Поэтическое богословие Марины Цветаевой

Во вся­кой форме ис­кус­ст­ва при­сут­ст­ву­ет му­зы­ка – ритм и гар­мо­ния форм, кра­сок, об­ра­зов, зву­ков. Ли­те­ра­ту­ра – это ис­кус­ст­во, объ­е­ди­няю­щее ло­гос (смысл, вы­ра­жен­ный в сло­ве) и му­зы­ку. По­это­му она воз­дей­ст­ву­ет не толь­ко смыс­лом сло­ва, но и че­ре­до­ва­ни­ем (рит­мом) об­ра­зов. По­эти­че­ское вы­ска­зы­ва­ние, как наи­бо­лее му­зы­каль­ное, за­во­ра­жи­ва­ет му­зы­кой слов. Но в по­эти­че­ской му­зы­каль­но­сти че­ре­ду­ют­ся, виб­ри­ру­ют, стру­ят­ся не чис­тые зву­ки, а сло­ва, имею­щие смысл и не­су­щие об­ра­зы. Му­зы­ка по­эзии спо­соб­на вы­звать ду­шев­ный на­строй, при ко­то­ром сло­во слы­шит­ся в пер­во­об­раз­ной су­ти. Она утон­ча­ет вос­при­ятие, и мы ощу­ща­ем но­вое ро­ж­де­ние сло­ва. Опа­да­ют ра­цио­на­ли­зи­ро­ван­ные схе­мы, ско­вы­ваю­щие язык, и нам све­тит­ся суть ве­щей. Оче­вид­но, по­эти­че­ская гар­мо­ния (согласованность, строй­ность слов и их ритм, оп­ре­де­лён­ная час­то­та че­ре­до­ва­ния) вво­дит в те экс­та­ти­че­ские со­стоя­ния, ко­гда в сло­ве за обы­ден­но­стью открывается глу­бин­ный ло­гос.

Марина Цветаева. Москва, 1910-е г.г.

По­эти­че­ская речь, не от­ме­няя ком­му­ни­ка­тив­ную функ­цию язы­ка (спо­соб­ст­вую­щую об­ще­нию, свя­зи, взаи­мо­по­ни­ма­нию), встраи­ва­ет сло­во в оригинальный автор­ский кон­текст, и му­за по­эзии вскры­ва­ет му­зы­каль­ность сло­ва, которое вещает по-новому. По­эзия к го­ри­зон­таль­но­му из­ме­ре­нию язы­ка (ра­цио­наль­ные смыс­лы и зна­че­ния – ком­му­ни­ка­ция) до­бав­ля­ет вер­ти­каль­ное, ко­гда сло­во со­еди­ня­ет и веч­ные ло­гос­ные смыс­лы, и ин­ди­ви­ду­аль­ные ав­тор­ские об­ра­зы. По­эти­че­ская речь рас­кры­ва­ет и уг­луб­ля­ет сло­вар­ное зна­че­ние сло­ва, при­бав­ля­ет к не­му но­вый смысл. Этот сверх­смысл объединяет веч­ную ло­гос­но­сть и ин­ди­ви­ду­аль­ное ми­ро­чув­ст­вие ав­то­ра, му­зы­ку космических сфер и то­наль­но­сть ду­ши автора. В по­эти­че­ском сло­ве со­крыт-от­кры­ва­ет­ся, зву­чит и смысл ве­щей, и судь­ба ав­то­ра.

 Рассуждения о по­эзии в боль­шин­ст­ве сво­ем сосредоточены на фор­мах по­эти­че­ско­го об­раза, сред­ст­вах по­эти­че­ской вы­ра­зи­тель­но­сти (по­эти­ка), се­ман­ти­ке – смыс­ле слов, син­так­си­се – спо­со­бах со­еди­не­ния слов и сло­во­со­че­та­ний про­из­ве­де­ния (лин­гвис­ти­ка), зна­ко­во­сти (се­мио­ти­ка) или со­об­щи­тель­но­сти (праг­ма­ти­ка). В по­эти­че­ском про­из­ве­де­нии могут видеть зна­ки за­пре­дель­ных сил (мис­ти­ка), за­шиф­ро­ван­ные ма­ги­че­ские за­кли­на­ния. Но во вся­ком твор­че­ском про­из­ве­де­нии отражается, пре­ж­де всего, ду­хов­ная судь­ба твор­ца, его эк­зи­стен­ци­аль­ный опыт. Воз­мож­но фи­ло­соф­ское пе­ре­ос­мыс­ле­ние и вы­ра­же­ние это­го опы­та, что не ме­нее плодотворно.

При этом подходе выявляется, что так на­зы­вае­мые ко­чую­щие ли­те­ра­тур­ные об­ра­зы и те­мы не только от­ра­жа­ют эс­те­ти­че­скую ли­те­ра­тур­ную тра­ди­цию, но и фор­ми­ру­ют­ся духовным твор­че­ст­вом че­ло­ве­че­ст­ва. Глу­бин­ным хра­ни­ли­щем об­ще­че­ло­ве­че­ско­го ду­хов­но­го опы­та яв­ля­ет­ся Кни­га книг – Биб­лия. В библейской сим­во­ли­ке, об­раз­ности, сю­же­тах, тер­ми­но­ло­гии можно уви­деть не толь­ко ли­те­ра­тур­ные тра­ди­ции, но и вы­ра­же­ние ду­хов­но­го и эк­зи­стен­ци­аль­но­го опы­та. По­это­му я не бу­ду ис­кать ли­те­ра­тур­ные ас­со­циа­ции, а по­пы­та­юсь по­нять, что не­по­сред­ст­вен­но вы­ска­за­но. Как вся­ко­го ис­тин­но­го твор­ца, Цве­тае­ву му­чи­ли, пре­ж­де все­го, бы­тий­ные про­бле­мы, а не толь­ко про­бле­мы риф­мы, фор­мы, сти­ля; дать но­вую сущ­ность, по Цве­тае­вой, и есть дать но­вую фор­му – «Сти­хи – со­зву­чие смы­слов». «Так го­во­рить долж­но толь­ко к Бо­гу. Ведь это же мо­лит­ва! Лю­дям не мо­лят­ся… И – раз на­все­гда – все мои та­кие сти­хи, все во­об­ще та­кие сти­хи об­ра­ще­ны к Бо­гу… – По­верх го­лов – к Бо­гу. По край­ней ме­ре – к ан­ге­лам… Так: все мои сти­хи к Бо­гу ес­ли не об­ра­ще­ны, то воз­вра­ще­ны» (Марина Цветаева).

Проблема отношения муж­ско­го и жен­ско­го начал во все ве­ка вдох­нов­ля­ла ху­дож­ни­ков, пи­са­те­лей, по­этов. У Ма­ри­ны Цве­тае­вой наи­бо­лее ин­те­ре­сен в этом смыс­ле по­эти­че­ский цикл «Уче­ник» и не­сколь­ко сти­хо­тво­ре­ний, с ним свя­зан­ных.

Марина Цветаева. 1911 год. Фото Максимилиана Волошина

Пре­ж­де чем пе­рей­ти к цик­лу «Уче­ник», вслу­ша­ем­ся в сти­хо­тво­ре­ние «Ро­лан­дов рог», ко­то­рое важ­но тем, что по вре­ме­ни на­пи­са­ния и по смыс­лу пред­ва­ря­ет сти­хи «Уче­ни­ка».

РО­ЛАН­ДОВ РОГ

              Как неж­ный шут о злом сво­ём урод­ст­ве,

              Я по­ве­ст­вую о сво­ем си­рот­ст­ве…

              За кня­зем – род, за се­ра­фи­мом – сонм,

              За ка­ж­дым – ты­ся­чи та­ких, как он,

              Чтоб, по­шат­нув­шись, – на жи­вую сте­ну

              Упал и знал, что – ты­ся­чи на сме­ну!

              Сол­дат – пол­ком, бес – ле­гио­ном горд,

              За во­ром – сброд, а за шу­том – всё горб.

              Так, на­ко­нец, ус­та­лая дер­жать­ся

              Соз­нань­ем: перст и на­зна­чень­ем: драть­ся

              Под свист глуп­ца и ме­ща­ни­на смех –

              Од­на из всех – за всех – про­ти­ву всех! –

              Стою и шлю, за­ка­ме­нев от взлёту,

              Сей гром­кий зов в не­бес­ные пус­то­ты.

              И сей по­жар в гру­ди то­му за­лог,

              Что не­кий Карл те­бя ус­лы­шит, Рог!

У Цве­тае­вой бы­ло ост­рое чув­ст­во твор­че­ско­го на­зна­че­ния и его не­по­мер­но­го бре­ме­ни, тра­ги­че­ской оди­но­ко­сти твор­ца: Я по­ве­ст­вую о сво­ём си­рот­ст­ве, Соз­нань­ем: перст… Од­на из всех… Судь­бе по­эта подобна судь­бе Твор­ца, со­шед­ше­го на зем­лю (Од­на из всех – за всех – про­ти­ву всех!). Люди ос­ме­яли Бо­га, би­че­вали Его и пле­вали Ему в гла­за. И по­эт шу­том пред­ста­ет пе­ред мир­ски­ми гла­за­ми, пу­гаю­щим и урод­ли­вым, не­по­ня­тым, ос­ме­ян­ным, би­чуе­мым. Но, как на­стоя­щий шут, – ум­ный и про­ни­ца­тель­ный, всё ви­дя­щий и по­ни­маю­щий, с чут­кой неж­ной ду­шой (неж­ный шут).

