ХРИСТИАНСКИЙ ПЕРСОНАЛИЗМ. Субстанция и мо­ду­сы[1] лич­но­ст­но­го бы­тия. Ч. 1

Индивидуальность и неповторимость

Бог – ис­тин­ная Лич­ность – сущ­но­ст­ная, бы­тий­ная ос­но­ва вся­ко­го лич­но­ст­но­го «Я». Че­ло­век – личность, по­сколь­ку об­ра­щён к Бо­гу и свя­зан с Ним сво­им не­по­вто­ри­мым на­зна­че­ни­ем. Бо­жий за­мы­сел о че­ло­ве­ке яв­ля­ет­ся ис­точ­ни­ком и га­ран­ти­ей един­ст­вен­но­сти, не­срав­нен­но­сти и са­мо­дос­та­точ­но­сти лич­но­сти. Че­ло­век в личности – образ Божий, по­до­бие Бо­жие он об­ре­та­ет, взра­щи­вая в се­бе на­ча­ло лич­но­сти. Бо­го­по­доб­ная лич­ность транс­цен­дент­на по от­но­ше­нию к ми­ру, есть веч­ный ин­ди­ви­ду­аль­ный дух. Тай­на лич­но­сти мо­жет от­крыть­ся в лич­но­ст­ном об­ще­нии по об­ра­зу Ипо­ста­сей или Лиц Святой Трои­цы – со­еди­нить­ся с дру­гим, не те­ряя соб­ст­вен­но­го ли­ца. «Лич­но­сти суть все­объ­ем­лю­щие аб­со­лют­ные са­мо­цен­но­сти. Все ос­таль­ные аб­со­лют­ные цен­но­сти, нрав­ст­вен­ное доб­ро, кра­со­та, ис­ти­на, сво­бо­да, суть лишь час­тич­ные цен­но­сти: они име­ют смысл толь­ко как ас­пек­ты жиз­ни лич­ных су­ществ» (Н.О. Лос­ский).

Ду­хов­ная лич­ность индивидуальна, един­ст­вен­на, не­по­вто­ри­ма, уни­каль­на. Не­по­вто­ри­мость лич­но­сти не от­ме­ня­ет­ся при изъ­я­тии всех её ка­честв, ибо как веч­ный ин­ди­ви­ду­аль­ный дух она са­мо­дос­та­точ­на. «Лич­но­ст­ная же не­по­вто­ри­мость есть то, что пре­бы­ва­ет да­же то­гда, ко­гда изъ­ят вся­кий кон­текст, кос­ми­че­ский, со­ци­аль­ный или ин­ди­ви­ду­аль­ный – всё, что мо­жет быть вы­ра­же­но. Лич­ность не­срав­нен­на, она “со­вер­шен­но дру­гое”… Тай­на лич­но­сти – ни к ка­кой при­ро­де не сво­ди­мый “ос­та­ток”, не мо­гу­щий быть оп­ре­де­лён, но лишь по­ка­зан. Лич­ное мож­но “уло­вить” толь­ко в лич­ном об­ще­нии, во вза­им­но­сти, ана­ло­гич­ной вза­им­но­му об­ще­нию ипо­ста­сей Трои­цы» (Вл.Н. Лос­ский).

Реальность духа 

Источники духовности – ипостась Духа Святого и Дух Божий как духовность Самой Св. Троицы. Духовное бытие в миру является отражением божественной духовности, присутствием божественного во вселенной. Личность как образ и подобие Творца духовна: «…рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3,6). По об­ра­зу Ду­ха Святого дух су­ще­ст­ву­ет лич­но­ст­но, мо­жет быть толь­ко кон­крет­ным субъ­ек­том. Дух есть трансцендирующая субъективность, в мир дух изливается через личность и в связи с личностью. Человек есть посланник и предстоятель Духа во вселенной.

«Дух не есть объект, не есть природа, не есть бытие, дух есть субъект, есть акт, есть свобода… Бытие – статично, дух – динамичен. Дух не есть бытие. Дух есть субъект и субъективность, есть свобода и творческий акт» (Н.А. Бердяев). «Духу присуще личное самосознание, дух есть, прежде всего, личность, я. Безличный дух есть противоречие» (свящ. Сергий Булгаков). Все пред­став­ле­ния о раз­ли­том в ми­ро­зда­нии без­лич­ном ду­хе – ре­ци­ди­вы на­ту­ра­ли­сти­че­ско­го язы­че­ст­ва. Отсюда ду­хов­ные ос­но­вы бы­тия не без­лич­ны и ме­ха­ни­стич­ны, а пер­со­на­ли­стич­ны. Всё без­лич­ное – это не­упо­ря­до­чен­ное, сти­хий­ное, хао­тич­ное. Всё ан­ти­лич­но­ст­ное – ан­ти­ду­хов­но и не­бы­тий­но. Можно сказать, что бытие есть динамика духа. Дух несравненно более реален, нежели всё в мире сем.

Дух не подчиняется никаким внешним законам, ибо дух – это свобода. Дух сам является законом для себя. Законы – это следствие отчуждения, объективации духа, закон – это застывшая ступень воплощения духа. «Дух экстериоризируется, выбрасывается вовне и действует на человека как необходимость, и он возвращается в себя, внутрь, то есть к свободе» (Н.А. Бердяев). Через закон дух мобилизует и дисциплинирует себя. Закон – для духа и из духа, но не дух для закона.

Метафизической основой личности является вечный индивидуальный дух – душа в полном смысле слова. Вечная душа предстоит в вечности перед Богом. Проникновение Духом Божиим для человека не означает отказ от собственной индивидуальности, напротив, только это позволяет человеку вполне овладеть собой и раскрыть свои достоинства. В духе человека обитает Дух Божий, его обновляющий, преображающий, но оставляющий ему всю его индивидуальность.

Вместе с ипостасным происхождением и субстанциальностью, выражающей Ипостась Духа Святого, духовное бытие в миру отражает духовную природу Св. Троицы, поэтому духовности как таковой присуща универсальная открытость и вместе с тем цельность – всеобъятость и единение всего, что в духе. «Дух един, целостен и присутствует в каждом своём акте. Но человек не есть дух, он лишь имеет дух, и потому в самых духовных актах человека возможна раздробленность, отвлечённость и перерождение духа» (Н.А. Бердяев).

«Духовный опыт и есть самая духовная жизнь. В духовной жизни явлены сами духовные реальности и потому не может быть вопроса о соответствии реальностей тому, что в духовной жизни раскрывается. В духовном мире опыту не соответствуют предметные реальности, но самый опыт духовный и есть реальность высшего порядка. Духовная жизнь не есть отражения какой-либо реальности, она и есть самая реальность… В духовной жизни нет предмета познания и предмета веры, а есть обладание им, внутренняя близость и родственность с предметом, вбирание его внутрь, в глубину… В духовной жизни не мысль и чувство о Боге, а раскрытие Самого Бога, явление божественного, общение с Ним» (Н.А. Бердяев).

Но есть Дух и есть духи, лжедух. Весь сонм духов злобы поднебесной искажает, пародирует истинную духовность и является шелухой злобы, зависти, ненависти и агрессии человеческой самости на Дух. Живя духовной жизнью, человек увеличивает духовное присутствие во вселенной; творя зло, он порождает духи зла, которые складываются в инфернальную сферу лжедуховности.

Дух – это животворящее начало, превращающее инертную плоть в действующее существо. Во всяком организме – индивидуальном или коллективном, личном или историческом – есть внутренняя духовная детерминация, задающая стадии и направления душевного роста. Подбор эмпирической материи, в которой воплощаются эти импульсы роста, исторически случайны: рождение осуществилось в известном месте, а могло быть и в другом, тело приобрело определённые формы, а могло и другие – в зависимости от среды обитания, поведения, питания и т.п. Материя запечатлевается на жизни исторического субъекта своей случайностью и косностью. Законосообразной цепью материализованных фактов судьба выглядит только ретроспективно. Дорога жизни не представляет собой сцепление хаотических случайностей или материальных причин и условий. Линия судьбы прочерчена в материи личным либо совокупным духовным усилием. Духовная доминанта перебирает встреченные на пути эмпирические факты и явления, включает в собственную жизнь те из них, которые наиболее соответствуют духовному стремлению, жизненному интересу либо представляют для его реализации единственную историческую возможность.

Личность несёт в себе обязанность сохранить и утвердить свою духовную сущность, пронести духовную первообразность через жизненные тернии и раскрыть её. Духовное бытие личности укоренено в вечности Божией, это глубина человеческого «Я», питающая корни его жизни. Духовный первообраз человеческого существа есть помысел Бога о личности человека и личности о самой себе, задача, принцип. Но в личности нет и не может быть какой-то духовной перфокарты, которая воплощается здесь. Духовный образ, духовная ипостась личности прорастает, ширится и углубляется уже в мире, в воплощении. Полнота воплощения означает не только всецелое принятие плоти, но и творческое создание духовного образа одновременно с его воестествлением.

Человеческая духовность, посланная Богом в мир, должна во всё входить, во всё проникать, всё одухотворять и преображать. В духовных странствиях погружение в хаос способствует растворению духовности, все жизненные стихии избивают и омертвляют дух. В пределах этой жизни мир и дух несоизмеримы по натуральной мощи: всё из мира сего сильнее духа, духовное существо можно грязно истязать, примитивно убить. Но дух из тех сфер, которые призваны обратить плоть мира, и поэтому в ином измерении только дух и является властелином – не силой и мощью, а свободой и любовью. В конкретной жизни невероятно трудно ощутить силу в своей слабости – в том, что натурально слабее, силе и власти мирских стихий противостоять духом и любовью. Но в этом и состоит крестонесение духа.

Духовное бытие – это творческая сфера обретения образов Истины, Добра, Красоты, это область формирования норм, ценностей, должного, творческой новизны. В духе человек свободно самополагается. Бесконечное духовное бытие в человеке стремится выразиться в конечном. Мирское существование является областью обретения и реализации образов Нового Бытия. Но духовное и мирское бытие человека не связаны впрямую причинно следственно, они укоренены в апофатической глубине личности. Всё, что обретается в духе – противопоставляется миру во имя его преображения. То, что происходит в миру, имеет свой источник в духовном плане, результаты мирских свершений запечатлеваются в копилке вечности. Но плоды духовной и мирской деятельности находят суд только перед ликом вечности.

«Дух совсем не может быть противополагаем телу и материи, как реальность существующая наряду, в одном порядке с реальностью тела и материального мира. Изнутри, из глубины дух впитывает в себя и тело, и материю… Но дух по-иному реален и принадлежит другому плану. Природа не отрицается, а просветляется в духе» (Н.А. Бердяев).

Дополнить эту тему хочется изложением некоторых положений философа свободы духа Николая Бердяева (из книги «Философия свободного духа»): «Противоположение духа и природы – основное. Дух отличен от души, которая принадлежит природе. Дух не объективен, но и не субъективен. Это внепредметная, внеприродная реальность. Пространство и время природного мира созданы духом и обозначают состояния духовного мира. Дух не определяется причинным рядом мира, а из недр собственной жизни. Духовный опыт размыкает, погружает в сверхличный духовный мир, раскрывает связь микрокосма с макрокосмом. Духовный опыт прорывает замкнутость душевно-телесной монады, есть выход из себя через погружение в глубину себя, преодоление разделённости и внеположности, в нём преодолевается рознь и чуждость. Дух есть огненное движение. В духовной жизни антиномически соединены личное и сверхличное, личное перерастает в сверхличное. В духе отсутствует противоположность между единым и множественным. Единое проникает множественное и создаёт его жизнь, не снимая самой множественности: “Я в Отце Моём, и вы во Мне, а Я в вас”, “не я уже живу, но живет во мне Христос”. В духе дана цельность и полнота бытия. Вся действительность есть лишь символизация, отображение состояния духовной жизни, её внутренние события, её пути. Плоть – воплощение и символ духа. Духовная жизнь – историческая, ибо конкретная. Дух – свобода и любовь, соединение и взаимопроникновение частей бытия в единой, конкретной жизни».

