в мире, но и нечто важнейшее в бытии Самого Бога. Об этом и свидетельствует образ Распятого Бога. И это не ограничивает Божие могущество и свободу, ибо Бог возжелал то, что возжелал, а не то, что предписывается человеческими определениями могущества. Мы видим Бога на Кресте, и Его умаление и уничижение как ничто открывает нам неограниченность Его свободы и могущества.
Бог-Творец рождает новый мир в Самом Себе и глубинами Своего Бытия связал Себя с тварью. Все боли и муки рождающегося к Новому Бытию творения, битва сынов Божиих – людей, со смертью отзывается в сердце Божием. С окончательной смертью Иисуса Христа без воскресения Сам Бог в Себе не умер бы, но было бы разрушено главное дело Божие в мире, и тем самым Бог-Творец претерпел бы некое катастрофическое умаление собственной природы.
Всем существом Своим соединяясь с тварью и уничижаясь до последней степени, Христос проживает мгновение богооставленности, богоразлучения: «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно…» (Мф. 26, 38). В Гефсиманском саду молится не только человечность Христа, но и Сам Бог-Сын обращается к Отцу: «И отойдя немного, пал на лице Своё, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты… Ещё, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя» (Мф. 26, 39-42); «…и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22, 41-42).
Нигде в Евангелиях не говорится, что борения происходят только внутри человеческого естества Иисуса Христа, но всё описываемое относится к целостному облику Богочеловека: «И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк .22, 44). Если Сам Богочеловек молит Отца Небесного пронести чашу мимо, и только затем отдаётся воле Отца, то это означает недолжность, падшесть, но не Самого Христа, а того положения, в котором находится Христос. И это значит, что перед Христом разверзлась бездна покинутости мира Отцом и Духом, – состояние, результаты и следствия полного отпадения мира и человека от Бога.
В. Перов. Христос в Гефсиманском саду. 1878г.
Гефсиманская молитва является не только действием человека Иисуса, но и земным отражением происходящего внутри Святой Троицы в вечности. Бог-Сын обращается к Отцу и получает помощь от Духа: «Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его» (Лк. 22, 43). В момент смерти на Кресте Иисус Христос возопил: «…Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). Это вопль не только человека, но и Бога, ибо через смерть проходят оба естества Богочеловека. Какая бездна сыновнего одиночества и богооставленности!
Какая же катастрофа произошла, если Сам Бог-Сын страдает и отдаёт Себя на разлучение с соприродными Себе Ипостасями?
Смерть есть разлучение вечной души с тленным телом. При этом вечный дух скорбит, страдает и теряет свою цельность. Господь Иисус Христос как Логос – животворящий смысл мироздания – от века предназначил Себя к восприятию человеческой плоти: Кровь Христова пролита предвечно. И вот то, ради чего Бог-Сын помыслил Себя таковым – подвергается смертному разложению. Жало смерти направлено на разрушение самого сыновнего дела: Божественного присутствия в миру. В смерти Богочеловека Божественное в Христе разлучилось с человеческим, чем нарушилось ипостасное единство Богочеловека. Христос оставил Своё любимое выпестованное чадо. В смерти Христа осиротел человек, но осиротел и Бог.
В кончине Богочеловека смерть поразила и потрясла основы творения Божьего, мир кончается, погружается в смертный мрак: «…тьма была по всей земле…» (Мф. 27, 45); «…и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись…» (Мф. 27 ,51-52). Вся тварь приходит в смятение от нашествия смерти на основы жизни: «Распеншуся Ти Христе вся тварь видящи трепеташе, основания земли позыбашася страхом державы Твоея» («Последование страстей Господних»). «Какое великое и сверхъестественное зрелище! Увидело это солнце и сокрыло свои лучи, увидела луна и помрачилась, ощутила земля и от страха затрепетала и поколебалась, увидели камни и распались, весь мир смутился и все творения пришли в смятение от страданий Творца Своего» (Феодор Студит).
Уничижение и позорная смерть Христа не только повергает и уничижает всё творение, но посягает и на достоинство Божие. И в вечности Господь не бесстрастен и не равнодушен, в то время как Сын Божий страдает и рабски умирает в миру. Всё, что происходит с Христом в миру, вплоть до кончины Его – отражено в вечности Божией и Богом переживаемо. Всё это отзывается в Святой Троице в вечности. Бог-Отец и Бог-Дух сораспинаются в вечности распятию Богочеловека в мирской жизни. Таким образом, на Голгофе произошло не только вселенское, но и всебожественное событие, не только пошатнувшее основы мироздания, но и затронувшее глубины Божества.
Оплакивание мертвого Христа. Андреа Мантенья.
Осознание абсолютного значения надвигающегося события подвигнуло Иисуса Христа испытать внутренние борения и, пав на колени, молить Отца: «…Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…» (Мф. 26, 39). Это человек в Боге вопиет к Богу. Но это и Сам Бог-Сын обращается к Богу-Отцу и, единовременно, к Самому Себе и к Духу (ибо едины все в Троице), но не для Себя, а для человека и мира.
О чём может вопрошать Бог? О глобальной решительности грядущего события. О том, что чаша вмещает всё свершившееся и свершаемое, что наступает мгновение, когда на чаше весов оказывается замысел Божий – всё творение Божие смертью Богочеловека вздыблено над пропастью небытия: «Страшное и преславное таинство днесь действуемо зрится» («Последование страстей Господних»). И если Богочеловек не воскреснет, мир как создание Божие погибнет, и потому «святыя и спасительныя и страшныя страсти Господа и Бога Спаса нашего Иисуса Христа… Вся сострадаху создавшему вся… Господи, восходящу Ти на Кресте, страх и трепет нападе на тварь… Ужас бе видети, небесе и земли Творца на кресте висяща» («Последование страстей Господних»).
