ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА. Пер­со­на­листическая и эк­зи­стен­ци­аль­ная ус­та­нов­ка

 Можно выделить два основных философских подхода. Есть фи­ло­со­фия, переводящая на современный язык веч­ные ис­ти­ны и потому более отражающая дух времени. В ней вы­яв­ля­ют­ся, клас­си­фи­ци­ру­ют­ся, от­та­чи­ва­ют­ся взаи­мо­от­но­ше­ния по­ня­тий, концепции оцениваются с точки зрения их прикладного, потребительского потенциала. Здесь пре­об­ла­да­ет сис­те­ма­ти­за­ция дос­тиг­ну­то­го, а не творческая но­виз­на.

Но существует фи­ло­со­фия, вы­ра­жаю­щая оригинальный взгляд на мир сво­бод­ной лич­но­сти. В этом и сказывается более всего дух вечности, но вечности, явленной в сокровенной глубине личного духа. В этой философской традиции прокладываются но­вые пу­ти, расширяются горизонты познания. Она сла­га­ет­ся из но­вой жиз­нен­ной по­зи­ции и ви­де­ния мира. Це­ло­ст­ная творческая ус­та­нов­ка об­нов­ля­ет об­лик лич­но­сти. Наряду с идея­ми и смыс­ла­ми в жизнь вхо­дят но­вые от­но­ше­ния, чув­ст­ва, образы по­ве­де­ния. За творческим прорывом ду­ха сле­ду­ют дру­гие формы культуры. По­доб­ная фи­ло­соф­ская по­зи­ция не слиш­ком счи­та­ет­ся с общепринятыми представлениями и не­дос­та­точ­но поч­ти­тель­на к авторитетам. По от­но­ше­нию к привычным зна­че­ни­ям она мо­жет ка­зать­ся ди­ле­тант­ской. Творец не вме­ща­ет­ся в традиции, но ес­ли его сло­во бу­дет ус­лы­ша­но, оно мо­жет ока­зать­ся ос­но­ва­ни­ем но­вой традиции.

Фи­ло­со­фия эк­зи­стен­ци­аль­на (от лат. existentia – су­ще­ст­во­ва­ние) и персоналистична, по­сколь­ку сви­де­тель­ст­ву­ет об уни­каль­ном ду­хов­ном опы­те лич­но­сти. Подлинная фи­ло­со­фия – как по­иск ис­тин­ной жиз­ни, как са­мо­по­зна­ние – автобиографична. Бо­язнь сокровенно личного в фи­ло­со­фии уво­дит мысль в рациональные схе­мы, чуждые личности. Фи­ло­со­фия долж­на быть фи­ло­со­фи­ей жиз­ни – ес­ли не сводить жизнь к биологическим формам, фи­ло­со­фи­ей опы­та – ес­ли опыт не ог­ра­ни­чи­вать натуралистическим измерением, а распространить его на це­локупное че­ло­ве­че­ско­е су­ще­ст­во­ва­ние.

Вечная душа человека бы­тий­ст­ву­ет до жиз­ни на зем­ле и до на­ча­ла мировой истории. То, как душа са­мо­по­ла­га­ется в веч­но­сти, яв­ле­но в этом мире в опы­те су­ще­ст­во­ва­ния. Экзистенция – это духовная основа человека, укоренённая в глу­би­нах бы­тия, это опыт ме­тажиз­ни. Вместе с тем экзистенция формируется в конкретной исторической си­туа­ции, в здесь-теперешнем. Экзистенциальный опыт – это целостный опыт жизни духа в плоти, небесного в земном: опыт самополагания души в вечности, прорыва в мировую плоть – зачатия и рождения, опыт воплощения и самоосознания, опыт жизни и смерти. Фи­ло­со­фия долж­на быть ме­та-эк­зи­стен­ци­аль­ной – на­хо­дить и оп­ре­де­лять на­ча­ла и кон­цы че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния. В сущ­но­сти, вся­кая фи­ло­со­фия укоренена в лич­ном духовно-жизненном опы­те и из не­го проистекает. Другое дело, что опыт этот может быть глубинным, духовным, а может быть поверхностным, профанным. Традиция фи­ло­со­фии эк­зи­стен­циа­лиз­ма од­но­бо­ка, ибо игнорирует веч­ные ос­но­вы лич­но­сти, сво­дит су­ще­ст­во­ва­ние че­ло­ве­ка к час­тич­но­стям (например, эк­зи­стен­циа­лы у М. Хайдеггера: страх, бы­тие-в-ми­ре, за­бо­та, по­ни­ма­ние, на­стро­ен­ность, за­бро­шен­ность).

