воскресенье, 31 января 2016 г.

Русский характер. Часть 15. Русские гении о национальном характере.

Хотя русская литература и публицистика при описании национального характера во многом сыграла роль кривого зеркала, выдающиеся русские умы пробились через интеллигентские шоры и прикоснулись к тайникам русской души. Национальные гении являли собой самобытность русского характера и духа. Их творчество убедительно утверждало величественный образ великого народа.

Федор Михайлович Достоевский сознавал, что оторванные от народа образованные сословия не способны понять национальный характер: «Сын петербургских отцов самым спокойным образом отрицает море народа русского». В драматической судьбе русского человека писателю открылась тайна народной души: «Я лишь за народ стою, прежде всего, в его душу, в его великие силы, которых ещё никто из нас не знает во всём объёме и величии их, – как в святыню верую, главное, в спасительное их назначение, в великий народный охранительный и зиждительный дух, и жажду лишь одного: да узрят их все. Только что узрят, тотчас же начнут понимать и всё остальное». На господствующие представления о том, что из глухой и косной российской массы необходимо возвести здание европейской культуры и возвенчать его набором добродетелей западной цивилизации, Достоевский отвечал: «Наш низ, наш армяк и лапоть, есть, в самом деле, в своём роде уже здание, – не фундамент только, а именно здание, – хотя и незавершенное, но твёрдое и незыблемое, веками выведенное, и действительно, взаправду всю настоящую истинную идею, хотя ещё и не вполне развитую, нашего будущего уже архитектурно законченного здания в себе одном предчувствующее».


Склонный к естественной добродетели природный русский характер воспитан и пронизан Православием. У русского православного человека своеобычные отношения с Богочеловеком – страх Божий сочетается с бескорыстной любовью, полным доверием к Божественной любви и милосердию, которые позволяют сохранить упование и надежду на самом дне жизни: «Русский народ ведёт всё от Христа, воплощает всё своё будущее во Христе и во Христовой истине… Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово… И это несмотря на то, что многое у самого же народа является и выходит до нелепости не из этой идеи, а из смрадного, гадкого, преступного, варварского и греховного. Но и самые преступник и варвар хоть и грешат, а всё-таки молят Бога, в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресекся грех их и смрад, и всё бы выходило опять из той излюбленной идеи их» (Ф.М. Достоевский).

Достоевский в «Дневнике писателя» отмечал смирение народное, деловитость характера его, реализм и серьёзность ума, стремление к единению в общем деле – общее дело просветляет разум и укрепляет волю. Русский человек долготерпелив: Бог терпел и нам велел. Терпение было спасительной силой, позволяющей, не смиряясь с суровыми испытаниями и рабством, копить силы для его преодоления и освобождения. Это не рабское чувство, а смиренное терпеливое отношение к испытаниям жизни. Народ, по наблюдениям писателя, любит правду, страдает от искажения правды. Вместе с тем доверчив и податлив на нелепые слухи и различные влияния.


Характер русского народа сложился в процессе тяжкого труда по созиданию России. Родина – это родительское лоно формирования народа, отечество – это унаследованные от отцов жизненный уклад и святые традиции. Достоевский убеждён, что «родина свята для русского сердца, потому что родина для него – высшая и последняя правда. И потому всё можно отнять у него, всё осмеять – стерпит. Но родину отнять у русского сердца, унизить, оскорбить её так, чтобы оно застыдилось, отреклось от неё, – невозможно: нет такой силы ни на земле, ни под землёй, нигде во всём белом свете. И пытаться не стоит – взбунтуется и в этом, может быть, единственном потрясении своём не простит. Долго не простит… И нередко не хочет даже понять того, как же это можно ещё что любить, кроме России, тосковать по чему-нибудь такой смертельной неизбывной тоской, как по родной земле».