Бог-Сын, встав на колени перед Отцом и в Духе – в Единой Троице, внутренним взором охватил полноту и грандиозную ответственность перед надвигающейся катастрофой – последствиями разлада и распада божественной и человеческой природы, души, сердца и ума. Спаситель собирал силы и предпринимал духовное усилие для преодоления последствий смертного итога. В этом и состояли внутренние борения Господа.
Вместе с Богом и перед Богом на коленях и человек Иисус. Его борения охватывают всю человеческую природу, выражают и богоподобную силу и тварную немочь её. Господь Своё совершил и оставил за человеком человеческое. Этим судьбы творения оказываются в руках человеческой воли Иисуса и потому в это мгновение всё зависает над бездной.
Это был решающий момент, который вбирал в себя полноту творческой миссии человечества. Человек сотворён богоподобным и предназначен продолжить Божие творение. Он должен будет одержать победу один на один с мировым небытием. Божий промысл в том, чтобы человек, как зрелое и ответственное существо, совершил решающий поступок свободно, без гарантий, что Бог исправит и дополнит. На Голгофе впервые обнажилось главное: человек должен устоять, будучи разлученным с Богом – в богооставленности.
Судьба всего человеческого рода сосредоточилась в свободном самоопределении человеческой природы в Иисусе Христе. Всё творение Божие могло рухнуть в этот момент, но всё устояло и дало залог будущего, ибо воля человека Иисуса прониклась и свободно слилась с волей Божественной. И потому Единый Богочеловек провозглашает: «…Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя». В этом и принятие чаши – бремени бытия, и испитие чаши – смертного итога земной жизни, и этим же наполняется чаша бытия на весах миротворения.
Богочеловек идёт на смерть, единой волей выражая солидарность воли человеческой с волей Бога. В этом залог будущего торжества над смертью. Дух Божий, соединённый с вечной человеческой душой, покидает на Кресте тело Иисуса из Назарета: «…Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Лк. 23, 46).
Но смерть не смогла одержать победу над Тем, Кто явился вырвать жало смерти. Дух Богочеловека не потерял связи с земным телом. Просветлённое тело Иисуса не поддавалось тлению в трёхдневном пребывании во гробе. Вечный дух Богочеловека не порывает связи с творением Божиим, после мирской смерти совершает новые деяния по спасению страдающего мира. Вечная душа человека Иисуса в единении с духом Божиим сходит в ад и обращается с проповедью к тем, кто не мог прежде слышать слова Спасителя. Этим вносится свет жизни в смертный мрак, в самое средоточие смерти.
Бог не умер для мира окончательно и не покинул этот мир вполне, и только потому мир в целом не прекратил своего существования. С воскресением же Бога в преображенной плоти мир получил возможность войти в Новое Бытие.
Благовестие Распятого и Воскресшего Бога
Христианство – религия Бога Трицы, Бога, воплотившегося в человека – Богочеловека, религия любви и спасения. Но это и религия Бога Распятого и Воскресшего, религия Креста. Крест исповедуется христианством как серединная мировая реальность. В основаниях мира положен Крест Христов. Крест – бытийный центр (а не только символ) христианства. Голгофа – высшая точка бытия, Распятие – венец всего сущего, самое высокое иерархическое положение: «Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить всё» (Еф. 4, 10). В таинстве Голгофы новизна христианства, его сущность.
Бог воплотился в человеке, чтобы принять крестные муки, и отдал Себя распятию, чтобы воскреснуть. Накладывая на себя Крест, христианин отвечает на призыв Бога своего: «возьми крест свой, и следуй за Мною…» (Мф. 16, 24). Но что есть Крест, что привносится в мир и что меняется в бытии человека с принятием Креста?
Крест – это страдание, мука и смерть: «…представьте тела ваши в жертву…» Но Крест – это жизнь и спасение, воскресение к вечной жизни: «…представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу…» (Рим. 12, 1). Крест Христов животворящ: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» (Молитва Честному Кресту). Крест Господень спасителен для человека: «Крест Твой, Господи, жизнь и заступление людем Твоим есть» («Последование страстей Господних»).
Торжество богочеловеческого созидания есть торжество Голгофы: через Крест– воскресение и смертию смерть разрушив. И для грешного человека – «Одно для него спасение – в крестной смерти Господа. На кресте рукописание всех грехов разодрано… Крест – источник радости, потому что грешник верою пьёт из него отраду помилования» (еп. Феофан Затворник).
Крестоношение распространяется не только на время человеческой жизни. Реальность смерти (Крест) становится реальностью вечной жизни (Голгофа – Воскресение). И потому «всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаёмся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей…» (2 Кор. 4, 10-11).
Все последние, глубиннейшие вопросы бытия не разрешаются без принятия Креста. Истинная ценность всего проявляется только в свете этой высшей ценности. В запредельной высоте Голгофы решаются судьбы всего сущего. В ней – начало и конец всего, ибо Распятый Бог, Христос – Альфа и Омега бытия. Переживание и созерцание Голгофы, прежде всего, наделяет человека истинным чувством и зрением: «Тот, кто познаёт тайну Креста и гроба, познаёт также существенный смысл всех вещей» (Максим Исповедник). Путаница и ложь в христианских учениях проистекают более всего от недостаточного ощущения христианами мистерии Голгофы, нечувствия Креста. И в богословии, и в церковнослужении, и в христианской жизни нередко проявляются нормы, образы и представления дохристианские, а то и противохристианские, поскольку они оказываются не под сенью Креста Христова.
Виктор АКСЮЧИЦ
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий