ГЕНЕЗИС НАУЧНОГО МИРОВОЗЗРЕНИЯ

 

 

В дохристианском мире познание природы было производной частью сакральной культуры. Попытки влияния на природные стихии ограничивались ощущением, что сам человек является её подчинённой частью. Мир в целом и его явления представлялись высшей реальностью, созерцание которой вызывало благоговение, сдерживающее манипулирование природными силами для практических нужд.

В древних цивилизациях было накоплено множество конкретных знаний, которые были необходимы для религиозных ритуалов и практической жизни. Считалось, что знание даровано богами, оно основывалось на вере в иррациональную связь небесных светил и человеческих судеб: небесные светила являлись ликами богов, наблюдавшими за всем происходящим на земле и определяющими все события человеческой жизни. Знание было эзотерическим, таинством, являвшимся предметом поклонения, вместе с тем, оно было вполне рационалистическим по методам. В Египетской, шумерской, вавилонской цивилизациях разрабатывались математика, астрономия. Астрология служила познанию строения мира и движения небесных тел, но и определению времени разлива рек, составлению гороскопов. Научные знания Древнего Востока не были систематизированы, представляли собой набор алгоритмов и правил для решения отдельных задач.

В Древней Греции в VII - VI вв. до н.э. сложился комплекс научных знаний о природе. Цель системной и рациональной греческой науки – постижение истины из чистого интереса к самой истине. Сформировался аппарат логического, рационального обоснования, который превратился в универсальный алгоритм производства знания в целом, в инструмент передачи знания от индивида в общество. Возникли новые формы познавательной деятельности: систематическое доказательство, рациональное обоснование, логическая дедукция, идеализация, наука формировалась как доказательное знание. Малый интерес к практическому применению научных знаний не позволял создать технологии экспериментального познания, что блокировало формирование экспериментального естествознания. Изучение природы постепенно становилось независимым от других сфер человеческой деятельности – религии, мифологии, политики, моральных норм.

По мнению К. Леви-Стросса мифологическое мышление обладает не менее стройной, но иной логикой, чем наука, располагает обширным материалом, точными знаниями, особенно ботаническими и зоологическими, даёт человеку необходимое ему чувство комфортности в мире, ибо наука опирается на разум, а миф и на чувства, эмоции, интуицию, сверхчувственные озарения, он более соответствует внутреннему миру человека и наделяет большим чувством уверенности. Отделение знаний о природе от религиозной мифологии назван в современной науке путём «от мифа к логосу», «от мифологических представлений к теоретическому мышлению». Данная натуралистическая концепция не вполне адекватно осознаёт этот процесс и природу древнего мифа, ибо основана на существовании только натуралистической реальности.

Древние философы пытались систематизировать знание о природе.

 

Принципы познания космоса у Платона синтезировали взгляды предшествующих философов. Космос представляет собой некий порядок, который сродни человеческому разуму. Отсюда возможен рациональный анализ эмпирического мира. Упорядоченность космоса является следствием существования Высшего Разума, наделившего природу назначением и целью. В силу родства надмирового и человеческого разумов космос доступен непосредственному восприятию человека. Умственный анализ обнаруживает за видимым миром некий вневременной порядок. Познание сущности природного космоса требует от человека сознательного развития его познавательных способностей: разума, интуиции, опыта, оценки, памяти, нравственности (ибо познание конечных причин бытия – глубочайшая потребность не только ума, но и души). Итогом познания становится духовное освобождение человека. Эта программа послужила в Новое время формированию основ естествознания.

Принципы познания космоса у Аристотеля. Четыре причины и первоначала всего сущего: материя («то, из чего»), форма («то, что»), действующая или производящая причина («то, откуда»), цель или конечная причина («то, ради чего»). Материя вечна, несотворима и неуничтожима. Космос является целостным, естественно возникшим, имеющим причины в себе самом. Мир двойственен, имеет неизменную духовную основу, проявляющуюся через подвижную эмпирическую видимость. Предметом науки являются вещи умопостигаемые, не подвластные сиюминутным изменениям. Аристотель накопил и систематизировал огромные по тем временам знания по различным наукам. Большое влияние на развитие науки оказала разработанная Аристотелем логика: исходные посылки рассуждения являются истинными; правильно применяемые принципы рационального логического анализа от посылок к утверждениям должны сохранять истинность полученных утверждений, истинные посылки порождают истинные следствия. Таким образом, истинность заключений определялась соответствием вывода определенным правилам и исходным посылкам. В свою очередь истинность исходных посылок определялась субъективным мнением автора рассуждений. На тот факт, что «объективное» познание основано на субъективном фундаменте внимание не заострялось, отчего разум и логическое мышление постепенно стали считать генератором истин.