Достоевский говорит о всечеловечности русского характера. В то время как у всех европейцев «идея всечеловечности всё более и более стирается… христианская связь, до сих пор соединявшая народы, с каждым днём теряет свою силу», – в русском характере «выступает способность высоко синтетическая, способность всепримиримости, всечеловечности… Русский человек сочувствует всему человеческому вне различия национальностей, крови и почвы… у него инстинкт общечеловечности… В то же время в русском человеке… самый трезвый взгляд на себя и отсутствие всякого самовозвышения». Последнее качество в образованных слоях развивается до крайностей национального самоумаления, – может быть и потому, что русские способны допустить это в себе, не теряя своей национальной природы: «И страшно, до какой степени свободен духом человек русский, до какой степени сильна его воля. Никогда никто не отрывался так от родной почвы». Синтетическая сила русского духа даёт основания говорить «о величайшем из величайших назначений, уже сознанных русскими, как назначение общечеловеческое, как общее служение всему человечеству».


Николай Александрович Бердяев писал о России и русском характере много, но пристрастно. Некоторые его мировоззренческие принципы и творческие методы делали некоторые его выводы слишком тенденциозными. Несмотря на это, философский гений позволял Бердяеву многое заметить и талантливо сформулировать.

Основное противоречие в русской душе Бердяев видел в сочетании природного языческого и православного начал: «Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. Душа русского народа была формирована православной Церковью, она получила чисто религиозную формацию… Но в душе народа остался сильным природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины… Элемент природно-языческий вошёл в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента – первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный аскетизм, устремлённость к потустороннему миру. Для русского народа одинаково характерен и природный дионисизм, и христианский аскетизм».

Бердяев описывал своеобразие религиозности русского народа: «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремлённость к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру. Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, например, к социальным целям. В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты. Русские ортодоксы и апокалиптики и тогда, когда они в XVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда они в XIX веке стали революционерами, нигилистами, коммунистами. Структура души остаётся та же, русские интеллигенты-революционеры унаследовали её от раскольников XVII века. И всегда главным остаётся исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу». Некоторые характеристики Бердяева относятся не совсем к тому предмету, а некоторые свойства приписываются не тому субъекту. Русский максимализм сказывался во всех слоях. Но в Западной Европе фанатических сект и религиозных войн было больше, а кровавость Великих революций – английской и французской – заразила все последующие, в том числе и русскую. Если старообрядцам свойственна русская апокалиптичность, то революционерам и большевикам – скорее маниакальность европейских революционеров: структура души русских образованных слоёв два века шлифовалась по западным лекалам. Болезненная ортодоксальность свойственна тем слоям, которые унаследовали традицию и характер иосифлянства. Для русского народа характерен адогматичный, творческий религиозно-психологический тип, явленный Сергием Радонежским и Нилом Сорским, а в Новое время – творческими деятелями от Пушкина до Столыпина.


Бердяев писал о том, как русская религиозность преломляется в иных формах: «Русский народ – религиозный по своему типу и по душевной структуре. Религиозное беспокойство свойственно и неверующим. Русский атеизм, нигилизм, материализм приобретали религиозную окраску. Русские люди из народного, трудового слоя, даже когда они ушли от Православия, продолжали искать Бога и Божьей правды, искать смысла жизни. Русским чужд рафинированный скептицизм французов, они – верующие и тогда, когда исповедуют материалистический коммунизм. Даже у тех русских, которые не только не имеют православной веры, но даже воздвигают гонения на православную Церковь, остаётся в глубине души слой, формированный Православием. Русская идея – эсхатологическая, обращённая к концу. Отсюда русский максимализм. Но в русском сознании эсхатологическая идея принимает форму стремления ко всеобщему спасению. Русские люди любовь ставят выше справедливости. Русская религиозность носит соборный характер. Христиане Запада не знают такой коммюнотарности, которая свойственна русским. Всё это – черты, находящие своё выражение не только в религиозных течениях, но и в течениях социальных».