Сти­хо­тво­ре­ние «Ро­лан­дов рог» – мо­лит­ва Ма­ри­ны, го­ре­ст­ная (ус­та­лая дер­жать­ся), жа­ж­ду­щая (шлю сей гром­кий зов), но и уповающая:

              Стою и шлю, за­ка­ме­нев от взлёту,

              Сей гром­кий зов в не­бес­ные пус­то­ты.

Ве­ра основана, с од­ной сто­ро­ны, на осоз­на­нии и ут­вер­жде­нии сво­его предназначения (Соз­нань­ем: перст и на­зна­чень­ем: драть­ся), с дру­гой – на до­ве­рии к Ли­цу, ко­то­ро­му об­ра­щен зов:

              И сей по­жар в гру­ди то­му за­лог,

              Что не­кий Карл те­бя ус­лы­шит, Рог!

Здесь Рог по­эта – его обращение к Бо­гу. В чём его зов (сей гром­кий зов) к Твор­цу? В при­зна­нии твор­че­ско­го на­пря­же­ния (за­ка­ме­нев от взлёту) – при­нятии со­твор­че­ст­ва Бо­гу. По­эт хо­чет быть вер­ным ору­же­нос­цем Твор­ца на зем­ле. По­доб­но Ро­лан­ду, оди­но­кий в ми­ро­вой бит­ве и ок­ру­жён­ный вра­ж­деб­ны­ми си­ла­ми, – на­де­ж­ду и си­лы мо­жет чер­пать у То­го, чью мис­сию он ис­пол­ня­ет в жиз­ни.

Мо­лит­ва (зов) Ма­ри­ны была ус­лы­шан­ной. Слож­ный и мно­го­пла­но­вый цикл оп­ре­де­ляю­щей те­мой име­ет диа­лог уче­ни­ка и Учи­те­ля, твор­ца зем­но­го и Твор­ца Не­бес­но­го. Диа­лог тес­ный, гла­за в гла­за, пе­ре­хо­дя­щий в стра­ст­ный мо­но­лог, за­хва­ты­ваю­щий обширную бы­тий­ную те­ма­ти­ку. При­чем диа­лог кон­крет­но­го че­ло­ве­ка: сво­бод­но­го твор­ца, бун­та­ря, по­эта, жен­щи­ны.

              Ска­зать – за­ду­ма­лась о чём?

              В дождь – под од­ним пла­щом,

              В ночь – под од­ним пла­щом, по­том

              В гроб – под од­ним пла­щом.

Эпи­граф за­да­ёт те­му и то­наль­ность все­му цик­лу. О чём ду­ма по­эта? Быть вме­сте (под од­ним пла­щом) во всех тер­ни­ях (В дождь… В ночь… В гроб…). С кем? Об­раз Его в цик­ле дво­ит­ся. Это и Вет­хий Адам (Адам как Пер­во­че­ло­век, пра­муж­чи­на) и Но­вый Адам – Во­пло­тив­ший­ся Бог. По­это­му и об­раз пла­ща на про­тя­же­нии цик­ла ме­ня­ет зна­че­ния, вы­яв­ляя их со­от­но­ше­ния. В эпи­гра­фе три­ж­ды про­из­не­се­на моль­ба-ве­ра-ут­вер­жде­ние под од­ним пла­щом, что зна­чит не­пре­мен­но обо­им вме­сте (под од­ним) и ук­ры­тым (пла­щом) кем-то треть­им.

Здесь вход «в» зна­чит и вы­ход «от». Ещё не со­вер­шён шаг в ми­ро­вое не­на­стье (дождь), в ми­ро­вую тьму (ночь). Это ещё на­хо­ж­де­ние в со­стоя­нии свет­лом, бестрагичном, бла­жен­ном, то есть око­ло­бо­же­ст­вен­ном – рай­ском. Это со­вме­ст­ное (оба и с Бо­гом) пред­стоя­ние пе­ред тво­ре­ни­ем. Ми­ро­тво­ре­ние ещё не на­ча­лось, но пре­до­щу­ща­ет­ся как бу­ду­щая кос­ми­че­ская дра­ма. Первообраз человека пред­на­зна­чен низ­ри­нуть­ся из рай­ско­го со­стоя­ния в ме­о­ни­че­скую безд­ну, в до­бы­тий­ный ха­ос (в ночь). По­ле бит­вы – ми­ро­вая ис­то­рия – есть му­ки ро­ж­де­ния и ми­ро­вое не­на­стье (дождь). Но оно прей­дет, ибо но­вое ро­ж­де­ние есть от­ме­на и смерть (гроб) вре­ме­ни без­вре­ме­нья. Это сре­дин­ное цар­ст­во, пре­хо­дя­щая ми­ну­та:

              У слав­но­го Ца­ря Щед­рот

              Слав­нее цар­ст­ва не име­лось,

              Чем над­пись: «И сие прей­дёт»

                          (из сти­хо­тво­ре­ния «Ми­ну­та»)

Прой­дёт, ибо ис­то­рия пре­об­ра­же­ния есть пред­ва­ре­ние Но­вой Жиз­ни.