В эк­зи­стен­ци­аль­ном са­мо­вы­ра­же­нии фи­ло­со­фия сродни ис­кус­ст­ву. Ге­ний Пла­то­на ве­ща­ет сказания и ми­фы, а ге­ний Аристотеля конструктивно располагает не­ви­дан­ные до­то­ле смыс­лы и образы, анализируя, синтезируя, обос­но­вы­вая и определяя все­му своё ме­сто. Оба ге­ния свой­ст­вен­ны в той или иной сте­пе­ни ка­ж­до­му фи­ло­со­фу. Но как-то принято сты­дить­ся сво­их твор­че­ских грёз, и ес­ли они со­об­ща­ют­ся, то в ка­че­ст­ве рационалистических формул, с го­ло­са ка­ко­го-то об­ще­го для всех ано­ни­ма (мы ду­ма­ем, нам представляется, это бесспорно сле­ду­ет из…).

Уже привычно вос­при­ни­ма­ет­ся, что цель по­эзии – по­эзия, поэтому ис­кус­ст­вен­ным вы­гля­дит вопрос: «Для че­го, по­эт, по­ёшь свои пес­ни?», или: «От­ку­да ты взял свои образы?» Но не ме­ньше оснований считать, что цель фи­ло­со­фии и предмет фи­ло­со­фии – са­ма фи­ло­со­фия. «Дорогою сво­бод­ной иди, ку­да вле­чёт те­бя сво­бод­ный ум…» (А.С. Пуш­кин), – это и к фи­ло­со­фии от­но­сит­ся. Не слу­чай­но ге­ни­ем ска­за­но универсальное – сво­бод­ный ум, а не сво­бод­ное по­эти­че­ское вдох­но­ве­ние, например.

Ко­неч­но же, цель фи­ло­со­фии – ис­ти­на. Фи­ло­со­фия со­зи­да­ет но­вые смыс­лы. Но ис­ти­на по сути своей персоналистична и открывается в субъ­ек­те. Поэтому фи­ло­со­фия ориентирована на ис­ти­ну в том случае, когда не под­чи­няется внеш­ним директивам, а по­слуш­на творческой со­вес­ти фи­ло­со­фа. Со­от­вет­ст­вие внутренним твор­че­ским обя­за­тель­ст­вам ока­зы­ва­ет­ся, в ко­неч­ном ито­ге, кратчайшим пу­тём к ис­ти­не. Лич­ный ду­хов­ный опыт – ис­точ­ник фи­ло­соф­ст­во­ва­ния, творческая со­весть – един­ст­вен­ный критерий фи­ло­со­фии.

Персоналистическая позиция – это внутренняя по­сле­до­ва­тель­но­сть, верность твор­че­ско­му об­ра­зу, собственному на­зна­че­нию. Вме­сте с тем, персоналистические вы­ска­зы­ва­ния не являются плодом зацикленного сознания, но открыты к традиции и к слу­ша­те­лям. Все души людей со­еди­не­ны в веч­но­сти, поэтому уг­луб­ле­ние в соб­ст­вен­ное творческое «Я» вы­во­дит в об­ще­че­ло­ве­че­скую ду­хов­ность. Персоналистическая ориентация не утверждает интеллектуального своеволия, но не­ис­по­ве­ди­мо приводит ткань работы в со­от­вет­ст­вие с ос­но­ва­ми традиции. Внутренние твор­че­ские обя­за­тель­ст­ва вы­во­дят к все­че­ло­ве­че­ско­му, вполне открываются универсальному, вселенскому измерению.