Философ отмечал необъятность русской души, безграничность, устремлённость в бесконечность, как в русской равнине, стремление к потустороннему. Русский народ менее детерминирован, более обращён к бесконечному, «не желает знать распределения по категориям, не знал меры и легко впадал в крайности… Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность… Западный человек приговорён к определённому месту и профессии, имеет затверделую формацию души» (Н.А. Бердяев). Поэтому русский не умеет мыслить и действовать умеренно, трезво и методично. Это народ не культуры, а вдохновений и откровений. Присущая русскому человеку свобода духа исключала некоторые мирские привязанности, которые делают европейского человека столь меркантильным. В русском народе «всегда была исключительная, неведомая народам Запада отрешённость. Он не чувствовал исключительной прикованности и привязанности к земным вещам, к собственности, к семье, к государству, к своим правам, к своей мебели, к внешнему бытовому укладу» (Н.А. Бердяев). И это потому, что в русском христианстве «сильна устремлённость к Небесному Иерусалиму… искание града Божьего». Наверное, поэтому «русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность есть западноевропейский идеал, русский же идеал есть святость» (Н.А. Бердяев).


Бердяев писал о различии психологии русского и европейских народов: «В русской природе, в русских домах, в русских людях я часто чувствовал жуткость, таинственность, чего я не чувствую в Западной Европе, где элементарные духи скованы и прикрыты цивилизацией. Западная душа гораздо более рационализирована, упорядочена, организована разумом цивилизации, чем русская душа, в которой всегда остаётся иррациональный, неорганизованный и неупорядоченный элемент. Поэтому русская душевная жизнь более выражена, и выражена в своих крайних элементах, чем душевная жизнь западного человека, более закрытая и придавленная нормами цивилизации». Н.А. Бердяев уверен, что русское нравственное сознание больше соответствует христианству: «Русские моральные оценки определяются по отношению к человеку, а не к отвлечённым началам собственности, государства, не к отвлечённому добру. У русских иное отношение к греху и преступлению, есть жалость к падшим, униженным, есть нелюбовь к величию».

Отмечает Бердяев и то, что на первый взгляд не очевидно: «Русские менее семейственны, чем западные люди, но безмерно более коммюнотарны. Они ищут не столько организованного общества, сколько общности, общения, и они малопедагогичны. Русский парадокс заключается в том, что русский народ гораздо более коммюноторен, более открыт для общения… У русских нет таких делений, классификаций, группировок по разным сферам, как у западных людей, есть большая цельность. Но это же создаёт и трудности, возможность смешения… Русские гораздо более социабельны (не социальны в нормирующем смысле), более склонны и более способны к общению, чем люди западной цивилизации. У русских нет условности в общении. У них есть потребность видеть не только друзей, но и хороших знакомых, делиться с ними мыслями и переживаниями, спорить. Русские очень склонны соединяться в кружки и группы, спорить в них о мировых вопросах… Между тем как французы не ходят просто и легко друг к другу, делают изредка бессмысленные приёмы, на которых все стоят и разговаривают о последней книге или политических событиях дня… У русских нет условностей, нет дистанции, есть потребность часто видать людей, с которыми у них даже нет особенно близких отношений, выворачивать душу, ввергаться в чужую жизнь и ввергать в свою жизнь, вести бесконечные споры об идейных вопросах. Русские плохо усваивают себе западные правила, что нужно условливаться о свидании по телефону… Русские не признают категорий, непереходимых границ, отчётливых и резко выраженных форм общежития, дифференциаций по разным культурным областям и специальностям. Всякий истинно русский человек интересуется вопросом о смысле жизни и ищет общения с другими в искании смысла… В русской среде, в русском обществе и собрании я часто ощущаю подпольные токи, которые в такой форме я не замечал в западной среде. Русские очень легко задевают личность другого человека, говорят вещи обидные, бывают неделикатны, имеют мало уважения к тайне всякой личности. Русские самолюбивы, задевают самолюбие другого, и сами бывают задеты. При обсуждении идей легко переходят на личную почву и говорят не столько о ваших идеях, сколько о вас и ваших недостатках. У русских гораздо меньше уважения к самой мысли, чем у людей западных. Они легко переходят от рассмотрения вашей мысли к нравственному требованию от вас, требованию подвига святости или революционного героизма в зависимости от направления… Русские всегда считают себя призванными быть нравственными судьями над ближними. Русские очень легко чувствуют себя грешниками, и из всех народов земли они более всего склонны к покаянию. Это характерная черта. Но обратной стороной этой добродетели является склонность к обсуждению нравственных свойств людей. В русском мышлении нравственный момент преобладает над моментом чисто интеллектуальным».