Сергей Эфрон и Марина Цветаева. 1911 год

Та­ким об­ра­зом, со­стоя­ние пред­стоя­ния пе­ред На­ча­лом (на­ча­лом ми­ра, на­ча­лом ис­то­рии) объ­ем­лет три со­стоя­ния: 1) ны­неш­ней (по вре­ме­ни стро­фы) сво­ей пер­во­об­раз­но­сти и пред­на­зна­чен­но­сти; 2) ощу­ще­ния гря­ду­щей ми­ро­вой судь­бы как бре­ме­ни, мук и тра­гиз­ма (то есть кре­ст­но­сти) со­твор­ца Божь­е­го; 3) ощу­ще­ния, что ми­ро­вое На­ча­ло не са­мо­дов­лею­ще, а на­ча­ло че­го-то, что име­ет цель, то есть ко­нец. Как скульп­тор ме­сит гли­ну, имея об­раз бу­ду­ще­го тво­ре­ния и для его во­пло­ще­ния и за­вер­ше­ния, так и на­чи­на­ет­ся всё во имя Кон­ца.

Здесь плащ и ука­зы­ва­ет на со­вме­ст­ность, и яв­ля­ет­ся уче­ни­че­ским одея­ни­ем, ука­зы­ва­ет на при­над­леж­ность к уче­ни­че­ст­ву. В эпи­гра­фе дан об­раз, из ко­то­ро­го за­тем вы­рас­та­ют слож­ней­шие от­но­ше­ния и про­ек­ции. В ко­рот­ком цик­ле с не­под­ра­жае­мой цве­та­ев­ской ём­ко­стью вме­ще­ны глу­бин­ней­шие во­про­сы, ох­ва­ты­ваю­щие перспективы бы­тия.

1

              Быть маль­чи­ком тво­им свет­ло­го­ло­вым,

              – О, че­рез все ве­ка! –

              За пыль­ным пур­пу­ром тво­им бре­сти в су­ро­вом

              Пла­ще уче­ни­ка.

              Улав­ли­вать сквозь всю люд­скую гу­щу

              Твой вздох жи­во­тво­рящ –

              Ду­шой, ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей,

              Как ду­но­вень­ем – плащ.

              По­бе­до­нос­нее Ца­ря Да­ви­да

              Чернь раз­дви­гать пле­чом.

              От всех обид, от всей зем­ной оби­ды

              Слу­жить те­бе пла­щом.

              Быть ме­ж­ду спя­щи­ми уче­ни­ка­ми

              Тем, кто во сне – не спит.

              При пер­вом чер­нью за­не­сён­ном кам­не

              Уже не плащ – а щит!

              (О, этот стих не са­мо­воль­но пре­рван!

              Нож че­рес­чур ос­тёр!)

              И – вдох­но­вен­но улыб­нув­шись – пер­вым

              Взой­ти на твой кос­тёр.

Ос­нов­ной мо­тив пер­вой стро­фы: быть уче­ни­ком Его (тво­им). Вспомним, что об­раз Его дво­ит­ся. В пер­вом ас­пек­те уче­ник – это тво­рец зем­ной, по­эт; Учи­тель же – это Тво­рец Не­бес­ный, Но­вый Адам, Ии­сус Хри­стос. Во вто­ром – уче­ник – это Ева, веч­ная жен­ст­вен­ность, жен­ское на­ча­ло; а учи­тель – Адам Вет­хий как муж­ское на­ча­ло. Мы ви­дим по­эти­че­ски вы­ра­жен­ное пе­ре­жи­ва­ние сво­ей твор­че­ской пред­на­зна­чен­но­сти, как по­эта и как жен­щи­ны.

