Мировоззрение русского человека
определяла православная духовность,
которая принципиально отличается от католической: «Католическое мировоззрение делит бытие не надвое (“свет” и “тьма”) – а
натрое: между горней областью сверхъестественного, благодатного, и преисподней
областью противоестественного до поры до времени живёт по своим законам, хотя и
под властью Бога, область естественного… Русская духовность делит мир не на
три, а на два – удел света и удел мрака» (С.С. Аверинцев). Это различные
основоположения жизни и культуры. Западная установка заложена блаженным
Августином в концепции града Божьего
на земле и града земного. Царство Божие уже явлено на земле в Римской Церкви,
хотя оно обречено на бездомность и странничество. Град Божий постоянно обустраивается его слугами. За пределами его –
царство приверженцев земного: общество и государство, которые должны быть
преображены слугами града Божьего. Августин пессимистически оценивал
перспективы града земного. Сфера естественного с течением времени
автономизируется, становится предметом обустройства, превращается в главное
дело жизни. Нейтральная сфера
естественного эмансипируется от небесных ценностей, а «“Два града” Августина, по лаистской логике возрастающей нейтральности,
постепенно превратились в один, сугубо земной град, которому уже нет никакого
дела до небесного» (А.С. Панарин). Для западного христианина сфера
приложения религиозной энергии оказывается в пределах мира сего, поэтому
западное мировоззрение приговорено прийти к материализму, оправдывающему прагматическую одержимость, и к
рационализму, наделяющему эффективной орудийностью. Для русского православного
человека главное религиозное упование – в небесном, в вечности. Поэтому
Православие принципиально онтологично. «В
этом онтологизме – внутренний пафос Православия» (Н.А. Бердяев). Но,
разграничивая два мира и не перенося на Царство Божие и на Церковь свойств мира
сего, православное мировоззрение не рассматривает здешнюю жизнь как
самодостаточную сферу естественного, но и не относится к ней как юдоли греха,
ибо жизнь есть арена преображения материи,
просветления плоти духом.
Борис Кустодиев «Масленица». 1919 г.
Различие духовных ориентиров сказывается
в том, что для западных христиан главным праздником является Рождество
Христово, для православного Востока – Воскресение Господне, Пасха. В
мироощущении католика важнее всего, что Христос родился на земле и что родился от человека
(отсюда культ Девы Марии), Спаситель явился в мир для определённой земной миссии, к продолжению которой призваны
христиане. Земная жизнь является целью приложения религиозной энергии: католики
призваны христианизировать весь мир. Такая религиозная установка позволила
создать мощную церковную организацию во главе с наместником Бога на земле –
Папой, а также сконцентрировать силы на распространении христианства в мире.
Для православных главное в христианском Благовестии то, что Христос
воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, что земной путь Спасителя и
Его крестные муки венчает Воскресение. Религиозная энергия направлена от земли
к небу, а религиозное упование сосредоточено на замирных измерениях:
Богочеловек явил Своим Воскресением из мёртвых, что истинная родина человека –
не земля, а небо, человек в мире сем не от мира сего, он на земле странник и
пришелец, здешняя жизнь имеет ценность только в перспективе вечной жизни. Мир
сей не самодостаточен, он ценен в той мере, в какой в нём пролагается путь к
воскресению из мёртвых.
Для европейского человека сфера
естественного не является дьявольским устроением, но и не сакрализируется. «Если существование природного, как
еще-не-благодатного, с благодатью – законно, дело теологии – урегулировать
отношения между той и другой областью, выяснить их границы» (С.С.
Аверинцев). Европейская духовность нацеливает человека на устроение серединного
– земного и временного царства, русская – взыскует небо на земле, поэтому срыв
небесного дерзания обрушивает ниже земного – в преисподнюю. «В земном мире есть только многообразие и
расколотость. Понятие единства и целостности исходит из другой области.