Трудная историческая миссия русского народа требовала деспотизма, гипертрофии государства в России и вместе с тем отзывалась в анархизме, вольности народа: «Бесконечно трудная задача стояла перед русским человеком – задача оформления и организации своей необъятной земли. Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразилось в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли – та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта… Размеры русского государства ставили русскому народу непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении… Необъятные пространства тяжелым гнётом легли на душу русского народа, а формы русского государства делали русского человека бесформенным… Русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей невелик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной необъятной русской равнины… “Государство пухло, народ хирел” (Ключевский)».

Представление Бердяева о гипертрофии государства несколько гипертрофировано. При необходимости вести непрерывные оборонительные войны, упорядочивать огромные суровейшие пространства и цивилизовать огромные массы людей – государства в России, строго говоря, недоставало. Пресловутый «российский деспотизм» – один из мифов западнического умозрения, которым грешит и Бердяев. И конечно, не может быть невелик дар формы у народа, который оформил и организовал необъятные земли.

Отмечал Николай Бердяев реальные противоречия в русском характере: природную, языческую дионисийскую стихию – и аскетически монашеское Православие; эсхатологически мессианскую религиозность – и внешнее благочестие; обрядоверие – и искание правды; сочетание индивидуализма, обостренного осознания личности – и безличного коллективизма. Видел Бердяев в характере народа и взрывчатый динамизм, склонность к оргиям и хороводам, к разгулу и анархии при потере дисциплины. Наряду с этим – выносливость в страданиях. Потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил народа, убеждён Бердяев, и есть залог его великого будущего.


Симптоматичная аберрация сознания (как любил говорить Бердяев) произошла у самого философа в талантливой статье «Духи русской революции» (опубликованной в сборнике «Из глубины»). Бердяев уверен, что описывает свойства русского характера, которые сыграли разрушительную роль во время революции. Эти уродливые хари и рожи, выведенные в произведениях русских писателей XIX века, затопили улицы России в революциях 1917 года. Сам Бердяев, называя их духами, по существу указывает на то, что описывает не живых людей, а духов небытия, бесов – вполне интернациональных по природе своей, вечно искушающих человека, которым он противостоит в нормальной ситуации и отдаётся в состоянии прельщения, падения во зло. Русские писатели изображали в этом измерении не характерные свойства русского человека, а духов злобы поднебесных, которые ополчились на Россию. Их лики Бердяев и обнаружил в революционном бесновании миллионов людей.

В описании Бердяева многие персонажи Гоголя являют лики хамства, пошлости, властолюбия, любоначалия, лжи, обмана, жадности, призрачности ценностей, нереальности жизненных концепций, мошенничества, беспечности, нераскрытости и недоразвитости личного начала. Герои Достоевского преисполнены нигилизмом, атеизмом, экстремизмом, сентиментализмом, жестокостью, бунтарством, сервилизмом, антихристовыми соблазнами, максимализмом, антиисторизмом, коллективизмом как лжесоборностью, революционностью, самопревозношением, гордостью, стыдом собственного мнения, завистливым эгалитаризмом, лакейством, вседозволенностью. Персонажам Льва Толстого свойственны: ригористический морализм, переходящий в аморализм, личная нравственная безответственность, отсутствие нравственной дисциплины, коллективизм, антикультурность, индивидуализм, антиперсонализм, культурная и нравственная уравниловка, амистицизм, эгалитаризм, метафизическая нирванность, ирреализм, антиисторизм, антиритуализм, душевность, плотяность и родовость вместо духовности, безблагодатность, нигилизм, непротивленчество, пассивность, эгоизм, зависть, злоба по отношению к инакомыслящим, руссоизм, пренебрежение интеллектом и искусством в пользу физического труда, святотатственность и кощунство, безблагодатное «совершенство», «злая святость». Бердяев убеждён, что обобщает по произведениям русских писателей типический народный характер, в то время как это описание больных идеологической манией. Болезнь духа и распознали русские писатели на ранних этапах её проникновения в Россию.