Быть маль­чи­ком – то есть не­по­роч­ным, дет­ски от­кры­тым и из­на­чаль­но не­воз­де­лан­ным по­лем. Быть уче­ни­ком, вы­де­ляю­щим­ся сво­ей свет­ло­стью, ра­зум­ным и в то же вре­мя из­на­чаль­но не­за­мут­нен­ным зна­ни­ем и по­то­му от­кры­тым ис­тин­но­му Зна­нию (свет­ло­го­ло­вым). Быть им на­все­гда (че­рез все ве­ка). Впе­рёд ве­ду­щий Учи­тель – это Царь (на что ука­зы­ва­ют цар­ские пур­пур­ные одея­ния), не сидящий на не­бес­ном тро­не, а иду­щий по зем­ным тро­пам (пыль­ным пур­пу­ром). Здесь плащ – уче­ни­че­ское одея­ние, обо­зна­че­ние при­над­леж­но­сти к ас­ке­ти­че­ско­му (в су­ро­вом) ор­де­ну, при­зван­но­му из по­след­них сил ид­ти (бре­сти) за Учи­те­лем.

Всё это от­но­сит­ся к Во­пло­тив­ше­му­ся Бо­гу (в Но­вом За­ве­те од­но из имен Ии­су­са Хри­ста – Учи­тель) и к Ада­му как муж­ско­му на­ча­лу. В пер­вом слу­чае речь идёт о твор­че­ской ори­ен­та­ции по­эта. В дру­гом – о раз­ли­чии в муж­ской и жен­ской пред­на­зна­чен­но­сти. (Бу­дем пом­нить, что ли­ния раз­де­ле­ния на муж­ское и жен­ское про­хо­дит не толь­ко ме­ж­ду людь­ми, но и че­рез че­ло­ве­че­ское су­ще­ст­во).

Адам-муж­чи­на – дея­тель­ное, ак­тив­ное на­ча­ло. Ева-жен­щи­на со­тво­ре­на как по­мощ­ни­ца Ада­ма. Пер­вен­ст­во муж­ско­го («…и он бу­дет гос­под­ство­вать над то­бою» – Быт. 3,16) – это, пре­ж­де все­го, пер­вен­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти. Адам-муж­чи­на ре­ша­ет, дей­ст­ву­ет, ис­пол­ня­ет и не­сёт от­вет­ст­вен­ность за итог. Ева-жен­щи­на – на­ча­ло пас­сив­ное (по от­но­ше­нию к ак­тив­но­сти в вы­бо­ре), это жиз­нен­ная по­тен­ция со все­ми её со­ка­ми (Ева – жизнь), объемлющая в сво­ем ло­не со­во­куп­ность по­тен­ций, сил, сти­хий, от наи­выс­ших ду­хов­ных до ни­жай­ших глу­бин – хао­ти­че­ских. Жен­ское – ис­точ­ник неж­но­сти, люб­ви, а также ук­ры­то­сти, за­щи­ты от ми­ро­во­го хо­ло­да. Здесь вспом­инается про­ник­но­вен­ное сти­хо­тво­ре­ние «Ма­гда­ли­на»:

              О пу­тях тво­их пы­тать не буду, –

              Ми­лая! – ведь всё сбы­лось,

              Я был бос, а ты ме­ня обу­ла

              Лив­ня­ми во­лос –

              И – слёз.

              Не спро­шу те­бя, – ка­кой це­ною

              Эти ку­п­ле­ны мас­ла.

              Я был наг, а ты ме­ня вол­ною

              Те­ла – как сте­ною

              Об­не­сла.

              На­го­ту твою пер­ста­ми тро­ну,

              Ти­ше вод и ни­же трав…

              Я был прям, а ты ме­ня на­кло­ну

              Неж­но­сти на­ста­ви­ла, при­пав.

              В во­ло­сах сво­их мне яму вы­рой,

              Спе­ле­най ме­ня без льна.

              – Ми­ро­но­си­ца! К че­му мне ми­ро?

              Ты ме­ня омы­ла

              Как вол­на.

Муж­чи­на-дея­тель мо­жет стать твор­цом, по­лу­чая из рук Евы-жен­щи­ны ма­те­ри­ал и им­пульс к твор­че­ст­ву. Без это­го он не тво­рец, а раз­ру­ши­тель. Од­но на­ча­ло пус­то без дру­го­го. По­то­му они стре­мят­ся к со­еди­не­нию и внут­ри че­ло­ве­ка (ду­шев­ный ан­д­ро­ги­низм – на­ли­чие дву­по­лых ха­рак­те­ри­стик у ка­ж­до­го че­ло­ве­ка), и ме­ж­ду людь­ми. Лич­ность – это ан­д­ро­гин­ная це­ло­ст­ность. Твор­че­ст­во и лю­бовь – это по­иск и ут­вер­жде­ние це­ло­ст­но­сти. В цве­та­ев­ском цик­ле мы ви­дим и жен­ст­вен­ную жа­ж­ду об­рес­ти ис­тин­но­го Ада­ма-учи­те­ля, как по­учаю­ще­го, ре­шаю­ще­го и от­ве­чаю­ще­го, и стрем­ле­ние к жен­ст­вен­но­му от­да­ва­нию и ода­ре­нию свои­ми со­кро­ви­ща­ми, ко­то­рые и со­кро­ви­ща не­бес­ные – Да­ры Ду­ха Свя­то­го.