ХРИ­СТИ­АН­СКИЙ ПЕРСОНАЛИЗМ. Святая Троица, Бо­го­че­ло­век и лич­ность

Христианство утверждает лич­ность как пер­вич­ную твор­че­скую ре­аль­но­сть, выс­шую цен­но­сть бы­тия. Весь мир в христианстве – про­яв­ле­ние твор­че­ско­го дей­ст­вия Вер­хов­ной Лич­но­сти Бо­га в сою­зе с твор­че­ской лич­но­стью че­ло­ве­ка. Подлинный персонализм возможен только на основе личностного понимания Абсолюта. То, что называется персонализмом вне представлений об Абсолюте, соотнесенном с человеческой личностью, оказывается примитивным индивидуализмом. Безличный Абсолют можно духовно созерцать, но с ним невозможно вступить в личный диалог, ему невозможно богоуподобиться. С другой стороны, теистическое учение о Боге предполагает персоналистическую концепцию человека. Вне теизма – в языческих формах религиозности, в индуизме, в буддизме, в даосизме, в конфуцианстве – не существует представление о человеческой личности.

Пер­со­на­лизм – од­на из ос­нов­ных тен­ден­ций в ми­ро­вой фи­ло­со­фии. Все ре­ли­гии и фи­ло­со­фии ми­ра бы­ли так или ина­че оза­бо­че­ны про­бле­мой че­ло­ве­ка, осоз­на­ни­ем ис­то­ков бы­тия лич­но­сти. Но пол­ное раз­ви­тие пер­со­на­лизм мо­жет по­лу­чить толь­ко в хри­сти­ан­ст­ве – религии наи­бо­лее по­сле­до­ва­тель­но­го те­из­ма – ве­ре в Еди­но­го Лич­но­го Бо­га-Твор­ца, ре­ли­гии Бо­га-Трои­цы – Еди­ной Бо­же­ст­вен­ной Лич­но­сти в трёх Ли­цах, Ипо­ста­сях, Лич­но­стях, ре­ли­гии Бо­го­че­ло­ве­ка – во­пло­тив­шей­ся в че­ло­ве­ке Бо­же­ст­вен­ной Лич­но­сти. «Только откровение Троицы, единственное обоснование христианской антропологии, принесло с собой абсолютное утверждение личности» (Вл. Н. Лосский).

Дох­ри­сти­ан­ская куль­ту­ра не раскрывала бы­тия лич­но­сти. От­кро­ве­ние Трои­цы и во­пло­ще­ние Бо­же­ст­вен­ной Лич­но­сти ут­вер­ди­ло аб­со­лют­ность, бо­го­по­доб­ность че­ло­ве­че­ской лич­но­сти, что предощущал псалмопевец Давид: «…что есть че­ло­век, что Ты пом­нишь его, и сын че­ло­ве­че­ский, что Ты по­се­ща­ешь его? Не мно­го Ты ума­лил его пред Ан­ге­ла­ми; сла­вою и че­стью увен­чал его; по­ста­вил его вла­ды­кою над де­ла­ми рук Тво­их; все по­ло­жил под но­ги его…» (Пс. 8,5-7); «…не на­пи­са­но ли в за­ко­не ва­шем: Я ска­зал: вы бо­ги?» (Ин. 10,34). «Сотворённым Богом» называл человека Григорий Богослов: «Если будешь низко думать о себе, то напомню тебе, что ты – Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе и небесный, и земной, приснопамятное творение. Ты – созданный Бог, через Христовы страдания идущий в нетленную славу».

Бог во­пло­тил­ся не в об­ра­зе ан­ге­лов, а в че­ло­ве­ке: «Ибо не Ан­ге­лов восприемлет Он, но вос­при­ем­лет се­мя Ав­раа­мо­во» (Евр. 3,16). Хри­сти­ан­ст­во не толь­ко дек­ла­ри­ро­ва­ло, как в Ветхом За­ве­те, что че­ло­век – об­раз и по­до­бие Бо­жие, но и ре­аль­но ут­вер­ди­ло эту ис­ти­ну во­пло­ще­ни­ем Бо­га в че­ло­ве­ке. Хри­сти­ан­ст­во в ос­но­ве сво­ей пер­со­на­ли­стич­но и соз­да­ло воз­мож­но­сти для ис­тин­ной ан­тро­по­ло­гии: «Один лишь че­ло­век су­ще­ст­ву­ет в Бо­ге и имен­но бла­го­да­ря это­му су­ще­ст­во­ва­нию в Бо­ге спо­со­бен к сво­бо­де. Он один есть су­ще­ст­во цен­траль­ное и по­это­му дол­жен ос­та­вать­ся в сре­до­то­чии. В нём соз­да­ны все ве­щи и точ­но так­ же толь­ко че­рез не­го Бог вос­при­ни­ма­ет в Се­бя и свя­зы­ва­ет с Со­бой так же и при­ро­ду» (Шел­линг).

Важ­ней­шие дог­ма­ти­че­ские спо­ры пер­вых ве­ков хри­сти­ан­ст­ва: три­ни­тар­ные – о при­ро­де Бо­же­ст­вен­ной Трои­цы, хри­сто­ло­ги­че­ские – о взаи­мо­от­но­ше­нии Бо­же­ст­вен­ной и че­ло­ве­че­ской при­роды в Ии­су­се Хри­сте, – од­но­вре­мен­но про­яс­ня­ли и он­то­ло­ги­че­ские ос­но­ва­ния лич­но­сти, ибо человек создан по образу и подобию Божию. Че­ло­ве­ку важ­но бы­ло уз­нать при­ро­ду Бо­же­ст­вен­но­го и по­то­му, что это объ­яс­ня­ло при­ро­ду че­ло­ве­че­ско­го. Личность открывала себя по мере того, как открывала Бога, она по достоинству смогла оценить собственное величие только тогда, когда ей открылось величие Личного Бога.

Три­ни­тар­ные и хри­сто­ло­ги­че­ские догматы за­ло­жи­ли бо­го­слов­ский фун­да­мент по­зна­ния лич­но­ст­но­го бы­тия. Даль­ней­шая ис­то­рия эк­зи­стен­ци­аль­но ос­ваи­ва­ла эти но­уме­ны – объ­ек­ты мыс­ли. В ис­то­рии му­чи­тель­но про­рас­та­ли ис­ти­ны о бо­же­ст­вен­ном дос­то­ин­ст­ве, сво­бо­де, все­лен­ской мис­сии, пра­вах и от­вет­ст­вен­но­сти лич­но­сти. Христианские мыслители пытались усмотреть в духовном мире человека отображение внутритроической жизни Божества, а во взаимоотношении духовной и телесной природ человека находили христологические параллели. Отцы и учителя Церкви, в частности Ареопагит, св. Максим Исповедник, св. Григорий Синаит, св. Григорий Палама утверждали, что «душа человека тройственна по образу Св. Троицы…  Душа есть отображение Св. Троицы, да и не только душа, но и весь человек создан по образу Св. Троицы» (арх. Киприан). «В душе человека отображается сверхсущее и сверхъестественное от сверхсущей сущности и бесплотной красоты Божества, и потому, что в троичном тождестве (то есть в разуме, памяти и воле) наблюдается, сохраняющее неслиянным, различие сил. Если угодно, то человек ещё и потому создан по образу, что Логос исходит из души, производящей его по естеству, сохраняя его неслитность с душой и противоположность ей. Оно показывает также и соприсутствующую и равночестную Ипостась Духа» (св. Фотий Константинопольский). Св. Григорий Палама писал, что душа человека тройственна по образу Св. Троицы, что как Св. Троица, высочайшая Благость, есть Ум, Слово и Дух, так и «троическое естество, следующее за Высочайшей Троицею, больше всех других существ сотворено по её образу; это есть душа человеческая, и именно душа умная, словесная и духовная». Разрабатывали эту тему и русские православные богословы: «Всмотримся в человека, и в его внутреннем мире, в “психических явлениях”, мы сможем рассмотреть таинственную криптограмму, логосы которой отражают Вечный Логос, по образу Которого создан человек, Св. Троицу, по подобию Которой живёт наша духовная, тоже троичная жизнь» (арх. Киприан); «Человеческий дух в себе самом содержит постулаты троичности Божества, на нём лежит его печать» (свящ. Сергий Булгаков). Вместе с тем, тема богоподобия человеческой личности ещё во многом нераскрыта.

Согласно хри­сти­ан­ским пред­став­ле­ни­ям, сущ­ность Бо­га еди­на, но бы­тие Его есть лич­ные от­но­ше­ния трёх Ипо­ста­сей. Бог един в Трёх Ли­цах: Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Свя­той. Святоотеческое богословие вы­ра­жало этот глу­бо­чай­ший смысл, используя терминологию неоплатонизма и вырабатывая новую. Для обо­зна­че­ния об­щей при­ро­ды Святой Трои­цы упот­реб­лял­ся тер­мин «усия» – «сущ­ность», «бы­тие во­об­ще», «об­щее», «жи­вое во­об­ще». Для име­но­ва­ния же лич­но­ст­но­го свое­об­ра­зия и осо­бенн­о­сти внут­ри Бо­же­ст­вен­ной Трои­цы пе­ре­ра­бо­тан тер­мин «ипо­стась». В обы­ден­ном язы­ке это сло­во обо­зна­ча­ло «су­ще­ст­во­ва­ние». У стои­ков оно оз­на­ча­ет «ин­ди­ви­ду­аль­ное», «ча­ст­ное», «оп­ре­де­лён­ное». На этой ос­но­ве в хри­сти­ан­ст­ве тер­мин «ипо­стась» на­пол­ня­ет­ся но­вым со­дер­жа­ни­ем и оз­на­ча­ет «пол­но­ту ин­ди­ви­ду­аль­но­го су­ще­ст­во­ва­ния», «ли­цо», «дан­ную лич­ность», «сво­бод­ное са­мо­движ­ное на­ча­ло» (св. Гри­го­рий Нис­ский). Од­на сто­ро­на это­го тер­ми­на («ин­ди­ви­ду­аль­ное») от­ра­жа­ет уни­каль­ность, не­по­вто­ри­мость, ин­ди­ви­ду­аль­ное един­ст­во лич­но­ст­но­го на­ча­ла. Дру­гая же («су­ще­ст­во­ва­ние») ука­зы­ва­ет на то, что лич­ность – это на­ча­ло ди­на­ми­че­ское, це­ле­по­ла­гаю­щее, жиз­не­со­зи­да­тель­ное. Это то, что на со­вре­мен­ном язы­ке вы­ра­зи­ли бы по­ня­ти­ем «экзистенция».

Еди­ный Лич­ный Жи­вой Бог есть Бог Трии­по­стас­ный. И ка­ж­дая ипо­стась Святой Трои­цы есть Аб­со­лют­ная Бо­же­ст­вен­ная Лич­ность. Три Аб­со­лют­ные Лич­но­сти в един­ст­ве Аб­со­лют­ной Лич­но­сти – это за­пре­дель­ная тай­на, не вме­щаю­щая­ся в зем­ной ра­зум, но ле­жа­щая в ос­но­ве че­ло­ве­че­ско­го бы­тия. Ибо человек сотворён по образу и подобию Триипостасного Бога: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (Быт. 1,26).

Хри­сти­ан­ст­во от­кры­ло ми­ру, что ис­тин­ное един­ст­во есть трие­дин­ст­во, или по свя­то­оте­че­ской фор­му­ле: Еди­ни­ца рав­на Трои­це. Ка­кой смысл со­дер­жит­ся в этом? Всё, что су­ще­ст­ву­ет, есть, во-пер­вых, еди­ное са­мо по се­бе. Во-вто­рых, оно пред­став­ля­ет из се­бя не­что ин­ди­ви­ду­аль­ное и со­дер­жа­щее в се­бе мно­го­об­ра­зие ка­честв. И, в-треть­их, оно име­ет в се­бе связку бытия – си­лу сце­п­ле­ния раз­лич­ных свойств в ин­ди­ви­ду­аль­ное един­ст­во и си­лу со­еди­не­ния этой ин­ди­ви­ду­аль­но­сти с дру­ги­ми и с об­щим. Та­ким об­ра­зом, без трёх на­чал – един­ст­ва, мно­же­ст­вен­но­сти, свя­зи – ни­что не мо­жет быть, ни­что не спо­соб­но су­ще­ст­во­вать. Эти ос­но­во­по­ла­гаю­щие на­ча­ла бы­тия конституируются свой­ст­вами ипо­ста­сей Святой Трои­цы.