Иван Лукьянович Солоневич был убеждён, что характер народа, а не внешние факторы определяет его судьбу. Национальный характер представляет собой «некую сумму, по-видимому, наследственных данных, определяющих типическую реакцию данной нации на окружающую её действительность. Эта действительность, по-видимому, не имеет никакого влияния на общий склад национального характера: в одних и тех же исторических и географических условиях разные народы действуют… по-разному» (И.Л. Солоневич).

Русская душа – природная христианка – органично и цельно приняла Православие, духовно воспитавшее национальный характер. Поэтому религиозность – черта национального характера, которому свойственна психологическая укоренённость в высшем мире, духовная устойчивость и целенаправленность. Христианство утверждает онтологическое достоинство каждого человеческого существа, ибо человек – любимое и высшее творение Божие, венец творения и сотворец Богу. Эти общехристианские представления о Богочеловеческой природе наиболее полно выражены в Православии – религии наибольшего доверия человеку, духовного света, любви, терпимости, упования. «Православие не только догматически, но и практически выступает в мире как религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма. Православие оптимистично насквозь, и учение о Богочеловеке есть основной догматический опорный пункт этого оптимизма: Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро, и между Богом и человеком есть нерушимая непосредственная личная связь – ибо Бог, как и человек, есть личность, а не слепая сила природы… человек, следовательно, в этом мире не одинок и не бесцелен» (И.Л. Солоневич). Это светлое, а не угрюмое восприятие Бога и Его творения. Русское долготерпение и терпимость основываются на православном трагическом оптимизме: «Правда всё равно своё возьмёт – и зачем торопить её неправдой? Будущее всё равно принадлежит дружбе и любви – зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы всё равно сильнее других – зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила – это сила отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и насилующего» (И.Л. Солоневич).

Русским людям присуще стремление к соборному сосуществованию, к примирению, а также доверие к жизни, к миру, к людям наряду с малой любовью к законам. Русский человек обычно ставил внутренние нравственные принципы выше мёртвой буквы формального закона. Добросердечие русского человека проявлялось в милости к грешнику, преступнику, который воспринимался как несчастный, а не злодей, в прощении, в бережном отношении к другому существу. В этом сказывалось и ощущение самоценности другой жизни, и сочувствие ей.


Русский дисциплинирован, но не законом и дрессировкой, а чувством обязанности и убеждения. Он совестлив: «Если русский человек делает свинство, то он ясно чувствует, что это есть свинство, что грех есть грех (поэтому у нас с индульгенциями ничего и не вышло – от греха откупиться нельзя)» (И.Л. Солоневич). Русский по природе оптимист, трудолюбив, самокритичен, верит в себя и наделён мощной силой выживаемости, вместе с тем уживчивостью и солидарностью, открытостью другим при сосредоточенности на себе. У русского сплавлены уступчивость и сила характера, воля, «упорство, которое характеризует всю русскую историю… Уживчивость, организованность, боеспособность и умение подчинять личные интересы интересам целого» (И.Л. Солоневич).

Русскому народу в борьбе за самовыживание и самореализацию свойственно «самое длительное в истории мира упорство», что сказывалось и в том, что народ проявлял при необходимости «максимальный в истории человечества боевой потенциал… Русская армия была самой победоносной армией всей мировой истории – включая в эту историю и Др. Рим» (И.Л. Солоневич). Этим объясняется тот чудесный факт, что «из всех своих катастроф Россия всегда выходила сильнее, чем она была до катастрофы» (И.Л. Солоневич).