Удаляясь от него всё дальше, человек
ломает духовный хребет мира. И мир, лишённый своего метафизического содержания,
распадается на атомы… Чем бесцеремоннее утверждался прометеевский архетип,
тем здоровее, производительнее и банальнее становился человек: возрастающее трудолюбие при ослабевающей
духовности» (В. Шубарт). Веками европейское материалистическое
жизнеощущение усиливалось, в результате «что
бы ни стало определяющим в судьбе европейца – экономика, политика или техника,
– в любом случае только не божественно-духовное. Он утратил духовное отношение
к жизни. Склонный к материальной власти, он подчинился земным силам. И стал
рабом материи» (В. Шубарт). Тотальная
прагматичность позволила создать науку и технику, научно-техническую,
техногенную цивилизацию, цивилизацию потребления, информационную цивилизацию.
Поэтому технические достижения в основном приходили на Русь из Европы, хотя
русский человек проявлял чудеса изобретательности, осваивая огромные суровые
пространства. Всё великое, что создал русский человек, так или иначе
ориентировано на мир духовный, а не земной.
Блонская Серафима «Вербное».
В западной цивилизации различие полярных
сфер бытия сводится к количественной
проблеме меры, к арифметической задаче, которую всегда можно попытаться решить.
В измерениях мира сего всё подлежит регламентации, в том числе и «отмеренная дистанция между личностями в
пространстве внеличного закона. Разумеется, для верующего западного христианина
источник закона – личный Бог, но сам по себе закон внеличен, нейтрален по
отношению к индивидам, которых он объемлет как нейтральное по отношению к телам
ньютоновское пространство… Индивиды – “падшие”, грешные, и потому их надо
защитить друг от друга; вокруг каждого должна быть зона дистанции, создаваемая
вежливостью, а их отношения регулируются договором»
(С.С. Аверинцев). Поэтому большое значение на Западе имеет контракт, в котором подробно оговариваются границы и права по
отношению друг к другу и тому подобные
загородочки вокруг территории индивидуального бытия. С мирской точки зрения
регламентируются не только отношения, но и нравственные нормы. «Католическая теология со времён схоластов
зрелого Средневековья неуклонно учила, что “закон справедливости”, он же
“естественный закон”, описанный ещё Аристотелем и стоиками, – это необходимый
по условиям грешного мира нижний этаж для верхнего этажа “закона любви”: как
без договора, без контракта, имеющего санкцию в Боге, защитить падшего индивида
от чужой и собственной греховности?.. Юридический
дух… требует, чтобы ради ограждения одного личного бытия от другого
субъекты воли (какими для него, прежде всего иного, являются личности) были,
подобно физическим телам, разведены в “ньютоновском”
моральном пространстве, где их отношения регулируются двуединой нормой учтивости и контракта, не
допускающей ни эксцессов суровости, ни эксцессов ласковости» (С.С.
Аверинцев).
Русскому человеку юридический дух
представляется мелочной арифметизацией жизни и нравственности, потому глубоко
противен: «арифметики губят» (Ф.М.
Достоевский). «Далеко не случайно
Достоевский ненавидел самый дух морали контракта, в котором угадывал суть
западного мироощущения, считал его безнадежно несовместимым с христианской
братской любовью и даже поминал в связи с ним весы в руке третьего
апокалиптического всадника – образ скаредной меры, отмеривающей ровно столько и
не больше… Можно вспомнить типично русские издевки Цветаевой над
Западом-Гаммельном: “мера и сантиметр”, “только не передать…”» (С.С.
Аверинцев). Русскому духу непонятно, как можно отмеривать христианскую любовь.
Ибо в русской душе нет опосредованной между добром и злом реальности, всё
расплавлено в непосредственном столкновении света и тьмы.
Михаил Нестеров «Святая Русь». 1903 г.
Отсутствие буферной природной зоны делает русское мировоззрение максималистским и антиномичным, но вместе с тем оно стремится к целостности и универсальности.