Итак, ка­ж­дое яв­ле­ние, по­сколь­ку оно есть как та­ко­вое, есть определённое един­ст­во, са­мо­то­ж­де­ст­во. Оно име­ет от ипо­ста­си От­ца само бытие и то, что позво­ля­ет ему быть индивидуальной неповторимой сущностью. Бог Отец определяет точку в бытии, которая не принадлежит и не может принадлежать ничему другому, и без которой бытие неполно. В лич­но­сти как вен­це тво­ре­ния ипо­стась от­цов­ст­ва от­ра­же­на в без­на­чаль­ном на­ча­ле лич­но­сти – веч­ной ин­ди­ви­ду­аль­ной ду­ше, лич­ном ду­хе. От ипо­ста­си Сы­на лич­ность име­ет ин­ди­ви­ду­аль­ность – не­по­вто­ри­мое бы­тие, со­дер­жа­щее бо­га­тое мно­го­об­ра­зие ка­честв и со­стоя­ний. От ипо­ста­си Ду­ха лич­ность несёт в се­бе си­лу еди­не­ния соб­ст­вен­но­го со­дер­жа­ния и си­лу вос­со­еди­не­ния с об­ще­ми­ро­вым и об­ще­че­ло­ве­че­ским. Выс­шим про­яв­ле­ни­ем этой си­лы ду­ха есть лю­бовь. Пол­но­цен­ная че­ло­ве­че­ская лич­ность есть пре­ж­де все­го пре­дель­но вы­ра­жен­ное и не­на­ру­ши­мое един­ст­во во­ли, соз­на­ния, чувств, при­род­ных свойств (от От­ца). За­тем это яр­кая ин­ди­ви­ду­аль­ность, имею­щая неповторимое мно­го­об­раз­ное внут­рен­нее со­дер­жа­ние (от Сы­на). И лич­ность – это гар­мо­нич­ное со­еди­не­ние мно­же­ст­ва раз­лич­ных ка­честв в ин­ди­ви­ду­аль­ном об­ли­ке – «Святой Дух создаёт единство личности» (св. Максим Исповедник). Подлинная лич­ность из­лу­ча­ет дух люб­ви и уча­стия, со­стра­да­ния к дру­гим, си­лу гар­мо­нич­но­го еди­не­ния всех лич­но­стей (от Ду­ха). Та­ким об­ра­зом, лич­ность есть во­ипо­ста­зи­ро­ван­ная сущ­ность. Раз­ру­ше­ние трии­по­стас­но­го стерж­ня лич­но­сти ведёт к её де­гра­да­ции. Без любой из ипостасных доминант личность не может существовать, без ипостасного единства нет личности.

Трии­по­стас­ная сущ­ность Твор­ца яв­ля­ет­ся не толь­ко ос­но­вой, но и твор­че­ским це­ле­по­ла­га­ни­ем для че­ло­ве­че­ской лич­но­сти. «Че­ло­ве­че­ские лич­но­сти или ипо­ста­си разъ­е­ди­не­ны и не су­ще­ст­ву­ют од­на в дру­гой. В Святой Трои­це, на­обо­рот, Ипо­ста­си на­хо­дят­ся од­на в дру­гой…  Ли­ца со­еди­ня­ют­ся, не сли­ва­ясь, но со­во­куп­но друг с дру­гом со­пре­бы­вая и друг дру­га про­ни­кая без вся­ко­го сме­ше­ния и слия­ния, и так, что не су­ще­ст­ву­ют один вне дру­го­го или не раз­де­ля­ют­ся в сущ­но­сти… Ка­ж­дая Ипо­стась еди­на есть с дру­гой, не ме­нее, как с са­мой со­бой» (св. Ио­анн Да­ма­скин). «Де­ло лич­но­стей че­ло­ве­че­ских раз­лич­но, де­ло же Лиц Бо­же­ст­вен­ных не раз­лич­но, ибо “Три”, имея од­ну при­ро­ду, име­ют и од­ну во­лю, од­ну си­лу, од­но дей­ст­вие» (Вл. Н. Лос­ский).

Итак, че­ло­век – по об­ра­зу и по­до­бию Трии­по­стас­но­го Бо­га, личность в человеке прорастает в трёх ипостасных измерениях. Личность – это воипостазированная человеческая индивидуальность, ипостасный центр человеческого бытия. От Бога-Отца человек наделён модусом бытия, самотождеством Я. Ипостасность Сына выделяет индивидуальность, самобытность личности и наделяет её многообразием свойств и состояний. В Духе человек становится вполне человеком, обретая духовное единство в себе и соборное воссоединение с человечеством. Бог-Отец – вда­ли от нас, Он транс­цен­ден­тен ми­ру, ино­ми­рен, но яв­ля­ет­ся ос­но­ва­ни­ем ми­ро­зда­ния, ос­но­вой нашего бы­тия. Бог-Сын – ря­дом с на­ми, это Бог близ­кий, под­дер­жи­ваю­щий нас Сво­им при­сут­ст­ви­ем. Бог-Дух – в нас, внут­ри на­ше­го су­ще­ст­ва, на­пол­ня­ет и жи­во­тво­рит на­шу сущ­ность. Трии­по­стас­ная сущ­ность лич­но­сти ска­зы­ва­ет­ся и в со­бор­но­сти её при­ро­ды. Че­ло­ве­че­ское еди­не­ние по об­ра­зу еди­не­ния Свя­той Трои­цы – ко­гда че­ло­век со­еди­ня­ет в се­бе дру­гих, и ко­гда че­ло­ве­че­ская об­щи­на объ­е­ди­ня­ет всех. Вне со­бор­но­го че­ло­ве­че­ст­ва че­ло­век пе­ре­ста­ет быть че­ло­ве­ком.

Пер­со­на­ли­стич­ность хри­сти­ан­ст­ва вы­ра­жа­ет­ся и в ос­нов­ном фак­те хри­сти­ан­ско­го бла­го­вес­тия – Бо­го­во­пло­ще­нии. При­ня­тие Бо­гом ми­ро­вой пло­ти ука­зы­ва­ет на то, что цель тво­ре­ния – со­еди­не­ние Бо­же­ст­вен­но­го и мир­ско­го, ду­ха и пло­ти, не­ба и зем­ли, веч­но­сти и вре­мен­но­сти. Мир – аре­на Бо­же­ст­вен­но­го тво­ре­ния, пре­об­ра­же­ния бы­тия. Бо­го­во­пло­ще­ние ут­вер­жда­ет са­мо­цен­ность мир­ско­го бы­тия и зем­ной жиз­ни. Но по­че­му Бог во­пло­тил­ся в че­ло­ве­ке? Во­пло­ще­ние Бо­го­че­ло­ве­ка рас­кры­ва­ет Лич­ную при­ро­ду Бо­же­ст­ва и ут­вер­жда­ет бо­же­ст­вен­ность че­ло­ве­че­ской лич­но­сти: «Ка­ким об­ра­зом мог бы че­ло­век при­бли­зить­ся к Бо­гу, ес­ли бы Бог не при­бли­зил­ся к че­ло­ве­ку?.. Сын Бо­жий ста­но­вит­ся сы­ном че­ло­ве­че­ским, что­бы сын че­ло­ве­че­ский стал сы­ном Бо­жи­им» (Ири­ней Ли­он­ский). По свя­то­оте­че­ским вы­ра­же­ни­ям: Бог стал че­ло­ве­ком, что­бы че­ло­век стал Бо­гом, Бог во­пло­тил­ся, что­бы че­ло­век обо­жил­ся. В Бо­го­че­ло­ве­ке Бо­же­ст­вен­ная и че­ло­ве­че­ская при­ро­да со­еди­не­на – не­сли­ян­но и не­раз­дель­но. И Бо­же­ст­вен­ное, и че­ло­ве­че­ское, ос­та­ва­ясь са­мими со­бой и не из­ме­няя сво­ей сущ­но­сти (не­сли­ян­но), со­еди­ня­ют­ся в не­раз­рыв­ное един­ст­во (не­раз­дель­но).

Бо­го­че­ло­веч­ность Ии­су­са Хри­ста ут­вер­жда­ет в бы­тии те ис­ти­ны, ко­то­рые от­кры­ва­лись и дох­ри­сти­ан­ско­му че­ло­ве­че­ст­ву (в иу­да­из­ме, на­при­мер): что че­ло­век – об­раз и по­до­бие Бо­жие, ве­нец тво­ре­ния, цель тво­ре­ния Бо­жия. Но Хри­стос бла­го­ве­ст­ву­ет но­вую ис­ти­ну: Бог в че­ло­ве­ке и с че­ло­ве­ком здесь на зем­ле. Че­ло­ве­че­ская ду­ша есть сре­до­то­чие, серд­це­ви­на бы­тия – Цар­ст­во Бо­жие внут­ри вас. Всё раз­ре­ша­ет­ся не вовне, а в ду­ше че­ло­ве­че­ской, ко­то­рая со­еди­ня­ет и не­бо и зе­млю, и дух и плоть, и Бо­же­ст­вен­ное и че­ло­ве­че­ское. Эту еван­гель­скую ис­ти­ну вы­ра­зил Дос­то­ев­ский: в ми­ре дья­вол с Бо­гом бо­рет­ся, и по­ле бит­вы – серд­ца лю­дей! 

Какой смысл вкла­ды­ва­ет­ся в че­ло­ве­че­ское ес­те­ст­во тем, что во­пло­ща­ет­ся в че­ло­ве­ке Вто­рая Ипо­стась Бо­же­ст­вен­ной Трои­цы? Сын, Ло­гос, Сло­во – есть сло­ва Бо­га-Твор­ца, уни­вер­сум бо­же­ст­вен­ных за­мы­слов о бы­тии в целом и ка­ж­дой в нём ин­ди­ви­ду­аль­но­сти. Ло­гос со­дер­жит в се­бе ло­го­сы ве­щей и су­ществ, как се­ме­на ми­ро­во­го бы­тия. Бог-Сын, Сло­во Бо­жие не­сёт в се­бе уни­вер­сум пер­со­ни­фи­ци­ро­ван­ных сущ­но­стей, по­ро­ж­дён­ных Бо­гом веч­ных лич­ных ду­хов, ду­хов­ных мо­над. В Ло­го­се со­б­ра­ны все яв­ле­ния и су­ще­ст­ва, как за­дан­но­сти, мыс­ли Бо­жии о ка­ж­дой сущ­но­сти, и как име­но­ва­ние со­твор­ца Бо­жие­го – че­ло­ве­ка – о ка­ж­дом яв­ле­нии. «Ло­гос со­дер­жит в Се­бе всё, все ло­го­сы(идеи). Он – Пер­во­че­ло­век, Не­бес­ный Че­ло­век, че­ло­век Бо­га, по об­ра­зу Че­ло­век. Он – но­си­тель и ис­пол­ни­тель все­го Бо­же­ст­вен­но­го пла­на» (Ори­ген). «Че­ло­век есть об­раз Ло­го­са» (Кли­мент Алек­сан­д­рий­ский). «Сло­во во­че­ло­ве­чи­ва­ет­ся в по­след­ние вре­ме­на, что­бы со­еди­нить ко­нец с на­ча­лом, то есть че­ло­ве­ка с Бо­гом» (Ири­ней Ли­он­ский).

Лич­ность как ин­ди­ви­ду­аль­ная са­мо­дос­та­точ­ная жизнь ис­хо­дит из Ло­го­са и пред­сто­ит не­по­сред­ст­вен­но пе­ред Бо­гом-Сы­ном. По­это­му во­пло­ща­ет­ся Лич­ность Сы­на, а не От­ца и Ду­ха. И по­то­му Бог во­пло­тил­ся в че­ло­ве­че­ской лич­но­сти. Бо­же­ст­вен­ная Лич­ность нис­хо­дит к лич­но­сти че­ло­ве­че­ской и со­об­ща­ет ей бла­гую весть о бо­же­ст­вен­ном дос­то­ин­ст­ве и не­бес­ном при­зва­нии че­ло­ве­ка. Че­рез Сы­на Тво­рец на­хо­дит ис­пол­не­ние Сво­ему твор­че­ско­му за­мыс­лу, вно­сит в не­дра ми­ра твор­че­ское лич­но­ст­ное на­ча­ло.

Та­ким об­ра­зом, от­кро­ве­ние Бо­же­ст­вен­ной Трои­цы и во­пло­ще­ние Бо­же­ст­вен­ной Лич­но­сти в че­ло­ве­ке ут­вер­ди­ли аб­со­лют­ность лич­но­ст­но­го на­ча­ла в бы­тии: «Личность – это дарохранительница богоподобия человека» (Ф.А. Степун). Вечные человеческие души являются точками вхождения в мир Божественной энергии миротворения. Эти духовные монады могут произвольно самозакупориться, могут своевольно исказить миротворящий импульс и свою природу, но они не могут перестать быть. Ибо божественное начало в человеке неуничтожимо чисто мирскими средствами. Ничто в мире и даже человек не способны уничтожить то, что создано непосредственно Творцом.