Формирующаяся наука Нового времени заимствовала некоторые важнейшие положения Аристотеля. Учёные, считающие себя последователями Аристотеля, утверждали, что он объяснил действительность без единого упоминания о Боге. Действительно, Аристотель в своей «Физике» описывал законы материального мира, но в своей «Метафизике» он утверждал: «Первая суть бытия не имеет материи, ибо она есть полная осуществлённость… Божественное объемлет всю природу… Бог есть вечное, наилучшее живое существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, и именно это есть Бог». Рационализм Аристотеля отвергал платоновскую концепцию познания через откровение, что ограничивало рамки познания объектами физического мира. Большую роль сыграло представление Аристотеля о том, что человеческий разум полностью рационален, что все рассуждения человека имеют словесные посылки, чем отрицались формы эмоционального, интуитивного, художественного, духовного познания. Вслед за Платоном и Аристотелем исходные посылки не обосновывались ни эмпирически, ни рационально, в то же время их развитие требовало строго доказательной рациональности.

 

Таким образом, элементы научного познания природы существовали во многих древних цивилизациях, но только в западноевропейской цивилизации произошла научная революция, в результате которой был достигнут невиданный технический прогресс, поочерёдно сложились научно-техническая, технологическая, потребительская, информационная цивилизации. Научно-техническая цивилизация могла сформироваться только в христианском человечестве, которое десакрализировало языческое отношение человека к природе, низводя её от сонма богов к творению Божиему, – мир не порождён богами, а сотворён Богом. Христианское Откровение предоставило человеку возможность новых отношений с космосом и природой: человек в христианстве – образ и подобие Божие, венец творения, продолжатель Божьего творения. Для христианина живая природа – это низшая тварь, стенающая через человека к Богу о преображении: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» (Рим. 8:18-23). Человек как посланник Божий и Его сотворец ответствен перед Творцом за мироздание и за всё в нём существующее. Ему делегированы Богом демиургические полномочия по отношению к природе.

Адекватно осознать и полноценно распорядится христианским откровением о человеке и мире не позволили определённые мировоззренческие представления и особенности менталитета западноевропейского человека. Который с течением веков осознавал себя независимым от природного космоса, затем всё более ощущал себя властелином природы и творцом в природной мастерской, гипертрофируя подлинно христианское представление о человеке как малом творце. Переход от теоцентризма к антропоцентризму в эпоху Возрождения породил соблазн титанизма (ощущение всесилия человека, неограниченности его возможностей, неудовлетворённость мирозданием и стремлением его перестроить), который позволил сконцентрировать силы на познании и освоении, а затем порабощении природы. Человек всё больше ощущал творцом самого себя и земного устроения, не нуждающемся в Самом Творце мироздания для своего спасения. По мере того как европейский человек осознаёт себя в качестве творца собственной жизни и судьбы, он стремится к неограниченному господству над природой и человечеством. В итоге вместо христианского преображения природы западноевропейские народы переходят к её агрессивному завоеванию и порабощению.

Так в исторической реализации космического творческого назначения западноевропейское христианство впадает в упоение могуществом (эпоха Возрождения), в забвение роли сотворца Божьего, обрыв связи с Творцом (эпоха Просвещения), в отвержение Бога (эпоха атеизма и богоборчества). В результате мнимое могущество обернулось пленом у природных инстинктов и стихий, порабощённая натура подчинила своего победителя.

Ложная установка исподволь вплеталась в истинные побуждения. «Начиная с эпохи схоластики на Западе полностью преобладают представления о тварном мире, как совершенно отъединённом от Бога и замкнутом в своей природе. Тем самым разум, познающий мир, и деятельность человека в мире оказываются непричастными к отношениям человека с Богом, отсекаются от сферы религиозного. Так совершилась автономизация, “секуляризация” человеческого разума и всех форм деятельности человека в мире. Она уже не могла не привести к кризисным последствиям. Если Земля не преображается, она обезображивается» (Оливье Клеман). В конце Средних веков христианский творческий подход к природе стимулировал познавательную активность человека. Реализация специфического интереса к материальной стороне вселенной сложилась в определённую традицию со своими закономерностями, мотивами, инерцией. Постепенно оформились представления о том, что человек выделен из природы и возвышен над ней, всё более осознавалась его роль устроителя космического порядка. Это подвинуло к позиции отстранённого наблюдателя, которого заинтересовал вопрос: какой природа является сама по себе.

Наука изначально складывалась как инструментарий познания и освоения природы. На первом этапе учёные-христиане осознавали ограниченность научного познания областью физического мира, сохраняли представление о религиозном источнике истины, о сути вещей самой по себе. Складывающаяся научная традиция не стремилась познавать сущность предметов, а пыталась отобразить законосообразность мира явлений. Истина и суть бытия познаётся в богословии и философии. Богословами и философами были создатели научной картины природы Ньютон, Декарт, Лейбниц, Паскаль. Такого рода дуалистическое мировоззрение, которое ещё имело общий источник, наиболее полно выразил Ньютон, считавший основными своими произведениями богословские трактаты, ныне практически не известные.

С течением времени стремительно расширялся арсенал естественнонаучных средств. Новые поколения учёных изначально приучались смотреть на мироздание через призму научной традиции. Учёный ещё оставался верующим христианином в частной жизни, в религиозной практике, но на научные изыскания христианское понимание мира распространялось всё меньше. Со временем колоссальное расширение научного арсенала стало вытеснять у учёных религиозные представления, которые ограничивались сферами нравственности и быта. Наука формулировала собственный взгляд на мир, претендовала на то, чтобы стать параллельным теологии и философии путём познания единой и неделимой истины. Истина науки выглядит иначе потому, что это другой взгляд на ту же истину. Идеологическим обоснованием такой позиции явилась концепция деизма: Бог сотворил мир, который движется независимо по заведённым Им законам. Бог не участвует в процессах созданного Им мироздания, космос функционирует как заведённые часы, поэтому наука должна познавать механистические законы природы и настоящий учёный чужд всякой мистики.

Френсис Бэкон (1561-1626) считал, что существуют два рода познания: познания добра и зла, а также познание сотворённых Богом вещей. Наука предназначена умножать могущество людей, обеспечивать им богатую и достойную жизнь. Постепенно научная методология становилась всё более специфической и самодостаточной. Бэкон сформулировал цель автономного научного подхода: «Не к тому мы стремимся и не думаем, чтобы для счастья людей много значило, какие у кого мнения о природе и началах вещей…Мы не заботимся о таких умозрительных и вместе с тем бесполезных вещах. Напротив того, мы решили испытать, не можем ли мы положить более прочное основание действительному могуществу и величию человеческому и расширить его границы». Цель – не познание начал бытия, которые с утилитарной точки зрения бесполезны, а стремление посредством знания расширить границы могуществу и величию человеческому: Знание – Сила.

Методологический параллелизм расщеплял и душевную жизнь учёных, которые по существу переставали быть христианами, как только садились за исследовательский стол, ибо в их методологии отсутствовало христианское отношение к миру. Входя в научную лабораторию, они попадали в иную вселенную, имеющую свои законы, всё более далекие от христианского представления о мироздании. Всё больше забывался христианский призыв об освящении и преображении тварного мира. И всё более природа превращалась в глазах человека в самодвижущийся механизм, который можно подчинить, познав закономерности его действия. Так было положено начало естественнонаучного взгляда на мир. У Аристотеля познание направлено на бытие, наука объединяет и физику, и метафизику, в западной Европе понятие «наука» свелось к понятию «естествознание».

Новые поколения учёных видели природу не с позиции целостного христианского умозрения, выраженного в откровении, теологии, философии, но «не обусловлено», «объективно». Критерий же «объективности» изначально достаточно субъективен – отказ от «догм» христианской онтологии и руководство практической целесообразностью результатов научного опыта. В итоге возобладал потребительский подход: природа интересна в той степени, в какой можно использовать её возможности для могущества человека. Со временем, по мере секуляризации культуры, интерес к самой материи и ко всему плотскому стал преобладать над духовными интересами.

Оказалось, что «лозунг Бэкона был не обобщением социальной или экономической реальности, связанной с распространением наук… а представлял собой требование к только лишь зарождавшимся наукам, программу их использования, предусматривающую строгие рамки их включения в общественную жизнь» (В.Н. Тростников). Это было требование титанического своеволия и потребительской установки, всё более доминирующих в секуляризующемся уме европейского человека. Бесконтрольно реализовать их можно было в мире без Бога, в механистической природе. «В пятнадцатом и шестнадцатом веках в Европе начало резко усиливаться новое, отличное от религиозного, мировосприятие, центральным пунктом которого было представление о вселенной и всех её составных частях, включая человеческое общество и отдельных людей, как о механизме или автомате, как о машине, действующей по заданной программе. Это и была глубинная идеология Ренессанса, породившая многие его эпифеномены, ошибочно принимавшиеся за независимые характеристики. С тех пор европейцы уже не могли с ней расстаться, и, хотя затем в неё влились и другие течения, эта идеология как раз и определила требования к нарождающемуся естествознанию и поставила пределы его притязаниям и проблематике» (В.Н. Тростников).

Наука руководствуется тем, что знание – сила, что вступить во владение миром можно посредством последовательного решения бесконечного ряда технических задач. Наука учила видеть «перед собой не лицо Бога, а протяженную субстанцию – неисчерпаемый склад сырья и орудий, сумму вещей, с которыми можно работать» (С.С. Аверинцев). Устранение представлений о Боге и вечной душе превращало природу в мёртвый объект для познания-конструирования и утилитарного использования человеком. Но в таком мировоззрении и человек воспринимался как часть безликой массы, подчинённой механистическим законам вселенной. Отсюда не только «животное – автомат» (Декарт), но и «человек – машина» (Ламметри), а «процессы в теле человека и каждого живого существа являются такими же механическими, как и процессы в часах» (Лейбниц).

 

Классическая наука оформилась в эпоху научной революции XVI-XVIII веков в трудах Галилея, Ньютона, Линнея. Постепенно наука претендует на выработку и систематизацию «объективных» знаний о действительности, полагая все другие формы познания (религия, искусство, богословие, философия) не объективными, а затем иллюзорными. Последнее не сразу признавалось самими учёными, прошли века, прежде чем наука официально декларировала: не познаваемое и не объясняемое наукой – не существует. Далее будет показано, что не материальные явления действительно для науки не существуют, ибо изначально и принципиально научная деятельность ограничена натуралистическим универсумом, и преставлением, что только он и существует – «объективен».

Научная революция основывалась на мировоззренческих установках, которые синтезировали предшествующие натуралистические традиции. Складываются постулаты науки.