Персоналистическая ус­та­нов­ка, оп­ре­де­ляю­щая ло­ги­ку, струк­ту­ру, ме­то­ды творческого процесса, не мо­жет быть полностью формализована, она зву­чит в творце как внутренний творческий камертон. Са­мо­стоя­тель­ность по от­но­ше­нию к об­ще­обя­за­тель­но­му не оз­на­ча­ет, что фи­ло­соф-пеpсоналист не име­ет ме­то­до­ло­ги­че­ских обя­за­тельств. Но твор­че­ский про­дук­т органично созидается работой первообраза над материалом, а не на­вя­зы­вает­ся из­вне. Плоды творчества вно­сят наи­боль­ший вклад в культуру, прежде всего, своей уни­каль­но­стью, выражающей индивидуальную экзистенцию автора.

Персоналистическая установка не означает от­каза от ус­та­нов­ле­ния закономерностей, доказательств, от­чёта в логичности соб­ст­вен­ных мыс­лей. Это боль­шее доверие творчеству, лич­но­сти, са­мой ис­ти­не, от­вет­ст­вен­ность перед Бо­же­ст­вен­ной ис­ти­ной. Персонализм не является ме­тодом в по­зи­ти­ви­ст­ском смыс­ле, выбранным из других воз­мож­ных вариантов и даю­щим боль­шие результаты. Подлинный персонализм означает под­виг ду­ха, зрелость ду­ха, решимость оторваться от внеш­них опор и предстать перед Ис­ти­ной в лич­ном диа­ло­ге, не ограждаясь от неё предвзятой методологией. Ес­ли мож­но характеризовать персоналистическую методологию, то такова ме­то­до­ло­гия Патристики, русской фи­ло­со­фии и православных бо­го­сло­вов XX ве­ка.

Архимандрит Киприан так описывал философское творчество отцов Церкви: «Сила философского учения не в форме её изложения, не в обилии подстрочных примечаний и не в систематических и методологических разработанностях. Если в философии могут быть достигнуты построения великих и поражающих “Систем”, “Критик” и “Сумм”, то не в них одних сила, и может быть и другой подход к философскому ведению, а именно, восприятие его как дела жизни. Оно может стать задачей жизни, чтобы не сказать драмой жизни. Философия может черпать не из одних Платонов и Аристотелей, но, не отметая, конечно, и их, и из самого бытия, из интуиции жизни, из переживаний. Творчески-познавательный акт философии может быть направлен на внутреннее созерцание своих сокровенных драм, потрясений, откровений. Самоуглубление в смерть, любовь, ревность, испуг, отчаяние, восторг, тревогу, во все вообще несказанные и таинственные переживания человека даёт истинный материал для своего философского опыта… Философия не есть наука, не есть умственная дисциплина, а дело жизни, жизненная задача. Такое платоновское восприятие философии, а это восприятие почти совпадает с нашим теперешним пониманием экзистенциальной философии, очень близко к тому именно значению философии, которое ему придавали отцы и писатели церковные. Это понимание любомудрия как постоянного умирания и есть та жизненная задача, которой отдавались тысячи человеческих жизней на столпах Метеорских, в дебрях Афона, в зыбучих песках Синая и Заиорданья, словом, всюду в тех монастырях, которые блаженный Феодорит Кирский назвал “подвизалищами философии”, где внимали своему внутреннему голосу, созерцая Высшее Благо, Несозданный Свет, неминуемую смерть, непонятный процесс возникновения и исчезания, загадку бытия… Очень многое в этих богословских проблемах принадлежало области непосредственной мистической интуиции».

Фи­ло­соф – не пророк и не учи­тель жиз­ни, до­ка­зы­ваю­щий не­об­хо­ди­мость сво­их ус­та­нов­ле­ний, а вдох­но­вен­ный и от­вет­ст­вен­ный труженик на ни­ве ис­ти­ны, не боя­щий­ся впрямую вы­ска­зать­ся о сво­ём ду­хов­ном опы­те. И ес­ли ис­ти­на открылась, то она сви­де­тель­ст­ву­ет и пророчески, и учительски. Мой тон может казаться категоричным не потому, что я из­ла­гаю об­ще­обя­за­тель­ные директивы, но сви­де­тель­ст­вую о лич­ном опы­те, который для ме­ня бесспорен. Я фор­му­ли­рую свои убе­ж­де­ния, своё ви­де­ние и по­ни­ма­ние. За свой опыт я от­ве­чаю перед со­ве­стью и перед Бо­гом – един­ст­вен­ным Судь­ей, что не ис­клю­ча­ет зем­ных со­вет­чи­ков.