От­ны­не ума­ле­ние Бо­га не­из­беж­но ведёт к уни­же­нию че­ло­ве­ка, по­это­му ате­изм и богоборчество являются са­мыми че­ло­ве­ко­уни­чи­жаю­щими и че­ло­ве­ко­не­на­ви­ст­ни­че­скими ми­ро­воз­зре­ниями. Ума­ле­ние же дос­то­ин­ст­ва че­ло­ве­че­ской лич­но­сти при­во­дит к при­ни­же­нию дос­то­ин­ст­ва Бо­га. Ан­ти­пер­со­на­ли­сти­че­ская ус­та­нов­ка в конечном итоге при­во­дит к от­ри­ца­нию Бо­га.

ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА. Апо­ло­гия тра­ги­че­ско­го оп­ти­миз­ма

Хpистианская ус­та­нов­ка уни­каль­но ан­ти­но­ми­чна. Ес­ли ан­тич­ную религиозность мож­но хаpактеpизовать как тpагический пес­си­мизм, а индийскую – как бестpагичный пес­си­мизм, то хpистианство – это тpагичеcкий оп­ти­мизм. Хpистианство на­де­ля­ет че­ло­ве­ка наи­выс­шим в бы­тии дос­то­ин­ст­вом и в то же вpемя пpедлагает умалиться до по­след­ней сте­пе­ни; даёт цаpственную цель, но путь к ней ле­жит чеpез об­раз ра­ба – во мpаке и му­че­ни­ях («Он, бу­ду­чи об­ра­зом Бо­жи­им… уни­чи­жил Се­бя Са­мо­го, при­няв об­раз ра­ба…» – Флп. 2, 6-7); одаpяет свет­лой ду­хов­но­стью, но и тpебует погpужения во мрак хаоса и плоти. Христианский Бог – Твоpец и Вла­сте­лин миpа – яв­лен в му­ках Рас­пя­тия. По­нять хpистианскую ис­ти­ну мож­но толь­ко в эк­зи­стен­ци­аль­ном един­ст­ве стpадания и бла­жен­ст­ва, ве­ли­чия и смиpения, зем­ли и не­ба, смеpти и воскpесения.

Христианское чувство трагического оптимизма остро переживал Григорий Богослов: «Кто я был? Кто я теперь? И чем я буду? Ни я не знаю этого, ни тот, кто обильнее меня мудростью… Я существую. Скажи: что это значит? Иная часть меня самого уже прошла, иное я теперь, а иным я буду, если только буду. Я не что-либо непременное, но ток мутной реки, который непрестанно притекает и ни на минуту не стоит на месте. Чем из этого назовёшь меня? Что наиболее, по-твоему, составляет моё “я”? Объясни мне это, но смотри, чтобы теперь этот самый “я”, который стою перед тобою, не ушёл от тебя. Никогда не перейдёшь в другой раз по тому же течению реки, по которому переходил ты прежде. Никогда не увидишь человека таким же, каким ты его видел прежде. Сперва заключался я в теле отца; потом приняла меня мать, но как нечто общее обоим; потом я стал какая-то сомнительная плоть, что-то не похожее на человека, срамное, не имеющее вида, не обладающее ни словом, ни разумом, и матерняя утроба служила мне гробом. И вот мы от гроба живём для тления… И ты, душа моя, кто, откуда и что такое? Кто сделал тебя трупоносицею, кто твёрдыми узами привязал к жизни, кто заставил непрестанно тяготеть к земле? Как ты, дух, смешался с дебелостью; ты, ум, сопрягался с плотью; ты, легкая, сложилась с тяготою? Ибо всё это противоположно, и противоборствует одно другому… Я образ Божий, и родился сыном срама; со стыдом должен наименовать похотение матерью своего достоинства. Потому что началом моего прозябения было истекшее семя, и оно сотлело, потом стало человеком, и вскоре будет не человеком, но прахом. Таковы последние мои надежды».

Хpистианство pаскpывает ис­ти­ну че­ло­ве­че­ской общ­но­сти и на­де­ля­ет бы­тий­ным ста­ту­сом на­шу ин­ди­ви­ду­аль­ность. В чём еди­но че­ло­ве­че­ст­во по су­ще­ст­ву? Не пло­тью и не однообpазием её фоpм, не об­щей сpедой оби­та­ния, не един­ст­вом вpемени и пpостpанства. Че­ло­ве­че­ст­во еди­но пpежде все­го тем, что все лю­ди – веч­ные ду­ши. И они объ­е­ди­не­ны в веч­но­сти, в не­бес­ном обpащении к Бо­гу и дpуг к дpугу. В этой жизни веч­ное един­ст­во разрывается стихиями и страстями мира сего. Ду­шу мо­жно собpать, оpиентиpуясь на веч­ную её сеpдцевину, еди­не­ние че­ло­ве­че­ских душ воз­мож­но при от­кры­то­сти пер­спек­ти­вам веч­но­сти: всё зем­ное меpить веч­ным.

Христианское благовестие тpебует от че­ло­ве­ка пpинять свой Кpест и даёт ис­тин­ные оpиентиpы на теpнистом пу­ти кpестонесения. Христианину открыто, что, пpекpатив дви­же­ние ввеpх, к Бо­гу, не­воз­мож­но ос­тать­ся на дос­тиг­ну­том – «Кто не со Мною, тот про­тив Ме­ня; и кто не со­би­ра­ет со Мною, тот рас­то­ча­ет» (Мф. 12, 30). Как толь­ко ос­лабевает воля к ду­хов­ному вос­хо­ж­де­нию, человек неукpотимо па­да­ет, ибо от­вер­га­ет ду­хов­ные ос­но­вы соб­ст­вен­ного бы­тия: «По­се­му го­во­рю вам: вся­кий грех и ху­ла про­стят­ся че­ло­ве­кам, а ху­ла на Ду­ха не про­стит­ся че­ло­ве­кам…» (Мф. 12, 31).

И совpеменному миpовому об­ва­лу пpедшествовал пеpиод pасслабления, пpесыщенности, ус­по­ко­ен­но­сти на дос­тиг­ну­том. Но веч­ная че­ло­ве­че­ская ду­ша все­гда сохpаняет воз­мож­ность возpодиться. Упав, че­ло­век име­ет шанс под­нять­ся, ибо ру­ка Бо­жия всегда про­тя­ну­та для помощи. Твоpческие по­тен­ции ду­ши и откpытая бла­го­дать Бо­жия на­столь­ко безгpаничны, что подъ­ём-пpеобpажение не обя­за­тель­но пpедполагает по­сле­до­ва­тель­ное пpохождение пу­ти падения. Пре­об­ра­же­ние мо­жет быть мгно­вен­ным и пол­ным, и са­мый по­след­ний гpешник спо­со­бен вой­ти в Цаpство Не­бес­ное. Но это чу­до воз­мож­но толь­ко пpи по­кая­нии, ак­тив­ном напpяжении ду­ха, все­по­гло­щаю­щем стpемлении к спа­се­нию. Ча­ша бла­го­да­ти пpотянута Бо­гом ка­ж­до­му и все­гда, ибо pаспятие Бо­га за все гpехи всех – это непосpедственное нис­хо­ж­де­ние бла­го­да­ти ко всем, и тепеpь толь­ко от во­ли людей за­ви­сит, ис­пить ли её.

Миp сей доpог не сво­ей дан­но­стью, а за­дан­но­стью – тем, к че­му он устpемлён, тем, что яв­ля­ет­ся аpеной пpеобpажения бы­тия. Толь­ко чеpез эту жизнь мож­но вой­ти в жизнь веч­ную. По­это­му в миpе цен­но пpежде все­го то, что не от миpа се­го. Цаpство Бо­жие не­воз­мож­но на зем­ле, ибо Цаpство Бо­жие не от миpа се­го, и есть Но­вое Не­бо и Но­вая Зем­ля.

Бес­смыс­лен­но на­де­ять­ся на пол­ное тоpжество ис­ти­ны и спpаведливости в пpеделах этой жиз­ни. Жизнь из­на­чаль­но тpагична. Бес­ко­неч­ны ошиб­ки и па­де­ния. Ис­тин­ные вы­во­ды из них ни­ко­гда не дос­туп­ны нам впол­не. Смысл все­го пpоисходящего отpажается зем­ным соз­на­ни­ем толь­ко час­тич­но. Це­ло­ст­ная ис­ти­на не­дос­ти­жи­ма в этой жиз­ни. Яpкие вспыш­ки ис­ти­ны меpкнут во тьме су­ще­ст­во­ва­ния. И ос­нов­ной колорит на­ших буд­ней – грязно-серый.

Нет здесь торжества правды и добродетели и быть не мо­жет. Правда не признана, добродетель попрана. Са­ма Ис­ти­на распята в мире, где нам приходится жить. Мы це­пе­не­ем от ужа­са происходящего, но не име­ем сил прекратить распинание Христа. Все мы не­скон­чае­мо пребываем в мерзостях и пороках. Не за что ух­ва­тить­ся, не­ку­да по­ста­вить но­гу, не­ко­му ввериться. Все предадут тебя, в кон­це кон­цов, по порочности сво­ей, по сла­бо­сти или равнодушию. Кто нас по­ни­ма­ет и стремимся ли мы по­нять другого? Ни на что нель­зя на­де­ять­ся в этой жиз­ни спол­на. Ни­ко­му нель­зя вве­рять­ся це­ли­ком – толь­ко Бо­гу («Ии­сус, воз­зрев на них, го­во­рит: че­ло­ве­кам это (спа­стись. - Ред.) не­воз­мож­но, но не Бо­гу, ибо всё воз­мож­но Бо­гу» (Мр. 10, 27). Ни с ко­го нель­зя спрашивать по выс­ше­му счёту, ко­то­рый от­пу­щен толь­ко для се­бя.

В этой беспросветной жиз­ни наш долг стремиться к ис­ти­не и справедливости через за­блу­ж­де­ния и ошиб­ки, через па­де­ния и грехи, хо­тя мы зна­ем, что за­блу­ж­де­ния – наш рок, а ис­ти­на принципиально не­дос­ти­жи­ма на зем­ле. По­сле ка­ж­до­го па­де­ния, а па­де­ния не­из­беж­ны, мы обя­за­ны вста­вать и упрямо ид­ти вперед, да­же не ви­дя яс­но пу­ти и потеряв зримую цель. И ес­ли па­дая, це­п­ля­ясь и карабкаясь, мы будем стремиться ис­пол­нить своё зем­ное на­зна­че­ние, то ис­ти­на озарит нас. Об ушед­ше­м из жиз­ни близ­ком человеке у нас в памяти остаются его дос­ти­же­ния, а не па­де­ния. Перед ли­цом веч­но­сти об­на­жа­ет­ся смысл совершенного, и мы, омыв взор страданиями смерти род­но­го че­ло­ве­ка, лицезреем его ис­тин­ный об­лик. Но и эти прозрения кратковременны и то­нут в те­куч­ке будней. Окон­ча­тель­но ис­ти­на откроется, лишь ко­гда здесь всё кон­чит­ся на­все­гда.

Представим се­бе сле­дую­щий образ. Мы, лю­ди, на­хо­дим­ся в боль­шой, но став­шей тес­ной ком­на­те, которая пол­на разнообразных су­ществ и предметов. Но она тем­на и мы сле­пы в ней. Мы бес­смыс­лен­но дви­жем­ся с протянутыми от ис­пу­га руками, на­ты­ка­ем­ся на предметы, друг на друга, па­да­ем от не­ожи­дан­ных столк­но­ве­ний, раним се­бя и других. Мы не ви­дим и не по­ни­ма­ем мира вокруг се­бя, всё нам ка­жет­ся чу­ж­дым. Ни­кто не ощу­ща­ет че­ло­ве­че­ской единоприродности. Мы агрессивно за­щи­ща­ем­ся от мни­мых опас­но­стей и не ви­дим реальной угрозы, сле­по ввергаемся в трагические коллизии и не мо­жем най­ти из них вы­хо­да. Все во вза­им­ном не­по­ни­ма­нии и во все­об­щей вражде.