Современные русские писатели продолжили традицию взыскательной любви к своему народу.



Валентин Григорьевич Распутин, говоря о трудолюбии русского народа, выходит на широкие обобщения: «Русский человек чрезвычайно чувствителен к характеру работы. Ему необходимо воодушевление в работе, азарт, соревновательность, он любит напряжение, трудность и, конечно, смысл. В размеренной, текущей работе он становится вялым, она ему не интересна, не отвечает его порывистой натуре. “Раззудись плечо, размахнись рука” – вот это по нему. Когда дело считалось гиблым, купцы прежде прибегали к последнему средству – выкатывали бочку вина. И дело спасалось. Из-за вина? Нет, это было не главным. От полетного, удалого, вихревого настроения, от азарта, в котором дух захватывает: не может того быть, чтоб не смогли! То же самое бывало на воскресниках, помочах: так взвихрить всем вместе работу, чтоб “сама пошла”… Да, схватится за самое тяжёлое, но что же в этом плохого? Другому оставит тяжесть поменьше – ну и хорошо! Но и вынослив при этом русский человек, вообще удивительно вынослив в любых обстоятельствах. Быть может, действительно работу делает рывками, меж которыми покурит, поблагодушествует, полюбуется на сделанное. Да, русский человек не умеет беречь себя. Пока он на ногах, к врачу не пойдёт и о здоровье хлопотать не будет. Он не умеет и ценить себя. В его спешке, в том, что хватается за самое тяжёлое, выбирает самое опасное, в неупорядоченной жизни есть какая-то жертвенная струна, звучащая постоянно. Он словно бы обманут, ибо задумывался Творцом и приходил в мир с иной целью, нежели предлагается здесь, и для другой жизни, нежели сложилась на земле. Я не уверен, что устремлён он к Царству Божию, по грехам этого не скажешь, но к чему-то, помимо земного пути, стремится, торопится жить и не принимает тесные формы жизни».


Культа денег никогда не было на Руси – тема, которая сегодня особенно актуальна. «А нормальному, здоровому человеку хватало скромного достатка. Это, кстати, необходимейшее нравственное и физическое условие продолжения жизни человечества. Русский человек приходил к истине, что хищничество убьёт человека. Что ограниченное право на богатство имеют лишь те, кто способен многократно трудиться над восполнением нравственных и духовных ценностей… Наша бедность стояла на богатстве, которое долго не давалось. Бедность по-своему услаждает нашу душу, что видно и по народным песням, и по песням духовным. Потому что позади у нас три века монгольского ига и почти три века крепостного права, когда выделиться, зажить лучше окружения можно было или прислужничеством, или нечестным промыслом. Позади у нас община и колхозы, артели и бригады, где шёл, в сущности, подушный расчёт (каждому – по серьге). Наше чувство справедливости веками утверждалось общим благом, вопросы землепользования решались миром, всеми. И психологию народа в два счёта ни долларом, ни общественным кувырканьем не переделать, она уходит корнями в те глубины, когда только ещё закладывался наш характер. А вот то, что русские люди не помогают друг другу выбраться из нужды, – неверно. Жалость к падшему, к бедному, к страждущему – эту черту у нас не отнять. И поплачем вместе, и рубаху с себя снимем… В народе не любят рвачей, это верно. Пьяницу, лентяя жалели, сочувствовали, считали, что, видно, Богу надобны и такие люди; к рвачу относились резко отрицательно» (В.Г. Распутин).