Пси­хо­ло­гия, как говорил Н.А. Бердяев, глуб­же гно­сео­ло­гии. Если говорить о не­ко­то­рых пси­хо­ло­ги­че­ских мо­ти­вах данной книги, то это – сво­его рода лирическо-метафизическое самовыражение, со­кро­вен­ное признание, и толь­ко во вто­рую оче­редь постулирование и ло­ги­че­ский вы­вод. Вре­ме­на­ми без­апел­ля­ци­он­ный тон объ­яс­ня­ет­ся тем, что я глу­бо­ко убеждён в ис­тин­но­сти вы­ска­зан­но­го и неудержимо за­хва­чен им. Я при­зва­н выска­заться о том, что ве­лит творческая со­весть, что уло­вил духовный слух. Это более сродни му­зы­ке и по­эзии, чем рациональным тек­стам. Такая ус­та­нов­ка отражается в форме этой работы, хо­тя мне и не уда­лось впол­не ос­во­бо­дить­ся от традиционной объективированной формы. Но смысл работы мож­но по­нять толь­ко ис­хо­дя из предложенного под­хо­да.

Всё, с чем я встречался, используется как материя, палитра – со­во­куп­ность вы­ра­зи­тель­ных средств. От­сю­да воль­ность цитирования. В на­ше разорванное время по­лез­но иллюстрировать работу ссыл­ка­ми на род­ст­вен­ную традицию. Ци­та­ты ис­поль­зу­ют­ся и как спо­со­бы вы­ра­же­ния соб­ст­вен­ной мыс­ли. Кто-то вы­ска­зал луч­ше мою за­вет­ную мысль, и я хо­чу по­де­лить­ся с чи­та­те­лем радостью интеллектуальной встречи. Но из штpихов-ци­тат скла­ды­ва­ет­ся пунктирная ли­ния, ко­то­рая вы­ри­со­вы­ва­ет в пер­спек­ти­ве традиции образ, явив­ший­ся мне из­на­чаль­но.

В данном случае христианская клас­си­ка прочитывается достаточно непривычно, но я убеждён – мои изы­ска­ния со­от­вет­ст­ву­ют внутренней за­да­че хри­сти­ан­ской тра­ди­ции. Вме­сте с тем, готов повторить вслед за Н.А. Бердяевым, что «я не за­да­юсь це­лью обнаружить се­бя в сыром ви­де, об­на­жать се­бя, я за­да­юсь це­лью совершить акт эк­зи­стен­ци­аль­но­го фи­ло­соф­ско­го по­зна­ния о се­бе, ос­мыс­лить свой ду­хов­ный путь». Мно­гое из то­го, что мы мо­жем вскрыть в се­бе (в сно­ви­де­ни­ях, пси­хо­ана­ли­зом, в со­стоя­ни­ях аф­фек­та, транса), ещё не ста­ло на­шей ду­хов­ной органикой, а лишь в сыром ви­де, ещё материал совершающегося самоопределения. Это глу­бин­ное проживание различных воз­мож­но­стей, процесс из­жи­ва­ния, вы­тес­не­ния чу­ж­до­го и тём­но­го. Некpитический взор мо­жет за­стиг­нуть эти те­ни и принять их за реальность. Если выводить мутные образы на днев­ной свет искренностью, до­ве­дён­ной до крайности, то существует опасность наделить их бы­тий­ным ста­ту­сом, те­ни мо­гут ожить и гос­под­ство­вать в пол­день, разлагать ду­шу. По­это­му пеpсоналистическая ус­та­нов­ка наряду с искренностью предполагает от­вет­ст­вен­ность и трезвость мыс­ли, пре­до­хра­няю­щие от заразительного бес­стыд­ст­ва.

По фор­ме данную книгу можно характеризовать как опыт фи­ло­соф­ской персоналистической по­эмы, которая обращена к сопереживающему чи­та­те­лю с со­об­ще­ни­ем о лич­ном ду­хов­ном опы­те, о пу­те­ше­ст­ви­ях и странствиях авторского «Я», но не по зем­ным, а по ме­та­фи­зи­че­ским пространствам и временам.