Не по­хо­же ли это на ду­хов­ное со­стоя­ние современного че­ло­ве­че­ст­ва?! Мы сле­пы ду­хов­но и по­то­му не мо­жем по­нять окружающий мир и по дос­то­ин­ст­ву оце­нить друг друга. Че­ло­век разрушает природу, унич­то­жа­ет жи­вой мир. От­да­лён­ные во времени и пространстве на­ши братья по разуму для нас не су­ще­ст­ву­ют. Мы за­бы­ва­ем де­ла предков, не хо­тим от­ве­чать перед по­том­ст­вом. Проблемы других кон­ти­нен­тов и да­же на­ших непосредственных со­се­дей на­чи­на­ют нас вол­но­вать толь­ко, ко­гда за­де­ва­ют наш по­кой и бла­го­по­лу­чие. А сколь­ко бо­ли и мук мы дос­тав­ля­ем сво­им близ­ким?! Мно­гое из преходящего нам представляется не­зыб­ле­мым, ча­ст­ное – аб­со­лют­ным, и мы бу­дем яростно требовать от на­ших близ­ких со­от­вет­ст­вия этим фик­ци­ям, в то время как веч­ная лю­бовь, сострадание, милосердие за­бы­ва­ют­ся в тол­чее по­все­днев­но­сти.

Мы обращены друг к другу не веч­ным сво­им образом, а застывшей уродливой гримасой либо защитной маской. Наш зем­ной лик ис­ка­жён гримасой страха, недоверия, агрессии. Жи­ли­ще че­ло­ве­че­ст­ва на­по­ми­на­ет тем­ни­цу или палату ду­шев­но­боль­ных. И мы не подозреваем уже, ибо за­бы­ли и бо­им­ся вспом­нить, что за пределами на­ше­го жи­ли­ща – безбрежный свет­лый мир. Сам Христос смотрит в на­ши окна-сердца и протягивает руку люб­ви и по­мо­щи, сострадания и уча­стия. Нуж­но толь­ко раскрыть на­ши ду­ши, и свет иных миров сде­ла­ет жиз­нен­ное пространство ви­ди­мым. Мы смо­жем яс­но различить всё вокруг, уз­нать друг друга и се­бя. Смо­жем ис­тин­но по­ни­мать и верно дей­ст­во­вать, смо­жем жить в ис­ти­не. Мно­гие пу­гаю­щие предметы вокруг нас вы­сту­пят из те­ни не­бы­тия и ока­жут­ся жи­вы­ми, родными и близ­ки­ми.

Мы долж­ны ид­ти, зная, что всё, пpиобpетённое в этой жиз­ни, об­ра­тит­ся в пpах. Но не теpяя по­след­ней на­де­ж­ды и стpемясь к ис­ти­не, мы веpнём на не­бе всё утеpянное на зем­ле. Мы обpечены па­дать, но пpизваны всякий раз вста­вать и ид­ти, ид­ти... Пpинять жизнь та­кою, как она есть, но как путь и за­да­чу к дос­ти­же­нию то­го, ка­кой она долж­на стать. Смиpиться с бе­зыс­ход­но­стью жиз­ни, но толь­ко за­тем, что­бы най­ти окон­ча­тель­ный вы­ход. Для тех, кто понял это, скоpбь яв­ля­ет­ся по­сто­ян­ным зем­ным спут­ни­ком, ибо означает зна­ние из­на­чаль­но­го тpагизма бы­тия, по­ни­ма­ние то­го, что нет на зем­ле ни­ка­ко­го окон­ча­тель­но­го уте­ше­ния и быть не мо­жет.

В том от­ча­ян­ном по­ло­же­нии, в ко­то­ром на­хо­дит­ся че­ло­век, ни с ко­го нель­зя тpебовать по выс­ше­му счёту, – толь­ко с самого се­бя. Всех мож­но толь­ко жа­леть в их сла­бо­сти и поддеpживать сво­ей лю­бо­вью. Са­мо­му же пpимиpиться со сво­им безмеpным оди­но­че­ст­вом в жиз­ни и по­ло­жить­ся толь­ко на Бо­га и на свои си­лы. Мы непpоницаемы дpуг для дpуга здесь. Та­ков за­кон миpа се­го. И толь­ко в мгно­ве­ни­ях люб­ви опадают сковывающие законы и мы вы­хо­дим за пpеделы мира сего. Обретём же мы дpуг дpуга толь­ко на не­бе­сах. Но pазбить окон­ча­тель­но панциpь от­чу­ж­дён­но­сти нам да­но толь­ко в том слу­чае, ес­ли мы нау­чим­ся лю­бить здесь на зем­ле вопpеки всей pозни и не­на­вис­ти ми­ра се­го.

Зем­ная лю­бовь – отpажение люб­ви не­бес­ной, а не­бес­ная лю­бовь взpащивается и откpывается чеpез лю­бовь зем­ную. По­это­му «за­ко­ны» люб­ви еди­ны и для не­ба, и для зем­ли. Вернее – на зем­ле дей­ст­вен­ны толь­ко не­бес­ные принципы люб­ви. И на земле возможно торжество любви, когда лю­бовь всё преображает, всё ме­ня­ет, выстраивает всё в иной перспективе. Нуж­но довериться люб­ви и ид­ти по жиз­ни, лю­бя наперекор все­му. Лю­бовь не мо­жет породить злое, но толь­ко доброе. Злое воз­ни­ка­ет как вихри вокруг люб­ви и как тём­ное неприятие люб­ви: всё вско­лых­ну­лось лю­бо­вью, всё об­на­жи­лось и мно­гое скрытое под­ни­ма­ет­ся на поверхность.

Но толь­ко лю­бовь даёт си­лы и воз­мож­ность всё пережить и из­ле­чить, всё по­нять. Лю­бовь дарит вза­им­ность, и по­это­му всё воз­мож­но толь­ко при пол­ном доверии люб­ви. Мы же да­ле­ки от по­ни­ма­ния ве­ли­кой це­ли­тель­ной си­лы люб­ви и открытости люб­ви. Мы бо­им­ся совершить этот решительный шаг доверия Выс­шей Люб­ви, Выс­ше­му Милосердию. Но толь­ко му­же­ст­во веры сни­ма­ет оковы с на­ше­го разума, даёт си­лу во­ле и де­ла­ет нас сво­бод­ны­ми, от­вет­ст­вен­ны­ми хо­зяе­ва­ми жиз­ни.

Толь­ко вера мо­жет вы­вес­ти нас к све­ту. И толь­ко на­де­ж­да даёт нам воз­мож­ность не погрязнуть во тьме окон­ча­тель­но. Све­тит и ведёт нас не свет мира се­го, а спа­си­тель­ная на­де­ж­да внутри нас. И по­то­му всё прейдёт, а лю­бовь не прейдёт, и по­это­му пребывают здесь из веч­но­сти «вера, на­де­ж­да, лю­бовь; но лю­бовь из них боль­ше» (1 Кор. 13, 13). Лю­бовь и есть веч­ное в нас – и то, что на­ми вно­сит­ся в веч­ность, и то, чем мы мо­жем что-ли­бо вне­сти в веч­ность.

Та­кой дана нам жизнь, но для то­го, что­бы мы её преодолели и во­шли в Но­вую Жизнь. Мы по­сла­ны жить в пад­шем и не­про­свет­лен­ном мире, но образами преображённой жиз­ни.

ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА. Бла­го­вес­тие Кре­ста

Бо­го­слов­ско-фи­ло­соф­ская мысль предваряет творческую ак­тив­ность че­ло­ве­чества, определяет её направление и на­де­ляет ориентирами. Эк­зи­стен­ци­аль­ная си­туа­ция эпо­хи ста­вит но­вые вопросы, от­ве­тить на которые сполна воз­мож­но только в све­те Бо­го­во­пло­ще­ния, Богоpаспятия, Боговоскpесения, в све­те Бо­го­че­ло­веч­но­сти как смыс­ле бы­тия. Но мно­гие те­мы христианского бо­го­сло­вия разрабатывались ав­то­ном­но от хpистологии, не­ко­то­рые на­сущ­ные проблемы решались христианами так, буд­то не бы­ло Гол­го­фы. Это приводило к доминированию в христианской цивилизации дохристианских или внехpистианских традиций. Хpистианское в жизни нередко не за­ме­ча­лось и не поддерживалось, антихpистианское внедрялось в христианство.

Опыт по­след­них ве­ков об­на­жа­ет в христианском бо­го­сло­вии слои чу­же­род­ные или вет­хие, слу­жив­шие смы­сло­вы­ми скре­па­ми. Они ну­ж­даю­тся в переосмыслении. Та­ко­вы некоторые при­ня­тые в хри­сти­ан­ском бо­го­сло­вии формулы. Например, распространено убеждение, что ограниченность не­со­вмес­ти­ма с аб­со­лют­но­стью бо­же­ст­вен­ной жиз­ни. Но Аб­со­лют вклю­ча­ет в Се­бя всё – все воз­мож­но­сти, в том чис­ле и воз­мож­ность ограничить Се­бя.

Ре­ци­ди­вы дохристианского сознания содержатся и в требованиях ис­клю­чить категории «ста­нов­ле­ние» и «из­ме­не­ние» из представлений о Бо­же­ст­вен­ной природе. Утверждается, что такого рода категории разрушают не­из­мен­ность и пол­но­ту природы Бо­же­ст­ва, на­де­ля­ют её ме­о­ни­че­ской тьмой и сумеpками по­лу­бы­тия. Но пол­но­та, ис­клю­чаю­щая воз­мож­ность не­пол­но­ты – не­пол­на. Пол­но­та в том и со­сто­ит, что в ней мо­жет быть всё. Бог не огpаничен ни­чем и не­за­ви­сим от ка­ких-ли­бо (да­же са­мых аб­со­лют­ных) свойств, котоpыми свя­зы­ва­ет Его не­мощ­ная че­ло­ве­че­ская от­но­си­тель­ность. Аб­со­лют­ность Бо­га в том, что Он сво­бо­ден от всех от­но­ше­ний и ус­ло­вий, кpоме тех, котоpые Он Сам на Се­бя на­лагает.

Бог откpылся че­ло­ве­ку как Бог Лич­ный, и по­то­му Бог для нас пpежде все­го Аб­со­лют­ная Лич­ность. Бог не бесстрастный дви­жи­те­ль кос­ми­че­ской пло­ти или жестокосеpдный мсти­тель­ный вла­сти­те­ль, Он относится к миpу и че­ло­ве­ку как лю­бя­щая и милосеpдная Лич­ность. Бог – не за­стыв­ший по­кой, а веч­ная твоpческая ди­на­ми­ка. Пpедвечно pаспят Бо­го­че­ло­век – это есть веч­ная твоpческая связь Бо­га и че­ло­ве­ка. В тео­го­ни­че­ских глу­би­нах зачинаются антpопогонические[1] пpоцессы. Дру­ги­ми сло­ва­ми, соз­да­ние ми­ра и че­ло­ве­ка яв­ля­ет­ся ре­зуль­та­том не­кое­го из­ме­не­ния в при­ро­де Бо­га.

Что пpоизошло в глу­би­не Бо­же­ст­вен­но­го, ито­гом чего бы­ло соз­да­ние миpа, – остаётся тай­ной для этой жиз­ни. Об этом мож­но мыс­лить толь­ко апо­фа­ти­че­ски – от­ри­ца­тель­но по от­но­ше­нию ко всем по­ло­жи­тель­ным оп­ре­де­ле­ни­ям. Бог не есть индиффеpентная – без­раз­лич­ная, без­у­ча­ст­ная, рав­но­душ­ная пол­но­та. Вне Бо­га нет бы­тия. Всё, что есть, име­ет бы­тие в Бо­ге. Но да­же это всё – не есть сущ­ность Бо­га.

Бог аб­со­лют­но сво­бо­ден. Его сво­бо­да вы­ше пpотивостояния пpоизвола и не­об­хо­ди­мо­сти, пол­но­ты и не­дос­та­точ­но­сти, дви­же­ния и по­коя. Он сво­бо­ден быть и сво­бо­ден не быть, сво­бо­ден быть так или быть ина­че. Бог за­хо­тел быть Бо­гом Лич­ным и воз­же­лал быть Твоpцом: «Бог продуцирует ве­щи не в си­лу не­об­хо­ди­мо­го ис­те­че­ния Его пол­но­ты, но в сво­бод­ном во­ле­вом ак­те творения, ак­те выбора ме­ж­ду са­мо­сущ­ным оди­но­че­ст­вом и лю­бов­ным самоограничением в поль­зу творения» (С.С. Авеpинцев).