Во вто­рой стро­фе да­лее рас­кры­ва­ют­ся свой­ст­ва, ха­рак­те­ри­сти­ки уче­ни­че­ст­ва. Быть уче­ни­ком чут­ким (улав­ли­вать), слы­ша­щим го­лос Учи­те­ля че­рез тол­щу мир­ских сти­хий (сквозь всю люд­скую гу­щу). Что жиз­нен­но не­об­хо­ди­мо и твор­цу-по­эту, и жен­щи­не. Это не толь­ко го­лос, а то, что да­ёт жиз­нен­ные си­лы, са­му жизнь (вздох жи­во­тво­рящ – это ду­но­ве­ние жиз­ни: «…и вду­нул в ли­це его ды­ха­ние жиз­ни…»). То, что в по­хо­де сре­ди пра­ха зем­но­го (гу­ща) не да­ёт рас­тво­рить­ся в нём, а на­де­ля­ет си­лой вы­кри­стал­ли­зо­вать свою ду­хов­ную ин­ди­ви­ду­аль­ность. (Всё это пер­вич­но от Но­во­го Ада­ма, Ии­су­са Хри­ста, и от­ра­жен­но – от Ада­ма-муж­чи­ны.) Неотмирная ду­ша со­тво­ре­на Бо­гом и поддерживается Им в каждое мгновение бытия (ду­шой, ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей – «…и вду­нул в ли­це его ды­ха­ние жиз­ни, и стал че­ло­век ду­шею жи­вою» – Быт. 2,7).

В этой стро­фе в об­ра­зе раз­ве­ваю­ще­го­ся (под ду­но­вень­ем) пла­ща яв­лен ис­точ­ник жиз­не­ут­вер­ждаю­ще­го, твор­че­ско­го дей­ст­вия: вздох жи­во­тво­рящ, ды­ха­ньем, ду­но­ве­ни­ем… – Дух Бо­жий. И на­прав­лен­ность его: плащ – по­кры­ва­ло Бо­же­ст­вен­но­го со­дей­ст­вия над аре­ной ми­ро­вой судь­бы. Срав­ним со стро­фой из сти­хо­тво­ре­ния «Бог»:

Ибо бег Он – и дви­жет­ся

Ибо, звезд­ная кни­жи­ца

Вся: от Аз и до Ижи­цы

След пла­ща Его лишь.

В треть­ей стро­фе описывается предназначение уче­ни­че­ско­го слу­же­ния. Ид­ти сквозь зем­ные тер­ния не­за­ви­си­мо от го­ло­са тол­пы (чернь раз­дви­гать пле­чом) к об­ре­те­нию Ис­ти­ны, До­б­ра, Кра­со­ты. Быть охранителем прав­ды Бо­жи­ей на зем­ле (слу­жить те­бе пла­щом). И в то же вре­мя при­кры­ваю­щий плащ – сим­вол жен­ской за­бо­ты, ма­те­рин­ской ох­ра­ни­тель­но­сти от всех обид, от всей зем­ной оби­ды о муж­чи­не-су­жен­ном.

В чет­вёр­той стро­фе твор­че­ское уче­ни­че­ст­во дерз­но­вен­но пре­тен­ду­ет на при­бли­же­ние к серд­цу Гос­под­ню и наи­боль­шее уча­стие в Его со­кро­вен­ных дея­ни­ях. Вспом­ним, что в Геф­си­ман­ском са­ду Хри­стос в ми­ну­ту тя­же­лей­шей скор­би и тос­ки ос­тав­ля­ет ря­дом с Со­бой бли­жай­ших уче­ни­ков и про­сит их бодр­ст­во­вать. Уче­ни­ки не вы­дер­жи­ва­ют тя­же­сти на­хлы­нув­шей мир­ской дре­мы. Тво­рец-по­эт то­же ока­зы­ва­ет­ся тем, кто во сне («ибо у них гла­за отя­же­ле­ли…» – Мф. 26,43). И по­эт под­вер­жен об­во­ла­ки­ваю­щей и усы­п­ляю­щей жи­тей­ской дре­мот­но­сти – обы­ден­ному че­ло­ве­че­скому со­стоя­нию.

Марина Цветаева с дочерью Алей, 1916 г.