- Существует по определённым законам внешняя «объективная» реальность – природа, независимая от человека и от его чувственного восприятия или не восприятия. Помимо природной реальности не существует ничего.

- Законы природы неизменны во времени и пространстве, действовали и действуют всегда.

- Природа является первопричиной чувственных ощущений, которые человек воспринимает как непосредственную данность. Ощущения являются отражением (более или менее адекватным) этой «объективной» реальности. (При этом не осознаётся, что ощущения могут отражать не только «объективную» реальность).

- Данные в ощущениях феномены природы отражают некую рациональность и закон, действующие независимо от нашего знания их.

- На этом основан экспериментальный метод познания, критерием которого является воспроизводимость эксперимента, когда один и тот же эксперимент, если точно соблюдены его условия, при воспроизведении будет давать тот же результат.

- Законы природы познаваемы человеческим разумом, ибо принципиально соответствуют законам человеческого мышления, «умо-зрительны» (созерцаемы посредством ума) – законам логики, которая оперирует не с данными в ощущении явлениями, а с абстрактными понятиями. Со времен Ньютона в науке утвердилось мнение, что природа устроена по математическим принципам.

- Свойства любого сложного образования, закономерности его функционирования полностью определяются закономерностями составляющих их частей.

- Всё существующее в мире является результатом эволюции от простого к сложному. «Эволюционизм есть предположение, что сложные формы бытия естественным образом, то есть под действием незыблемых законов природы, не ставящих перед собой никаких целей и работающих как автоматы, образовались из исходных простых форм… Эволюционизм был подсказан космогонической теорией Лапласа, согласно которой Солнечная система под действием законов сохранения энергии, импульса и момента импульса сама собой образовалась из первичной газовой туманности. Хотя даже эта конкретная модель не была доведена до количественного расчета и так и осталась голой идеей, её сразу обобщили, преобразовав в некий всеобщий закон автоматического превращения простого в сложное, а затем распространили и на живую природу, чего Лаплас, конечно, и не думал делать» (В.Н. Тростников).

Последние два постулата являются обоснованием редукционизма[1]. «Редукционизм есть предположение, что низшие формы бытия более реальны, чем высшие его формы, которые могут быть сведены к комбинации низших. Здесь мир уподобляется детскому “конструктору", в котором винтики и стерженьки более значимы, чем собираемые из них сооружения, ибо последние можно снова разобрать, а некоторые из них остаются лишь принципиально возможными, но не реализуются, в то время как стерженьки и винтики суть нечто постоянное и неизменное…  Редукционизм был подсказан ньютоновской физикой, которая изображает Вселенную состоящей из «материальных точек», взаимодействующих между собой по имеющим четкое математическое выражение законам» (В.Н. Тростников).

 

Постепенно формируется методология научной деятельности.

- Наблюдение за «эмпирически данными», фактами и явлениями (которые по существу изначально представляют собой искусственные образы).

- Сбор, измерение, количественно или качественное описание наблюдений, классификация и систематизация фактов, – из этого складывается опытное естествознание.

- Критический анализ результатов наблюдения, вычленение значимого и второстепенного, синтез и обобщение первоначальных выводов из наблюдений.

- Декларирование причинно-следственных связей.

- Выдвижение теоретических гипотез, синтезирующих предварительные обобщения и выводы.

- Эксперимент как искусственное воспроизведение природных явлений, при котором устраняются побочные и несущественные эффекты и который имеет своей целью подтвердить или опровергнуть то или иное теоретическое предположение.

- При опытном подтверждении гипотез обобщение и формулирование теорий или законов.

- При этом методологически господствует редукционизм – объяснение сложных явлений через закономерности более простых явлений. Например, социологические явления объясняются биологическими или экономическими законами. (Хотя науке известно, что в системах более высоких уровней организации появляются новые свойства).

- Прогнозирование – формулирование следствий из теорий и законов с помощью дедукции, индукции, логических и математических методов. Предвидение ещё не открытых фактов, подобно химическим элементам, открытым после появления таблицы Менделеева.

- Проверка прогнозируемых следствий с помощью «критического эксперимента».

 

Далее европейская наука породила научно-технический прогресс. «Переломным моментом было изобретение в конце восемнадцатого века первых фабричных станков, позволяющих наладить массовое производство тех или иных материальных ценностей. Событие это имело колоссальной значение в том смысле, что оно обозначило рождение новой парадигмы развития человечества. Тот факт, что это произошло в Англии, где до этого уже более двухсот лет, как господствовала Реформация, запретившая традиционную римско-католическую церковь, говорит о многом. Остальные основные христианские конфессии “сдались»" гораздо позже, юго-восточные религии и ислам – самыми последними. По сути дела, Реформация сняла все ограничители (и теологические, и морально-этические, и культурно-нравственные), исчезновение которых прорвало шлюзы и запустило новую объективную реальность, называемую научно-технический прогресс» (Александр Дубровский). 