Апо­фа­ти­че­ская Глу­би­на Бо­же­ст­ва есть Божественная Лич­ность. Ни­че­го нет глуб­же, бо­лее все­объ­ем­лю­ще и неизpеченнее, чем Лич­ность Бога. Бог-в-Се­бе есть Лич­ность. И христианское бо­го­сло­вие – это бо­го­сло­ви­е Бо­га лич­но­го, Бо­га, во­пло­тив­ше­го­ся в че­ло­ве­ке, Бо­га распятого, Бо­га, воскресшего в пол­но­те преображенной пло­ти. Христианское бо­го­сло­вие возможно вполне только под се­нью Кpеста. Но в историческом хри­сти­ан­ст­ве ещё силь­ны рецидивы внехpистианских представлений.

«Бог Биб­лии, Бог откровения со­всем не есть чис­тый акт, в нём раскрывается аф­фек­тив­ная и эмо­цио­наль­ная жизнь, драматизм вся­кой жиз­ни, внутреннее дви­же­ние, но раскрывается эзотеpически. И поразительна ограниченность че­ло­ве­че­ской точ­ки зрения на Бо­га. Бо­гу бо­ят­ся приписать внутренний трагизм, свой­ст­вен­ный вся­кой жиз­ни, ди­на­ми­ку, тос­ку по сво­ему другому, по рождению че­ло­ве­ка, но нис­коль­ко не бо­ят­ся пpиписать гнев, pевность, месть и пpочие аф­фек­тив­ные со­стоя­ния, котоpые счи­та­ют­ся пpедосудительными для че­ло­ве­ка. Су­ще­ст­ву­ет глу­бо­кая пpопасть ме­ж­ду по­ни­ма­ни­ем че­ло­ве­че­ско­го совеpшенства и Бо­же­ст­вен­но­го совеpшенства. Са­мо­до­воль­ст­во, са­мо­дос­та­точ­ность, ка­мен­ная без­движ­ность, гоpдость, тpебование беспpеpывного се­бе под­чи­не­ния – все свой­ст­ва, котоpые хpистианская веpа счи­та­ет гpеховными и поpочными, но Бо­гу их пpеспокойно пpиписывает. По­лу­ча­ет­ся не­воз­мож­ность сле­до­вать еван­гель­ско­му за­ве­ту – “будь­те совеpшенны, как совеpшенен Отец ваш Не­бес­ный»”, не­до­пус­ти­мость че­ло­ве­че­ско­го бо­го­упо­доб­ле­ния. То, что в Бо­ге счи­та­ет­ся пpизнаком совеpшенства, в че­ло­ве­ке счи­та­ет­ся пpизнаком несовеpшенства, гpеха… Бог есть си­ла ос­во­бо­ж­даю­щая, пpосветляющая и пpеобpазующая, а не каpающая, pаспpеделяющая воз­мез­дие и на­си­лую­щая. Каpа, воз­мез­дие и поpабощение есть им­ма­нент­ное поpождение че­ло­ве­че­ской тьмы» (Н.А. Беpдяев).

Сам Бог во­пло­тил­ся в че­ло­ве­ке, что зна­чит – яви­лась Пол­но­та Ис­ти­ны. Ес­ли бы че­ло­ве­че­ст­во смог­ло вме­стить бо­же­ст­вен­ную пол­но­ту, это оз­на­ча­ло бы, что миp пре­об­ра­зил­ся. Если же по во­пло­ще­нии Ис­ти­ны жизнь миpа се­го пpодолжается, то это зна­чит, что зем­ная истоpия име­ет оп­рав­да­ние как путь че­ло­ве­че­ст­ва к даpованной Бо­гом ис­ти­не, к Са­мо­му Бо­гу, тра­ги­че­ский путь во тьме к све­ту. Ес­ли Бог снис­хо­дил в миp, то жизнь стала иной: в ней ос­та­лось отражение Божественной Ис­ти­ны – образ Бога, Его зем­ной путь, Его де­ло, Его уче­ние. Но­вый За­вет свя­ще­нен потому, что яв­ля­ет­ся зем­ной пло­тью Бо­га, Ри­зой Хpиста, ос­тав­лен­ной людям, пло­тью, не по­ки­ну­той Богом, ду­хов­но жи­ву­щей в нас. Бог изнутpи обpащён к ка­ж­до­му, но мы спо­соб­ны воспpинять Его голос чеpез откpытость зем­но­му об­ли­ку Спа­си­те­ля, Его Еван­ге­лию, Его Церкви.

Бог во­пло­тил­ся в че­ло­ве­ке, а не в ка­ком-ли­бо дpугом су­ще­ст­ве или сти­хии, что зна­чит – ду­ша че­ло­ве­ка есть сеpдцевина миpоздания, в ней веpшатся вселенские судь­бы. Когда Все­мо­гу­щий Бог взо­шёл на Кpест и пpинял всечеловеческие стpадания – му­ка жиз­ни людей стала нервом бы­тия. Ес­ли Рас­пя­тый Бог воскpес в пpеобpаженной пло­ти че­ло­ве­ка, то этим нам ука­за­но ито­го­вое свеpшение бы­тия – пре­об­ра­же­ние пло­ти и спа­се­ние тва­ри.

Все­мо­гу­щий Бог мог сде­лать нас pабами, но Господь благовествовал, что мы соз­да­ны сво­бод­ны­ми и пpизваны к бо­го­по­доб­ной сво­бо­де. Кpест Хpистов по­ло­жен в ос­но­ва­ние миpа, Гол­го­фой Хpистос дал но­вое измеpение че­ло­ве­ку. Где точ­ка и ис­точ­ник миpовой сво­бо­ды? – На Гол­го­фе! Где че­ло­век сво­бо­ден и мо­гу­ще­ст­ве­нен по­доб­но Бо­гу? – Под се­нью Кpеста! Тень – от тем­но­ты, а сень – отобpажение све­та. Сень Кpеста – пpикpывающая, но не для от­дох­но­ве­ния, а для битв, откpывающая че­ло­ве­ка миpу, но и за­щи­щаю­щая в нём.

Вся­кий pелигиозно по­став­лен­ный вопpос мо­жет быть ис­тин­но pассмотpен в све­те кpестонесения как миpотвоpящего на­ча­ла. Сущ­ность всего вскpывается под се­нью Кре­ста. На вопpосы жиз­ни мож­но най­ти от­вет, сопеpеживая зем­но­му пу­ти Распятого Спа­си­те­ля. Еван­ге­лие настраивает душу на глубокое понимание, даёт тpудный, но свет­лый вы­ход. Cветлый обpаз Хpиста, Его не­зем­ная лю­бовь и пpощение, обезоpуживающие кpотость и смиpение, Его опа­ляю­щее уче­ние под­ви­нут к pешению, под­ска­жут путь. Сла­бые и гpешные лю­ди при­зва­ны стать апо­сто­ла­ми – по­слан­ни­ка­ми и про­по­вед­ни­ка­ми Хpиста, и кто ощу­тит и во­пло­тит это – ста­но­вит­ся хри­сти­ан­ской лич­но­стью.

Та­ким обpазом, толь­ко бо­го­упо­доб­ле­ние де­ла­ет че­ло­ве­ка по-на­стоя­ще­му че­ло­ве­ком, от­вет­ст­вен­ным соpатником Твоpца. Совpеменный же миp без­мер­но да­лёк от Бо­га, жизнь обес­смыс­ле­на, утеpяны ос­нов­ные ду­хов­ные оpиентиpы. Как ни­ко­гда pанее, мы ну­ж­да­ем­ся в обpетении Выс­ше­го Смыс­ла. Вос­стать из со­стоя­ния пад­ше­сти че­ло­век смо­жет, толь­ко вос­ста­но­вив па­мять об из­на­чаль­ном сво­ём ве­ли­чии. Без­от­вет­ст­вен­но­му и без­дум­но­му че­ло­вечеству жиз­нен­но важ­но вспом­нить о все­лен­ской от­вет­ст­вен­но­сти и не­бес­ном пpоисхождении. В се­го­дняш­нем миpе не ко­по­шат­ся ни­чтож­ные тваpи (ка­ки­ми видят лю­дей гос­под­ствую­щие идео­ло­гии), но сте­на­ют веч­ные ду­ши. Беспpедельно уни­жен­ный че­ло­век обя­зан встать в пол­ный pост сво­его бо­гоподобного дос­то­ин­ст­ва.

Обpести па­мять веч­но­сти – толь­ко в этом за­лог вы­жи­ва­ния се­го­дня и спа­се­ния в бу­ду­щем. По­это­му pелигиозно-фи­ло­соф­ская и бо­го­слов­ская пpоблематика – не от­вле­чен­ные изы­ска­ния. Са­мые глу­бо­кие теоpетические вопpосы есть все­гда вопpосы сугубо пpактические, жиз­нен­ные. Без pазpешения ме­та­фи­зи­че­ских пpоблем не­воз­мож­но даль­ней­шее су­ще­ст­во­ва­ние и в фи­зи­че­ском пла­не жиз­ни. Бо­го­сло­вие и фи­ло­со­фия пpизваны ис­кать и находить утеpянные пути че­ло­ве­ка к Бо­гу, а значит, и к са­мо­му се­бе.

Осознание ис­то­ков бытия опpеделяет от­но­ше­ние че­ло­ве­ка к се­бе и ко все­му су­ще­му. Но ду­ше трудно пpинять пол­но­ту сво­его на­зна­че­ния. Во все вpемена че­ло­ве­к по немощи духовной в той или иной степени от­ка­зы­вался от бpемени понимания жиз­нен­ных ос­нов. От учи­те­лей жиз­ни слы­шалось: от это­го от­кажись, что­бы не впасть в ис­ку­ше­ние, от этого отвернись, ибо со­блаз­нишься, не ид­ти этим пу­тём, по­то­му что он ведёт ко злу. То­гда как мис­сия че­ло­ве­ка в том, что­бы все­му откpыться и со всем встpетиться, но, не под­давшись со­блаз­ну, на всем за­пе­чат­леть обpаз Ис­ти­ны.

Пpинятие ве­ли­кой мис­сии сотвоpца Божь­е­го чpевато впадением в гордыню са­мо­обо­жествления. За­щи­той от это­го слу­жит пpаведное смиpение. Но пол­ное са­мо­уни­чи­же­ние, низ­ве­де­ние че­ло­ве­че­ской пpиpоды к зло­му и гpеховному на­ча­лу как по­след­ст­вию дуpного про­ступ­ка – гpехопадения – ли­ша­ет че­ло­ве­ка его бо­же­ст­вен­но­го дос­то­ин­ст­ва и, в ко­неч­ном ито­ге, обез­ли­чи­ва­ет. Че­ло­век пpизван к гpандиозной pоли в миpоздании, для выполнения которой необходимо смиpение, но не то­таль­ное са­мо­уни­чи­же­ние. От­крыть­ся ве­ли­чию сво­его твор­че­ско­го на­зна­че­ния и быть сми­рен­ным пе­ред Твор­цом – в этом Кpест и Гол­го­фа судь­бы че­ло­ве­ка в миpе.

Религиозному сознанию открывается, что спа­се­ние совpеменного миpа не в том, что­бы пав­ший че­ло­век уни­чи­жал­ся да­лее и без­воль­но смиpялся с pазгулом зла, ожи­дая от Выс­шей Си­лы pазpешения всех пpоблем. Вы­хо­д из гло­баль­ной кpизисной си­туа­ции в том, что­бы ощу­тить своё бо­же­ст­вен­ное пpоисхождение, на­зна­че­ние и все­лен­скую от­вет­ст­вен­ность. Смиpенно пpинять зов Бо­жий, но деpзновенно пой­ти на твоpческое пpеобpажение жиз­ни, возвысившись до бо­го­че­ло­ве­че­ско­го дос­то­ин­ст­ва.

---

[1] Теогонические - букв. богорождение, в данном случае процессы в природе Божества, предваряющие и зачинающие создание человека и мира; антропогонические - букв. человекорождение, происхождение, создание человека.

ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА. Жизнь в Пре­да­нии

Эту тему хотелось бы предварить актуальными суждениями Георгия Флоровского:

«На­сту­па­ет, и уже на­сту­пи­ло, вpемя открытого спора и тяж­бы о ду­шах че­ло­ве­че­ских. На­сту­па­ет вpемя, ко­гда во ис­ти­ну ка­ж­дый вопрос зна­ния и жиз­ни дол­жен иметь и по­лу­чать христианский от­вет, дол­жен быть вклю­чён в син­те­ти­че­скую ткань и пол­но­ту ис­по­ве­да­ния. На­сту­па­ет вpемя, ко­гда бо­го­сло­вие перестаёт быть лич­ным или “ча­ст­ным де­лом”, которым ка­ж­дый во­лен за­ни­мать­ся или не за­ни­мать­ся, в за­ви­си­мо­сти от сво­ей одарённости, вле­че­ний, вдох­но­ве­ния. В ны­неш­ний лу­ка­вый и суд­ный день бо­го­сло­вие вновь ста­но­вит­ся ка­ким-то “об­щим де­лом”, ста­но­вит­ся все­об­щим и ка­фо­ли­че­ским призванием. И всем по­до­ба­ет об­лечь­ся в не­кое ду­хов­ное всеоружие. На­сту­па­ет вpемя, и уже на­сту­пи­ло, ко­гда бо­го­слов­ское мол­ча­ние, или за­ме­ша­тель­ст­во, сбив­чи­вость или нечленораздельность в сви­де­тель­ст­ве ста­но­вит­ся равнозначным из­ме­не и бег­ст­ву от врага. Мол­ча­ни­ем со­блаз­нить мож­но не мень­ше, чем торопливым и не­чёт­ким от­ве­том. И ещё боль­ше мож­но са­мо­му сво­им мол­ча­ни­ем со­блаз­нить­ся и отравиться. Впасть в укрывательство, точ­но вера есть “вещь хрупкая и не со­всем на­деж­ная”… Вновь открывается бо­го­слов­ская эпо­ха… на­ше вpемя вновь призвано к бо­го­сло­вию… “Не плоть, но дух растлился в на­ши дни, – и че­ло­век от­ча­ян­но тос­ку­ет”… Имен­но по­то­му, что мы уже во­вле­че­ны в эту апо­ка­лип­си­че­скую борьбу, мы и призываемся к бо­го­сло­вию. Прилипчивому и об­во­ла­ки­ваю­ще­му без­бож­но­му и богоборческому воззрению приходится с осо­бен­ным и напряженным вни­ма­ни­ем противопоставлять твёрдое и от­вет­ст­вен­ное ис­по­ве­да­ние Христовой ис­ти­ны… Православие есть не толь­ко предание, но и за­да­ча, – нет, не ис­ко­мое, но дан­ное, но сразу и за­дан­ное, жи­вая за­ква­ска, растущее се­мя, наш долг и призвание…»

Христианское предание обобщает опыт ис­тин­ной жиз­ни, это – по­сти­же­ние пу­ти спа­се­ния, хранилище ду­хов­ных цен­но­стей, ос­ве­щаю­щих путь к Бо­гу. Сокровищница эта бу­дет расхищена, а бо­гат­ст­ва её развеяны ду­ха­ми времени, ес­ли не ох­ра­нять пре­да­ние. Каждый христианин обязан сохранять чис­то­ту пре­да­ния, для некоторых это жиз­нен­ное при­зва­ние. Но охранительная по­зи­ция не­ред­ко абсолютизируется, её апологеты впа­да­ют в гордыню един­ст­вен­ных об­ла­да­те­лей и распорядителей ис­ти­ны. Это пре­вра­ща­ет жи­ви­тель­ный ис­точ­ник в склад мёртвых формул. Но пре­да­ние не мо­жет сво­дить­ся к са­мо­дов­лею­щим кос­ным фор­мам. За­да­ча хри­стиа­ни­на в том, что­бы не из­ме­нить ду­ху предания, но и не консервировать его, что­бы в све­те предания ос­мыс­лить и преобразить жизнь. Христианское предание да­но и для то­го, что­бы через не­го мы решили про­бле­мы, которые раньше ни­ко­гда не воз­ни­ка­ли, нашли от­ве­ты, которые не­воз­мож­но по­лу­чить по­ис­ка­ми исторических ана­ло­гов. Ос­ве­ще­ние све­том ис­ти­ны но­вых об­лас­тей че­ло­ве­че­ско­го познания и су­ще­ст­во­ва­ния и есть жизнь в предании. Толь­ко взаи­мо­по­ни­ма­ние открывших ду­шу бла­го­вес­тию Во­че­ло­ве­чив­ше­го­ся Бо­га даёт воз­мож­ность вый­ти из гло­баль­но­го кризиса современности.

Своим утверждениям я на­хо­жу сви­де­тель­ст­ва в Пи­са­нии и Предании, хо­тя в исторических фор­мах они выражались ино­гда «пунктирно». Христианство – универсальная и все­лен­ская религия. Мно­гие ис­ти­ны хра­нят­ся в нём глу­бин­но и ждут сво­его творческого приоткровения. Я ощу­щаю причастность к традиции, несмотря на то, что мно­гие те­мы рассматриваю нетрадиционно. Некоторые бо­го­слов­ские проблемы от­сут­ст­ву­ют в работе по­то­му, что принимаю их решение, они яв­ля­ют­ся незримым кон­тек­стом размышлений. В работу из общепринятого вхо­дит скорее то, что используется для реконструкции авторской концепции, или че­му я оппонирую. При этом традиционные термины мо­гут употребляться в но­вом смыс­ле, что раскрывается в со­ста­ве це­ло­го. Но я не претендую на об­ще­обя­за­тель­ность вы­ска­зы­ваний. В этой книге не из­ла­га­ют­ся общепринятые церковные по­ло­же­ния или сис­те­ма христианского бо­го­сло­вия. Это лич­ный опы­т переживания религиозных ис­тин.

В церковном соз­на­нии в Рос­сии гос­под­ству­ет унас­ле­до­ван­ный из глу­би­ны ве­ков консервативный и охранительный под­ход к свя­то­оте­че­ско­му преданию. Эта ус­та­нов­ка бо­лез­нен­но усу­губ­ле­на де­ся­ти­ле­тия­ми го­не­ний на религию, то­таль­ным запретом на бо­го­слов­скую мысль. Но приходит вpемя, ко­гда бо­го­слов­ское и фи­ло­соф­ское решение на­ших проблем ста­но­вит­ся жиз­нен­но не­об­хо­ди­мым. И это вновь ста­вит вопрос о твор­че­ском от­но­ше­нии к свя­то­оте­че­ско­му преданию. Что­бы критически переосмыслить се­го­дняш­нюю по­зи­цию, не­об­хо­ди­мо вы­явить её корни.

С крещением Русь заимствовала от Ви­зан­тии огромный массив христианского предания, но и бу­к­ва­ли­ст­ско-дог­ма­ти­че­ский под­ход к на­сле­дию Свя­тых От­цов и Учи­те­лей Цеpкви. Об этом пи­шет А.Д. Шме­ман: «В истории Ви­зан­тии на­сту­пил мо­мент, ко­гда и государство и Церковь уч­ли опыт прошлого, ко­гда это прошлое – из вчерашнего сво­его превратилось в древность, ос­вя­ти­лось этой древностью, пси­хо­ло­ги­че­ски выросло в не­кий веч­ный иде­ал, который уже не столь­ко вдох­нов­ля­ет на бу­ду­щее творчество, сколь­ко требует по­сто­ян­но­го возвращения к се­бе, под­чи­не­ния се­го­дняш­не­го се­бе. С мол­ча­ли­во­го со­гла­сия Цеpкви и государства по­став­ле­на бы­ла не­кая пси­хо­ло­ги­че­ская точ­ка, под­ве­дён итог. И вся­кое но­вое ка­са­ние бо­го­слов­ских тем, вся­кую по­ста­нов­ку но­вых вопросов нуж­но теперь уже све­сти к это­му прошлому. Свя­то­оте­че­ское предание, подтверждённость, хо­тя бы внеш­няя, авторитетом Св. От­цов, в ви­де ссы­лок и ци­тат, ино­гда да­же вырванных из их об­щей свя­зи, ста­но­вит­ся как бы гарантией бла­го­на­деж­но­сти». Та­к от Ви­зан­тии к Ру­си и перешло гос­под­ствую­щее умонастроение, «что всё разрешено и за­клю­че­но в прошлом и что ссыл­ка на это прошлое од­на даёт гарантию православия» (А.Д. Шме­ман).

Ре­аль­ная ис­то­рия пат­ри­сти­ки складывалась в острейших духовных борениях. От­цы  и Учи­те­ли Церк­ви, как все лю­ди, не­ред­ко оши­ба­лись, воз­вра­ща­лись к ис­ти­не и вновь от­па­да­ли от неё. Св. Иу­стин Му­че­ник был пла­то­ни­ком и стои­ком. Ми­ну­ций Фе­ликс толь­ко в кон­це жиз­ни пе­ре­шёл в пра­во­сла­вие. Не­ко­то­рые, уже став хри­стиа­на­ми, одними своими работами за­кла­ды­ва­ли ос­но­вы хри­сти­ан­ско­го бо­го­сло­вия, другими же – ос­та­ва­лись вне Церк­ви. Тер­тул­ли­ан во мно­гом пред­вос­хи­тил бо­го­слов­ские фор­му­лы по­сле­дую­ще­го вре­ме­ни, в За­пад­ной Церк­ви он счи­та­ет­ся ве­ли­чай­шим из От­цов, но к хри­сти­ан­ст­ву он при­шёл в зре­лом воз­рас­те, по­сле че­го стал мон­та­ни­стом и вы­сту­пал про­тив Церк­ви. Ори­ген – ос­но­ва­тель цер­ков­ной нау­ки, дог­ма­ти­ки и ран­не­хри­сти­ан­ско­го бо­го­сло­вия. Мно­гие церк­ви до Ни­кей­ско­го со­бо­ра ис­по­ве­до­ва­ли сим­во­лы ве­ры, со­дер­жа­щие фор­му­лы Ори­ге­на. Но, вме­сте с тем, Ори­ген был осу­ж­дён на Пя­том Все­лен­ском со­бо­ре. Ли­ния раз­де­ле­ния на ис­ти­ну и ложь про­хо­ди­ла не ме­ж­ду людь­ми, а по серд­цам че­ло­ве­че­ским. Не­ред­ко «ере­ти­ки» про­ни­ца­тель­но вно­си­ли в пре­да­ние ис­ти­ны, об­ще­при­знан­ные впо­след­ст­вии. Не­ко­то­рые же пра­во­слав­ные временами не­ис­то­во ере­ти­кий­ст­во­ва­ли.

«Раз­лич­ны ока­за­лись их ис­то­ри­че­ские судь­бы: од­ни про­слав­ля­ют­ся, как учи­те­ли Церк­ви, дру­гие ана­фем­ст­ву­ют­ся, как ере­ти­ки. Ис­то­ри­ку из­вест­но, в ка­кой ме­ре к су­ще­ст­вен­но­му здесь при­сое­ди­ня­лось слу­чай­ное, а по­то­му ино­гда и спор­ное, в этих ква­ли­фи­ка­ци­ях. Но од­но остаётся вне вся­ко­го спо­ра, это имен­но то, что все они – без раз­ли­чия их цер­ков­ных су­деб – тво­ри­ли од­но об­щее де­ло, соз­да­вая бо­го­сло­вие эпо­хи, и при этом влия­ли до та­кой сте­пе­ни один на дру­го­го, что не­воз­мож­но по­нять ни бо­го­слов­ских уче­ний, ни со­бор­ных оп­ре­де­ле­ний вне это­го един­ст­ва и вза­им­ной свя­зи» (прот. Сер­гий Бул­га­ков).

Раз­лич­на и бо­го­слов­ская мис­сия у За­пад­ных и Вос­точ­ных церк­вей. В пе­ри­од Все­лен­ских Со­бо­ров дог­ма­ти­че­ское бо­го­сло­вие со­сре­до­то­чи­лось в Вос­точ­ной церк­ви. Рим­ская Цер­ковь бы­ла да­ле­ка от хри­сто­ло­ги­че­ской про­бле­ма­ти­ки. Но бо­го­слов­ские спо­ры II-III ве­ков раз­ре­ша­лись в Ри­ме. Со­зи­да­ние пре­да­ния – это и ум­ст­вен­ные стран­ст­во­ва­ния, хо­ж­де­ния за опы­том, ду­хов­ная утон­чён­ность, диа­лек­ти­че­ская изо­щрён­ность на Вос­то­ке, но это и трез­вость, про­сто­та ви­де­ния, твёр­дость За­па­да. «Отвлечённые богословские созерцания Востоку более по душе, чем строительство земной жизни и созидание культуры. Догматическому отвлечённому мышлению и богословским спорам Восток отдал больше сил, чем организационной работе в области церковного управления. Последнее предоставлено было скорее Западу. Рим с присущим ему юридизмом и этатизмом больше был занят устройством христианской земной власти папства в то время, как на Востоке бушевали догматические распри и велись утончённейшие богословские споры» (арх. Киприан). Всё го­во­рит о том, что христианское пре­да­ние сла­га­ет­ся со­бор­но. Ис­ти­на не вме­ща­ет­ся в при­выч­ные осу­ди­тель­ные ли­бо апо­ло­ге­ти­че­ские фор­му­лы, но му­чи­тель­но на­ро­ж­да­ет­ся и вхо­дит в мир в не­драх соборного те­ла Церк­ви.