Но по­эт – это тот, кто во сне – не спит, он яв­ля­ет­ся един­ст­вен­ным, чей дух в эту ре­шаю­щую ми­ну­ту бодр. Тем са­мым он при­сут­ст­ву­ет при та­ин­ст­вен­ном об­ще­нии Спасителя с От­цом Не­бес­ным. И вме­сте с Ним при­гла­шён к мо­ле­нию о ча­ше. По­эт со­пе­ре­жи­ва­ет Бо­гу о не­ве­ро­ят­ном твор­че­ском бре­ме­ни Его, скор­бит смер­тель­но и при­сое­ди­ня­ет­ся к мо­лит­ве Гос­по­да: «…От­че! о, ес­ли бы Ты бла­го­во­лил про­нес­ти ча­шу сию ми­мо Ме­ня!..» Но, ощу­щая тя­жесть сво­его кре­ста, не от­ка­зы­ва­ет­ся от не­го, а при­ни­ма­ет вме­сте с Учи­те­лем: «…впро­чем не Моя во­ля, но Твоя да бу­дет» (Лк. 22,42). Вер­ный уче­ник-по­эт при­ни­ма­ет бре­мя со­твор­ца Божь­е­го и ста­но­вит­ся ры­ца­рем Гос­под­ним, отстаивающим Его де­ло и за­щи­щаю­щим (уже не плащ – а щит!) в ми­ну­ту опол­че­ния на Не­го сил ми­ро­во­го зла (чер­ни).

Но Сам Гос­подь рас­пят ми­ром, рас­пи­на­ет­ся им и по­эт:

              О, этот стих не са­мо­воль­но пре­рван!

              Нож че­рес­чур ос­тёр!

И в эту са­мую скорб­ную ми­ну­ту буд­то на­чи­на­ют ма­жор­но зву­чать ан­гель­ские тру­бы:

              …И – дерз­но­вен­но улыб­нув­шись – пер­вым

              Взой­ти на твой кос­тер.

Ибо толь­ко че­рез Крест – вос­кре­се­ние и смер­тию смерть по­прав. По­эт при­ни­ма­ет и смерт­ные по­след­ст­вия кре­сто­но­ше­ния, ста­но­вит­ся своего рода му­че­ни­ком ра­ди Хри­ста, ибо ве­ра уче­ни­ка в Учи­те­ля все­по­гло­щаю­ща. Со­при­ча­стие Твор­цу при­по­ды­ма­ет пе­ред по­этом за­ве­су над тле­ном ми­ра се­го: Хри­стос вос­кре­се из мерт­вых, смер­тию смерть по­прав.

В пер­вом сти­хо­тво­ре­нии – не пребывание в со­стоя­нии, а пред­чув­ст­вие его, пре­до­щу­ще­ние. На это ука­зы­ва­ет не­из­мен­ная на про­тя­же­нии сти­ха не­оп­ре­де­лён­ная фор­ма гла­го­ла: быть… бре­сти… улав­ли­вать… раз­дви­гать… слу­жить… взой­ти… В по­вто­ряе­мом быть ут­вер­жда­ет­ся пре­до­щу­ще­ние сво­его долж­но­го (на­до быть, дол­жен быть) и сво­его же­лае­мо­го (хо­чу быть).

2

Есть не­кий час…

              Тют­чев.

              Есть не­кий час – как сбро­шен­ная кла­жа:

              Ко­гда в се­бе гор­ды­ню ук­ро­тим.

              Час уче­ни­че­ст­ва – он в жиз­ни ка­ж­дой

              Тор­же­ст­вен­но-не­от­вра­тим.

              Вы­со­кий час, ко­гда сло­жив ору­жье

              К но­гам ука­зан­но­го нам – Пер­стом,

              Мы пур­пур Вои­на на мех верб­лю­жий

              Сме­ня­ем на пес­ке мор­ском.

              О этот час, на под­виг нас – как Го­лос,

              Взды­маю­щий из свое­во­лья дней!

              О этот час, ко­гда, как спе­лый ко­лос,

              Мы кло­ним­ся от тя­же­сти сво­ей.

              И ко­лос взрос, и час ве­се­лый про­бил,

              И жер­но­вов воз­жа­ж­да­ло зер­но.

              За­кон! За­кон! Ещё в зем­ной ут­ро­бе

              Мной во­ж­де­лен­ное яр­мо.

              Час уче­ни­че­ст­ва! Но зрим и ве­дом

              Дру­гой нам свет, – ещё за­ря за­жглась.

              Бла­го­сло­вен ему гря­ду­щий сле­дом

              Ты – оди­но­че­ст­ва вер­хов­ный час!