С одной стороны, сознание русского человека всецело религиозно озабочено, духовно ориентировано, с другой же –
находится под бременем исторической плоти. «Антитеза
“все или ничего”, не сдержанная житейским благоразумием, не контролируемая
вниманием к практическим результатам, оставляет душу чуждой житейской
трезвости. Но духовная трезвость, наоборот, очень высоко ценится в религиозном
сознании русских людей» (В.В. Зеньковский). В проблеме соотношения
духовного и материального, Божественного и земного русский дух стремился
избежать обеих крайностей – «смешения и
разделения двух сфер бытия. Все, что могло бы дать хотя бы небольшой перевес
материальному началу (т.е. послужить недолжному смешению их), воспринималось
уже как огрубление духовного бытия, – отсюда, например, отказ от скульптуры в
храме и, наоборот, безоговорочное поклонение иконописи. Точно так же надо
толковать противление инструментальной музыке в храме и постепенное развитие
церковного пения… Можно разно толковать эти явления русской религиозности, но
всё это, конечно, от Логоса, а не вне его, всё это насыщено глубокими
плодотворными интуициями» (В.В. Зеньковский).
Русский дух меряет ценности максимами
Нагорной проповеди, а не мирской мерой. Если западное сознание склонно относить
запредельные нравственные парадоксы Нагорной проповеди к сверхъестественному,
то для русского сознания это реальная установка для спасения на земле. «Разрыв между двумя мирами – это не пропасть
между плотью и духом, – как в платоновском мистицизме, – а между падшей и
преображённой, или обожженной,
плотью» (Г.П. Федотов). Поэтому русский человек склонен ощущать себя
странником и пришельцем в этом мире, который не самоценен, но жизнь ценна как арена преображения, данный путь к
Новому Небу и Новой Земле. Отсюда сакрализация земли. В дохристианские времена «небо или небеса редко упоминаются русским
славянином с глубокой теплотой, ужасом или романтическим влечением. Он
сосредоточил все свои религиозные чувства на земле… К Матери-Земле, оставшейся
средоточием русской религии, стекаются наиболее таинственные и глубокие
религиозные чувства народа» (Г.П. Федотов). В западном материалистическом
мировоззрении земля, как сфера естественного, «лишена каких бы то ни было сакральных значений. В религиозном смысле
это юдоль греха – знак отпадения от Божественной благодати, в праксеологическом
смысле – мёртвый материал, глина в руках гончара и скульптора, каким является
человек» (А.С. Панарин). В русском сознании Мать Сыра Земля не является антитезой неба как место греха, это не
серединное нейтральное царство, а одухотворенная сакральная сфера. Православный
храм – это небо на земле. Русское эсхатологическое сознание захвачено темой
преображения всего мира, спасение Матери-Земли – русская идея искупления.
Поэтому природа не может быть, как в западной цивилизации, кладовой сырья и
материалом для строительства земного царства. Самое драгоценное на земле
русский дух относит к сакральной сфере, которая в мире сем не от мира сего.
Отсюда сакрализация земной власти, которая призвана защитить народ от
враждебных сил. Если русский человек отпадает от сакрального, он не имеет
«нейтральной» устойчивости и одержим злом.
Павел Рыженко «Муравейник». 2004 г.
Православное русское отношение к бытию
более соответствует христианскому Благовестию. Это более честная и
принципиальная христианская позиция, признающая, что в каждое мгновение жизни
происходит выбор между Богом и дьяволом. Чем выше идеалы, тем опаснее искушения
и соблазны, тем сокрушительнее падения. Западный ум не выдерживает опаляющей
мистерии христианства и формирует обширную сферу десакрализированного
существования, где нет окончательного разделения между добром и злом. Буферная
сфера не ограничивается земной жизнью, а распространяется на небо, отсюда
представления о чистилище, которое продлевает состояния неопределенности между
светом и тьмой.
Виктор АКСЮЧИЦ
.
Комментариев нет:
Отправить комментарий