 

Всё новые поколения учёных воспитывались в лоне науки не только как методологии познания, но и как нового мировоззрения, которое подавляло метафизический взгляд на мир и человека. Усиливающаяся секуляризация – обмирщение, отпадение от целостной религиозной истины, и прогрессирующая абсолютизация частичного находит мировоззренческое и методологическое оправдание. Атеистическому потребительскому диктату общества соответствовала складывающаяся методология секуляризованной науки. К XIX веку сформировалась философская концепция окружающей реальности – позитивизм[2], в котором утверждалось, что реален только материальный мир, обладающий объективностью – независимостью от человека; детерминированностью поведения – подчинённостью законам природы; дискретностью, атомистичностью строения; жёсткой материальной взаимосвязанностью всех частей; способностью открываться органам чувств.

Постепенно христианство стало восприниматься как источник ошибок и суеверий. Дальнейшая общеевропейская секуляризация[3], рост влияния атеизма и материализма в эпоху Просвещения привели к отказу от религиозного миропонимания. Сформировалась потребность в новой картине мира, которой более всего соответствовала бурно развивающаяся наука, – так из инструментария изучения природы материалистическая наука превращается в мировоззрение. С XIX века наука претендует быть единственно истинным мировоззрением, отвергающим религиозное мировоззрение как ложное. В конце XIX века сформировалась мировоззренческая установка сциентизма[4], требующего все науки выстраивать в дискурсе точных наук – физики и математики. Ненаучными, а значит не имеющими смысла объявляются философия и богословие. При этом в качестве аргумента приводится тот факт, что наука является производительной силой общества, порождающей общественные ценности и имеющей огромные возможности для познания. Сциентизм как радикальная форма научного мировоззрения утверждает, что понятие «научное знание» означает «истинное знание».

 

Неоклассическая наука при кризисе классической рациональности сформировалась с конца XIX века: теория эволюции Дарвина, теория относительности Эйнштейна, принцип неопределенности Гейзенберга, гипотеза Большого Взрыва, теория катастроф Рене Тома, фрактальная геометрия Мандельброта. Переход от механической к электродинамической (в кон. 19 в.), а затем к квантово-релятивистской картине физической реальности (1-я пол. 20 в.) сопровождался изменением системы онтологических принципов физики.

В начале ХХ века была развита символическая, или математическая логика, о полезности которой говорил еще Лейбниц: «Единственное средство улучшить наши умозаключения - сделать их, как у математиков наглядными, так чтобы ошибки находить глазами, и, если среди людей возникает спор, необходимо сказать: “Посчитаем!" и тогда без особых формальностей можно будет увидеть, кто прав».

---

[1] Редукция – сведение сложного к простому и высшего к низшему.

[2] Позитивизм (фр. positivisme, от лат. positivus – положительный) – философское учение и направление в методологии науки, определяющее единственным источником истинного, действительного знания эмпирические исследования (посредством основных эмпирических методов: наблюдение, соцопросы и. т. п.) и отрицающее познавательную ценность философского исследования. Основной тезис: всё подлинное (позитивное) знание – совокупный результат специальных наук.

[3] Секуляризация (позднелат. saecularis – мирской, светский) – обмирщение, процесс снижения роли религии в жизни общества.

[4] Сциентизм (фр. scientisme, от лат. scientia – наука, знание) – мировоззренческая установка, утверждающее научное знание наивысшей культурной ценностью и основополагающим фактором взаимодействия человека с миром.

КОРНИ ЗАПАДНОЙ РУСОФОБИИ

 

Русофобия коренится в природе западной цивилизации. Православная Россия с её духовным потенциалом и богатейшими природными ресурсами оказалась инородным явлением в мировой потребительской цивилизации, созданной западноевропейцами. Люди склонны не понимать то, что не хотят понять, закрывать глаза на то, чего не хотят видеть, опасаются того, кто непонятен, чужд, сильнее. Русская цивилизация являет собой иной тип христианской цивилизации, в этом смысле «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою» (А.С. Пушкин). Но инаковость России в общехристианском мире западноевропейцы не способны понять. «Западная Европа не знает России. Но неизвестное всегда страшновато. А Россия по численности своего населения, по территории и по естественным богатствам огромна. Огромное неизвестное переживается всегда как сущая опасность… Что, если этот нависающий с востока массив двинется на запад?.. Россия – это загадочная, полуварварская “пустота”; её надо “евангелизировать”, или обратить в католичество, “колонизировать” (буквально) и цивилизировать; в случае нужды её можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей… А впрочем, её необходимо всячески ослаблять. Как? Вовлечением её в невыгодный момент в разорительные для неё войны; недопущением её к свободным морям; если можно – то расчленением её на мелкие государства; если возможно, то сокращением её народонаселения… если возможно, то насаждением в ней революций и гражданских войн, а затем – внедрением в Россию международной “закулисы”, упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма, политической и дипломатической изоляцией, неустанным обличением её мнимого “империализма”, её мнимой “реакционности”, её “некультурности” и “агрессивности”» (И.А. Ильин).