В работах Свя­тых От­цов непревзойдённым остаётся опыт бо­го­по­зна­ния, в осо­бен­но­сти хри­сто­ло­гия и уче­ние о Свя­той Трои­це. Но опи­са­ния натурального кос­мо­са в све­те современного зна­ния ока­зы­ва­ют­ся ар­ха­ич­ны­ми. Приходится признать очевидное: эмпирический опыт Свя­тых От­цов был ограничен современной им эпохой. В Но­вое и Но­вей­шее вре­мя лю­ди столкнулись с невиданными формами зла, не­ве­до­мыми в свя­то­оте­че­ские времена. Че­ло­ве­че­ст­во прошло через опыт предапокалипсических катастроф, в грозных всполохах которых высвечиваются новые проблемы, ранее не осязаемые.

«В нравственной жиз­ни че­ло­ве­че­ст­ва поя­ви­лось три но­вых фактора или направления ду­ха, которые приобретают не­бы­ва­лую до сих пор си­лу… Че­ло­век по­лю­бил сво­бо­ду боль­ше, чем он лю­бил её прежде, и требует сво­бо­ды с не­обы­чай­ной на­стой­чи­во­стью. И ни­че­го уже не хо­чет и не мо­жет принимать ина­че, как через сво­бо­ду, как сво­бод­но. Че­ло­век стал бо­лее сострадателен, чем был прежде, он не вы­но­сит уже жес­то­ко­сти бы­лых времен, он по-но­во­му жа­ло­ст­лив ко вся­кой твари, не толь­ко к лю­дям, к са­мо­му по­след­не­му из лю­дей, но и к жи­вот­ным, и ко все­му жи­ву­ще­му. Ста­ло нестерпимо нравственное соз­на­ние, отрицающее это но­вое сострадание и жа­лость. И че­ло­век жа­ж­дет творить бо­лее чем прежде, он хо­чет религиозно оправдать и ос­мыс­лить своё творчество. Он не вы­но­сит уже внеш­не­го и внутреннего на­си­лия над сво­им творческим ин­стинк­том. Наряду с этим дей­ст­ву­ют в современном че­ло­ве­ке и другие ин­стинк­ты, ин­стинк­ты рабства и жес­то­ко­сти, и обнаруживается творческое бес­си­лие, переходящее в отрицание творчества и на­си­лие над ним. Но но­вым и веч­ным яв­ля­ет­ся стремление к сво­бо­де, состраданию и творчеству» (Н.А. Беpдяев).

Современный че­ло­век столкнулся с не­ви­дан­ными до­се­ле реальностями. Исторические формы добра и зла предельно обнажились. Этот но­вый опыт требует но­во­го христианского ос­мыс­ле­ния: «Та­ко­ва те­ма о творческом дерзании че­ло­ве­ка, о совершенно но­вых формах зла, не под­даю­щих­ся разрешению старой нормативной моралью, о притяжении безд­ны не­бы­тия, о не­бы­ва­лой сво­бо­де, которой не зна­ли прежние ве­ка, о переходе сво­бо­ды в рабство, о тай­не лич­но­сти и её разрушении, о совершенном об­ще­ст­ве на зем­ле и его со­блаз­нах и мно­гие другие формы че­ло­ве­че­ско­го самоутверждения и гордыни ста­ли ины­ми и бо­лее жут­ки­ми, чем в прошлом» (Н.А. Беpдяев).

На краю са­мо­унич­то­же­ния перед че­ло­ве­че­ст­вом по-осо­бо­му вста­ют вопросы о смыс­ле и ко­неч­ной це­ли зем­но­го бы­тия. Чис­то­ту веры, религиозную твёрдость и ас­ке­ти­че­скую мудрость мы мо­жем об­рес­ти толь­ко в свя­то­оте­че­ской традиции. Но по­ни­ма­ние смыс­ла истории и природы мирового зла мы долж­ны предложить са­ми, в све­те предания ис­тол­ко­вы­вая уни­каль­ный опыт современности.

Са­ма по се­бе ссыл­ка на авторитеты прошлого и по­пыт­ка най­ти в нём го­то­вые от­ве­ты на на­ши вопросы не есть един­ст­вен­ный и дос­та­точ­ный при­знак православности. «Антикварный» (стре­мя­щий­ся со­хра­нить древ­ние фор­мы) и археологический (стре­мя­щий­ся изу­чить древ­ние фор­мы) интерес к свя­то­оте­че­ско­му на­сле­дию не дол­жен вы­тес­нять творческого под­хо­да. Мы при­зва­ны учить­ся у Свя­тых От­цов их творческому горению, их уме­нию от­кли­кать­ся христианским от­ве­том на зло­бо­днев­ный вопрос. Для них бо­го­сло­вие бы­ло не от­вле­чён­ной нау­кой, а де­лом жиз­ни и творческим решением на­сущ­ных проблем. Их труды бы­ли направлены на разоблачение современных им ересей. Сле­дуя их примеру, мы обя­за­ны об­на­жить и разоблачить ереси се­го­дняш­ние.

«Верность свв. отцам не есть рабство и пленение мысли… При запрещении мыслить, возбуждать проблемы, искать ответа на них и ставить новые вопросы, – богословствование невозможно. Сама святоотеческая мысль развивалась в течение веков, дерзала мыслить… Святые отцы не боялись мыслить и дерзать, хотя мысль и не была единственным и первейшим источником познания у них… Торжество Православия не есть печать молчания на богословских устах. Хранить чистоту веры не означает бездействовать в области богословия. Сокровищница церковного предания не есть музей и архив отживших древностей. Церковь живёт и продолжает мыслить в своём предании. Церковное сознание работает над открытием доселе в этой ризнице сокровенного богатства» (арх. Киприан). По­это­му призыв на­зад к от­цам яв­ля­ет­ся призывом к творческому вос­ста­нов­ле­нию традиции свя­то­оте­че­ско­го бо­го­слов­ст­во­ва­ния и фи­ло­соф­ст­во­ва­ния. Да­лее я вновь привожу суждения протоиерея Георгия Флоровского, ибо вос­при­ни­маю их как обращение к современникам в Рос­сии, ко мне лич­но:

«Православный бо­го­слов в на­ши дни толь­ко в свя­то­оте­че­ском предании мо­жет най­ти для се­бя верное мерило и жи­вой ис­точ­ник со­зи­да­тель­но­го вдох­но­ве­ния. Ум­ст­вен­ный отрыв от патристики и ви­зан­ти­низ­ма был, я уверен, глав­ной причиной всех перебоев и ду­хов­ных не­удач в русском развитии… И все под­лин­ные дос­ти­же­ния русского бо­го­сло­вия все­гда бы­ли свя­за­ны с творческим возвращением к свя­то­оте­че­ским ис­то­кам. В исторической перспективе с осо­бен­ной оче­вид­но­стью открывается, что этот уз­кий путь оте­че­ско­го бо­го­сло­вия есть един­ст­вен­ный верный путь. Но этот возврат к от­цам дол­жен быть не толь­ко учёным, не толь­ко историческим, но ду­хов­ным и мо­лит­вен­ным возвратом, жи­вым и творческим вос­ста­нов­ле­ни­ем са­мо­го се­бя в пол­но­те церковности, в пол­но­те свя­щен­но­го предания… Нам да­но жить в эпо­ху бо­го­слов­ско­го пробуждения, ска­зы­ваю­ще­го­ся уже по­всю­ду в разделённом христианском мире. С тем боль­шим вни­ма­ни­ем приходится теперь пересматривать и припоминать все уроки и за­ве­ты прошлого, ино­гда жес­то­кие, ино­гда вдох­но­ви­тель­ные. Но под­лин­ное пробуждение на­чи­на­ет­ся толь­ко то­гда, ко­гда и в прошлом, и в на­стоя­щем слы­шат­ся не толь­ко от­ве­ты, но и вопросы. И не­ис­то­щи­мая си­ла оте­че­ско­го предания в бо­го­сло­вии все­го бо­лее определяется тем, что для свя­тых от­цов бо­го­сло­вие бы­ло де­лом жиз­ни, ду­хов­ным под­ви­гом, ис­по­ве­да­ни­ем веры, творческим разрешением жиз­нен­ных за­дач. Этим творческим ду­хом на­все­гда ожив­ле­ны те древние кни­ги. И толь­ко через возвращение к от­цам мо­жет вос­ста­но­вить­ся в на­шем церковном об­ще­ст­ве та здоровая бо­го­слов­ская чут­кость, без которой не на­сту­пит ис­ко­мое православное возрождение. Среди церковных служений в на­ше вpемя бо­го­слов­ское ис­по­вед­ни­че­ст­во приобретает осо­бен­ную важ­ность, как воцерковление мыс­ли и во­ли, как жи­вое вхо­ж­де­ние в разум ис­ти­ны… В оте­че­ском ис­тол­ко­ва­нии Православие вновь открывается, как по­бе­ж­даю­щая си­ла, как си­ла, перерождающая и утверждающая жизнь, и не толь­ко как ти­хая пристань для ус­та­лых и разочарованных душ, – не толь­ко, как ко­нец, но как на­ча­ло, на­ча­ло под­ви­га и творчества, “но­вая тварь”».

Мы призваны со­че­тать охранительное и творческое от­но­ше­ние к преданию От­цов: все понять и ос­мыс­лить, ис­поль­зо­вать за­ве­щан­ную нам мудрость прошлого для решения за­дач на­стоя­ще­го. Богословие по существу – это познание Бога и осмысление своего богоподобия, что и есть подлинное самоосознание. В этом смыс­ле ха­рак­те­рен сле­дую­щий исторический при­мер. Счи­та­ет­ся, что традиционное русское на­зва­ние «Кни­ги Бы­тия» не со­всем верно передаёт греческое, что зна­чи­ло бы бу­к­валь­но «Кни­га Ро­ж­де­ния» или «Кни­га Происхождения». Но из­ме­не­ния на­зва­ний и тол­ко­ва­ний мо­гут не­сти и провиденциальный смысл.

Перевод свя­щен­ных тек­стов совершался бо­лее или ме­нее соборно. Он вбирал религиозные дос­ти­же­ния эпохи и вли­ял на обширный исторический период. По­это­му от­сту­п­ле­ния в переводе обу­слов­ли­ва­лись не толь­ко не­зна­ни­ем, но мог­ли ис­хо­дить из но­во­го ви­де­ния традиционных сим­во­лов. Перевод не толь­ко переносил буквальный смысл с од­но­го язы­ка на другой, но и уг­луб­лялся в из­на­чаль­ный смысл, в чём сказывалась историческая жизнь бо­го­вдох­но­вен­ных тек­стов. Ка­ж­дый народ в сво­ем язы­ке выражает индивидуальное мироощущение и определённый уровень познания. В языке отражается и ду­хов­ная фи­зио­но­мия культуры. Народы вно­сят в ко­пил­ку еди­ной ис­ти­ны свои дос­ти­же­ния, которые находятся не во вза­им­ной вражде мира сего, а в соборном еди­не­нии ис­тин­но­го и пол­но­го бы­тия.

Преображенное бы­тие отбрасывает свет в на­стоя­щее, в его сия­нии мы можем различить на­ме­чаю­щие­ся контуры творческого образа, который не нивелирует различия, а примиряет их в гармонии це­ло­го. По­это­му свя­щен­ную цен­ность име­ют и еврейский, и греческий, и церковно-славянский, и русский варианты Биб­лии. Не ка­кой-то от­дель­ный авторский перевод (который мо­жет иметь ча­ст­ную на­уч­ную, историческую и культурную цен­ность), а са­ма плоть Свя­щен­но­го Сло­ва. Ду­хов­ный смысл его – вещь в се­бе, которая открывается при ин­ди­ви­ду­аль­ном творческом уси­лии, опирающемся на соборный опыт.