Валентин Распутин указывает традиционные черты национального характера, в том числе причины его противоречивости: «Суть нашего характера – суть географических, а также исторических условий. Максимализм нашей души – от неоглядных просторов, испытующих желания и волю: нам или всё, или ничего, на половину мы не согласны. Оборотная сторона всякой положительной черты – вероятно, от резкой смены климата, а отсюда – нередко затраченного впустую труда. Наша порывистость – от необходимости успеть, уложиться в короткие сроки. У нас и сама природа порывиста: рассветает за день, блекнет за ночь. Завтрашний день у нас постоянно был ненадёжен. За четыре века Русь 250 раз отражала внешние нашествия, за последующие пятьсот лет она провела в войнах почти триста. Ещё и в конце XVIII века на азиатских рынках торговали русскими невольниками. Эта практика возобновилась сейчас в Чечне. Занимая большие площади в Европе и Азии, мы не Европа и не Азия. Вторая раздвоенность – психическая, между святостью и стихией, между небом и землёй. Третья: мы не рождены для материального порядка вещей, но и не утвердили духовный. Но если мы так порочны, так нравственно безобразны, настолько не годны для соседства и дружбы, отчего ж тогда десятки и сотни умнейших людей Европы искали утешение и видели надежду в России? Почему душу, хоть и загадочную, ищут здесь? Не потому ли, что, несмотря на все свои недостатки, отвечает русский человек главному замыслу вообще о человеке? Один лесковский герой так и говорит: “А ты не грусти. Чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет”».



О том, что русский характер определяется природными и историческими условиями, говорил писатель Дмитрий Балашов: «Веками, можно сказать, охают и ахают над “загадкой” русской души и русского характера. Разгадку же следует искать в самом укладе жизни народа, сложившемся в период, завершающий формирование русской нации… На Руси сам климат и природные условия издревле диктовали чёткий, неумолимый годовой ритм сельскохозяйственных и прочих работ, обеспечивающих выживание. Не успел вовремя посеять или убрать хлеб, накосить сена, заготовить припас и так далее – смерть. И каждый вид работы – в строго установленные сроки: не до сна и не до гулянок, когда начался покос или уборка урожая. Вот эта многовековая осознанная привычка к труду, весьма неравномерно распределённому в течение года (и по виду работ, и по их интенсивности), и определила основные черты русского национального характера. В первую очередь способность к концентрации духовных и физических сил, умение “собираться в кулак”, стойко выносить всевозможные напасти – мор, голод, стихийные бедствия, иноземные нашествия. На самых крутых поворотах истории проявлялась эта живущая в нас привычка к сверхусилию и не давала погибнуть нации. (Ну и распускаемся-то мы тоже с размахом, что и говорить – под стать)»

Виктор АКСЮЧИЦ


Фотографии Сергея Михайловича Прокудина-Горского, начало XX века

1 комментарий:

  1. 15 часть знаменательного исследования Виктора Аксючица русского характера посвящена описанию интерпретации исследуемой темы избранными автором русскими гениями литературы и философии. Первым в работе В.Аксючица рассмотрен Ф.М.Достоевский. В "Дневнике писателя" Достоевский со всей убедительностью доказывает, что "Родина для русского сердца - высшая и последняя правда".Достоевский говорит о всечеловечности русского характера. Однако политиканствующих революционеров Достоевский определяет как бесов. Н.А.Бердяев писал, что для русского народа характерен адогматический, творческий, религиозно-психологический тип , подобный Сергею Радонежскому и Нилу Сорскому, а в новое время подобен Столыпину и Пушкину. Автором исследуются персонажи Н.В.Гоголя и Л.Н.Толстого.
    Автор особо рассматривает взгляды редко упоминаемого вследствие постоянных жизненных гонений Ивана Лукьяновича Солоневича. Безусловно огромную информацию о русских и России в целом несет сочинение Солоневича "Россия в концлагере" Солоневич утверждает, что русское долготерпение основываются на православном трагическом оптимизме, который исповедует в своих работах и сам автор В.Аксючиц. Солоневичу принадлежат слова о том, что "из всех своих катастроф Россия всегда выходила сильнее, чем она была до катастрофы. Интересно автор разбирает взгляды по данной теме писателей Валентина Григорьевича Распутина, Дмитрия Балашова. Виктор Аксюцич заключает, что "многовековая осознанная привычка к труду и определила основные черты русского национального характера. Как и другие части сочинения Виктора Аксючица
    "Русский характер" и рассмотренная часть представляет уникальный материал для воспитательной педагогической работы


    ОтветитьУдалить