Европа ожидала от России того, что в аналогичных обстоятельствах совершала сама. Поскольку Россия поступала противоположным образом, то вызывала непонимание и раздражение: «Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» (А.С. Пушкин). Русский народ всегда насмерть защищал свои земли от агрессии и нередко после победы не присоединял чужих земель. В Европе, напротив, иногда с энтузиазмом отдавались иноземному господству (как «прогрессивному» наполеоновскому), и неизменно война заканчивалась присоединением территорий противника. Русь преградила дорогу в Европу татаро-монгольскому нашествию, Европа никогда не помогала России защищаться, напротив, ударила в спину в годы страшного ига. Русские в отличие от европейцев не уничтожали, не порабощали и не грабили завоеванные народы. Россия практически не вела завоевательных войн на Западе, Европа же из века в век стремилась к захвату русских земель. «Натиск на Восток» («Дранг нах Остен») – это тысячелетняя религиозная и светская экспансия на Россию. По благословению папы в XIV веке создаётся Ливонский орден крестоносцев, а Тевтонский орден переводится из Палестины в Прибалтику, – вместе со шведами они идут «крестить» Русь в момент её смертельной борьбы с татаро-монголами. «Тогда шведы, датчане и немцы вторглись с Балтийского моря на русские земли, основали Ригу и Ревель, добрались до Пскова и Новгорода. Таков был ответ на настоятельные просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, чтобы тот помог им отразить натиск язычников-татар» (В. Шубарт).

«Романо-германские народы… постоянно осуществляли натиск на Восток, пределом этого натиска искусственно избрали Уральский хребет. Когда же стало ясно, что завоевание “Восточной Европы” неосуществимо, завоеватели перенесли агрессию за океаны: в Америку, Австралию и Южную Африку» (Л.Н. Гумилев). Католическая Польша, как форпост Западной Европы, воевала с Русью несколько столетий. В Смутное время XVII века Польское королевство, превосходящее Московское государство по численности населения и военному потенциалу, стремилось уничтожить русскую государственность, значительно расширило свои границы на Востоке за счёт древних русских земель. В новейшее время мессия европейской экспансии напомнил о приоритетах: «Мы остановим вечное стремление германцев на Юг и на Запад Европы и обратим свой взор к большой стране на Востоке» (Гитлер А. Майн кампф. 1915).

Есть мнение, что натиск на Восток объясняется естественным стремлением густонаселенной Западной Европы осваивать малонаселенные восточные просторы. Но западноевропейское пространство потому и оказалось густо населено, что климатически и геополитически благоприятно для развития цивилизации. Холодные, малоплодородные и труднодоступные для мировых торговых путей земли среднерусской равнины вряд ли были привлекательны для западноевропейцев. Их неудержимо тянуло на Восток стремление покорить («цивилизовать») чуждую и пугающую русскую цивилизацию. «Европа не признаёт нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и отделывать по образу своему и подобию. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, всё же Европа понимает, или, точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твёрдое ядро, которое не растолочь, не расколотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязание жить своей самобытной, независимой жизнью» (Н.Я. Данилевский). Ни на что не похожая Россия была непонятной и пугающей для европейцев, которые пытались переделать азиатского колосса по собственному образцу или, на худой конец, избавиться от него. «Западные народы не разумеют и не терпят русского своеобразия. Они испытывают единое русское государство как плотину для их торгового, языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский “веник” на “прутики”, переломать эти прутки поодиночке и разжечь ими меркнущий огонь своей цивилизации» (И.А. Ильин).

Н.Я. Данилевский утверждал, что народам романо-германского типа свойствен гипертрофированный индивидуализм, выражающийся по отношению к другим народам в «насильственности»: «Насильственность есть не что иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волею или неволею, как неравноправный ему. Такое навязывание своего образа мыслей другим, такое подчинение всего своему интересу даже не кажется, с точки зрения чрезмерно развитого индивидуализма, чрезмерного чувства собственного достоинства, чем-либо несправедливым. Оно представляется как естественное подчинение низшего высшему, в некотором смысле даже как благодеяние этому низшему. Такой склад ума, чувства и воли ведёт в политике и в общественной жизни, смотря по обстоятельствам, к аристократизму, к угнетению народностей или к безграничной, ничем не умеряемой свободе, к крайнему политическому дроблению; в религии – к нетерпимости или к отвержению всякого авторитета. Конечно, он имеет и хорошие стороны, составляет основу настойчивого образа действия, крепкой защиты своих прав и т.д.»

Западноевропейская насильственность в течение веков проявлялась в религиозной, колониальной и политической сферах. При этом высокомерные европейцы только себя считают единственно просвещёнными и цивилизованными, о других народах судят с позиций европоцентризма. «Общий романо-германский шовинизм – наивно именуется “космополитизмом”… Затаённой мечтой всякого европейца является полное обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных… обликов и культур, кроме одной, европейской, которая – желает прослыть общечеловеческой» (Н.С. Трубецкой). Всё инородное либо насильственно переделывалось по собственному образцу, либо вымарывалось из разряда общечеловеческого и потому с легким сердцем порабощалось или уничтожалось. «Для Запада различие этносов состоит в степени цивилизованности, средний западный человек часто говорит о недоразвитости, в смысле недостаточной цивилизованности, русских. Вывод – миссия Запада состоит в принудительной цивилизации других народов, что выливается в их алгоритмизацию и уничтожение тех, кто этого не хочет. В этом состоит коренное отличие от русского мышления, легко принимающего глубокие отличия других окружающих народов. Поэтому Россия и расширялась без унификации. Вернее, унификация была достаточно поверхностной, сохраняя глубинную психологию каждого народа» (В.А. Малышев). Европоцентричное сознание принципиально нетерпимо к иноприродному (что не изменилось с господством индифферентного позитивизма, а затем «толерантности»). Вместе с тем европеец болезненно восприимчив к моральному вменению извне. Огромное иноприродное явление под боком – Россия была живым укором Европе.

 

Европейцы более снисходительны к своим недостаткам и порокам. О русском нравственном самосознании писал Ф.М. Достоевский: «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нём неоспоримо: это именно то, что он, в своём целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности) никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду!» Большинство злодеяний в Европе оказывались оправданными уже современниками. Терпимость европейцев к своим грехам объясняется в том числе доминированием правового чувства: совесть молчит, когда по «закону» можно вешать бродяг при Генрихе VIII или отправлять на гильотину детей в годы Великой французской революции[1]. Для русских закон не самоценен, нравственное чувство и идеалы выше формального закона. Царь Иоанн IV именуется Грозным и считается тираном из-за бесчинств опричнины и развязанного им террора, хотя масштабы его кровопролития были несравнимы с тем, что творилось тогда в Европе, а государственная идеология того времени трактовала волеизъявление царя как единственный источник законности. Грозный через несколько лет покаялся в своих преступлениях и передал в монастыри огромные деньги для вечного поминовения невинноубиенных. Подобные муки совести невозможно представить в европейской истории.

Русские несколько столетий выглядят в Европе своего рода инопланетянами, которые никого там не завоевывают, стремятся отстоять свою самобытность, чем вызывают подозрения, кажутся опасными. В том, что Россия чужда и враждебна Западной Европе, единодушны либералы и радикальные революционеры. В XIX веке популярной была книжка французского маркиза де Кюстина, являющаяся апофеозом русофобии. Поездив по России, маркиз увидел только то, что русские «опьянены рабством до потери сознания… честолюбивы, самодовольны, хвастливы… не оригинальны, ибо лишены творческих дарований и природного ума… хитры и ленивы, способны трудиться только за высокое вознаграждение, а не так, как в Европе – для блага других… трусливы, и если они бесстрашны в бою, то только потому, что по невежеству своему верят обману начальства, что, погибнув, через три дня воскреснут и окажутся дома… Народ живёт в вечном страхе; и всем в России и всегда правит страх… Русские лживы и коварны, ибо все их достоинства на самом деле есть результат притворства и обмана… Все вежливы друг с другом, но здесь вежливость есть не что иное, как искусство взаимно скрывать тот двойной страх, который каждый испытывает и внушает… Прославленное гостеприимство московитов тоже превратилось в чрезвычайно тонкую политику, она состоит в том, чтобы как можно больше угодить гостям, затратив как можно меньше искренности». Из такого объяснения природы этого «татарского» народа следует основной вывод де Кюстина: «Здесь всё нужно разрушить и заново создать народ». Примерно в то же время К. Маркс писал: «Не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является не чем иным, как преобразованной Москвой… Ненависть к русским была и продолжает ещё быть для немцев их первой революционной страстью».

Для русских характерна терпимость к другим, без чего невозможно было выжить с множеством народов на суровых просторах Евразии. Уважая иноприродность, русский народ во все века защищал свою самобытность: «Несмотря на многовековые попытки “внедрения”, на тесное общение и взаимовлияние, наша культура не влилась и не вливается органически в западноевропейскую, представляя собой как бы “особое мнение” по вопросу о человеке и его месте в мире… Наша культура исходит из другого представления о мире и месте человека в нём. И потому (а не по причине незнания, неумения или неразвитости) она задаёт другую модель поведения» (К. Касьянова).

Многие политические реалии в России были далеки от идеала, но они в лучшую сторону отличались от беспринципной европейской политики. Даже утилитарист Пётр I требовал от своих дипломатов заключать такие договоры, которые Россия могла бы выполнить, так как этого требует «гонор пароля» (честь слова), что никогда не волновало европейских политиков. Когда русские корабли первыми из христианского мира прибыли на Японские острова, им не удалось заключить никаких договоров, ибо в качестве условий японцы потребовали поругания Христа, на что православные пойти не могли. На это согласились голландцы, которые на некоторое время монополизировали отношения с Японией. Всё это говорит о «любовном, а не завоевательном начале государства нашего» (Ф.М. Достоевский), о том, что действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе казалось уродливым юродством. «Все понятия нравственные и цели русских – выше европейского мира. У нас больше непосредственной и благородной веры в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте» (Ф.М. Достоевский). Русские нередко вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих – «цивилизованных», а по отношению к «варварам» они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России является для западноевропейцев причиной нравственного дискомфорта, который вызывает агрессию.

Пугает Запад и русский мессианизм, хотя он не стимулировал агрессию или экспансионизм, а был преимущественно религиозным, – установкой на защиту и несение правой веры. Немецкий философ Вальтер Шубарт это понимал: «Россия не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счёт – она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край – на Запад. Поскольку она хочет целостности, она хочет и его. Она не ищет в нём дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански». Русская духовность ориентирует на универсальные вопросы бытия, западная – на партикулярные проблемы и частные эгоистические интересы. Это раздражало западного человека и подвигало переделать русских по своему образцу.

«Они ни за что и никогда не поверят, что мы воистину можем участвовать вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся. Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несём вовсе не ту, чем они, в человечество – вот причина! И это несмотря на то, что наши “русские европейцы” изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, что дело тем и кончится, что мы всё будем подражать и что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как они, европейцы. Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих с славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе и только разве слышала об них кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть “идея”, своя, особенная и не европейская, что Россия может и способна иметь идею. Про сущность этой идеи нашей Европа, конечно, ещё ничего не знает, ибо если б знала, так тотчас же бы успокоилась, даже обрадовалась. Но узнает непременно когда-нибудь, и именно когда наступит самая критическая минута в судьбах её. Но теперь она не верит; признавая за нами идею, она боится её. И наконец, мерзим мы ей, мерзим, даже лично, хотя там и бывают иногда с нами вежливы. Они, например, охотно сознаются, что русская наука может выставить уже несколько замечательных деятелей, представить несколько хороших работ, даже послуживших уже их европейской науке в пользу. Но ни за что, однако же, не поверит теперь Европа, что у нас в России могут родиться не одни только работники в науке (хотя бы и очень талантливые), а и гении, руководители человечества вроде Бэкона, Канта и Аристотеля. Этому они никогда не поверят, ибо в цивилизацию нашу не верят, а нашей грядущей идеи ещё не знают. По-настоящему, они и правы: ибо и впрямь не будет у нас ни Бэкона, ни Ньютона, ни Аристотеля, доколе мы не станем сами на дорогу и не будем духовно самостоятельными. Во всём остальном то же, в наших искусствах, в промышленности: Европа нас готова хвалить, по головке гладить, но своими нас не признает, презирает нас втайне и явно, считает низшими себя как людей, как породу, а иногда так мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями» (Ф.М. Достоевский, «Дневник писателя», 1881, январь).

Современная цивилизация сложилась в результате экспансии западноевропейского образа жизни. Католическо-протестантская Европа навязала человечеству технологическую потребительскую цивилизацию. Самые разрушительные в истории идеологические доктрины, революции, терроризм, совершеннейшие средства уничтожения, мания мирового владычества, захлестнувшие человечество, берут начало в старой тихой Европе. Коммунистическая идеология – тоже детище западноевропейской культуры. Ни одна из радикальных идеологических доктрин не была создана в России. Но, когда волна агрессии со стороны советского коммунистического режима обрушилась на Запад, он не захотел признать свою вину в раскрепощении сил разрушения. Самооправдание вынуждало западных политологов видеть источник зла в России. Когда западные либералы разочаровались в первой в мире стране социализма, они убедили себя в том, что в советской России всё осуществлено противоположным образом по отношению к задуманному корифеями коммунизма. Утверждается, что в СССР победил не коммунизм, а извечная азиатская деспотия Грозного – Петра – Сталина, сталинщина – это русский национал-большевизм. В середине XIX века Н.Я. Данилевский писал: «Россия, – не устают кричать на все лады, – колоссальное завоевательное государство, беспрестанно расширяющее свои пределы, и, следовательно, угрожает спокойствию и независимости Европы. Это одно обвинение. Другое состоит в том, что Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана, какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе». Советский тоталитаризм, по мнению западных политологов, – закономерный итог «русского деспотизма», экспансионизм СССР – новый этап «русского империализма». Из чего следовало, что бороться необходимо не с коммунизмом, а с русскими.

Антирусскую политику большевиков поддерживали мощные мировые силы, в том числе антикоммунистические. Сталинский железный занавес являлся в определённой мере следствием двухвековой политики европеизации России. В сталинскую эпоху европейские чувства были удовлетворены: русский медведь посажен в клетку. Эту клетку можно было называть социалистическим раем или железным занавесом – и не мучиться угрызениями совести за муки и гибель собратьев по христианской цивилизации. Только неосознанным чувством удовлетворения можно объяснить ликование лучших людей Запада от «успехов» советского коммунизма в страшные годы сталинского террора. Запад имел возможность знать всё о происходящем в СССР, но не хотел видеть ничего. Такую – советскую – Россию многие на Западе впервые и надолго полюбили, пока она не стала угрожать его безопасности. Распространённое на Западе сочетание русофобии и коммунизмофилии имеет экзистенциальные основания. Симпатии к коммунизму и ненависть к России коренились в болезненных комплексах, в тёмном подполье западноевропейской души.

Таким образом, Европа никогда не примет Россию такой, какая она есть, ибо Россия является цивилизационным соперником Европы. История взаимоотношений Запада и России – это история европейских попыток насильственно переделать русскую «варварскую» природу или «вымарать» её из истории. Поэтому Запад приговорён всегда поддерживать не только прозападные слои русского общества, но и деструктивные силы в России.

---

[1] В некоммунистической России невозможно представить, чтобы кровавая революция почиталась в качестве общенационального праздника.