Вто­рое сти­хо­тво­ре­ние по смыс­лу де­лит­ся на две час­ти. Точ­ка раз­де­ле­ния – се­ре­ди­на чет­вер­той стро­фы (За­кон! За­кон!). В пер­вой час­ти (час уче­ни­че­ст­ва) опи­сы­ва­ет­ся вре­мя и со­стоя­ние уче­ни­че­ст­ва. Ис­тин­ное уче­ни­че­ст­во тре­бу­ет от­ка­за от но­ши жи­тей­ской обы­ден­щи­ны (сбро­шен­ная кла­жа), от то­го, что при­выч­но, но пи­та­ет толь­ко на­шу гор­де­ли­вую са­мость, – и по­то­му в се­бе гор­ды­ню ук­ро­тим. Че­рез пе­ри­од уче­ни­че­ст­ва не­от­вра­ти­мо долж­на прой­ти ка­ж­дая че­ло­ве­че­ская ду­ша (в жиз­ни ка­ж­дой). Это не­обыч­ное со­стоя­ние (Тор­же­ст­вен­но… Вы­со­кий…) и тре­бу­ет осо­бо­го при­уго­тов­ле­ния. Необходимо от­казаться от всего недолжного:  от жи­тей­ской суе­ты, её непрерывной борьбы всех против всех (сло­жив ору­жие), от сла­вы мир­ских по­бед (пур­пур Вои­на). Час уче­ни­че­ст­ва тре­бу­ет сми­рения, ас­ке­тич­но­сти (мех верб­лю­жий), от­шель­ни­че­ст­ва (на пес­ке). Это акт духовной ­кон­цен­тра­ции, внутреннего отрыва от дур­ной вре­мен­но­сти (из свое­во­лья дней) и об­ра­ще­ния к гор­не­му (взды­маю­щий). В ду­хов­ной кри­стал­ли­за­ции тор­же­ст­вен­ность и вы­со­кость это­го ча­са. Час уче­ни­че­ст­ва – час внут­рен­не­го ми­ра и спо­кой­ст­вия (сло­жив ору­жье), час ду­хов­но­го под­ви­га и про­зре­ния кладет на­ча­ло слу­же­нию ис­тин­но вы­со­ко­му, про­бу­ж­да­ет спо­соб­ность ду­хов­но­го ро­ж­де­ния, созревания (спе­лый ко­лос) и твор­че­ст­ва. Это есть момент пло­до­но­ся­щий (кло­ним­ся от тя­же­сти сво­ей) и ито­го­вый (жер­но­вов воз­жа­ж­да­ло зер­но).

Но имен­но здесь, на вы­со­тах вос­хо­ж­де­ния (вы­со­кий), об­на­ру­жи­ва­ет­ся, что это не итог, а (как подлинное уче­ни­че­ст­во) при­уго­тов­ле­ние, пред­те­ча (мех верб­лю­жий – оде­ж­да Ио­ан­на Пред­те­чи) че­го-то дру­го­го, ещё бо­лее возвышенного (ещё за­ря). Здесь рет­ро­спек­тив­но путь уче­ни­че­ст­ва осоз­на­ет­ся как по­слу­ша­ние ав­то­ри­те­ту, за­ко­но­пос­лу­ша­ние (За­кон! За­кон!). Но­вое со­стоя­ние уже на­ро­ж­да­ет­ся (в зем­ной ут­ро­бе) и бу­дет не от­ме­ной ста­ро­го, а его рас­кры­ти­ем и ис­пол­не­ни­ем. Оно пре­до­щу­ща­ет­ся (зрим и ве­дом) как не­об­хо­ди­мое и же­лан­ное (во­ж­де­лен­ное) бре­мя (яр­мо). Вы­со­ты уче­ни­че­ст­ва – это зар­ни­цы (за­ря) дру­го­го све­та. И вслед за со­стоя­ни­ем уче­ни­че­ст­ва гря­дет со­стоя­ние сво­бо­ды (оди­но­че­ст­ва вер­хов­ный час – со­стоя­ние пол­ной не­обу­слов­лен­но­сти, стоя­ния один на один с со­бой, са­мо­оп­ре­де­ляе­мо­сти, – это при­ня­тие сво­бо­ды).

Марина Цветаева с автографом. Фото примерно 1917 года.

Итак, сти­хо­тво­ре­ние в це­лом вы­ра­жа­ет опыт уче­ни­че­ст­ва и об­ре­те­ние сво­бо­ды как ис­тин­но­го ито­га уче­ни­че­ст­ва. Здесь сво­бо­да осоз­на­ет­ся как сво­бод­но при­ни­мае­мое бре­мя (во­ж­де­лен­ное яр­мо) и как выс­шее со­стоя­ние (Бла­го­сло­вен). В сти­хо­тво­ре­нии вы­ра­же­на жа­ж­да твор­ца-по­эта в Учи­те­ле как Бо­ге, сво­бод­ном и да­ря­щем сво­бо­ду. И лич­но­ст­ное об­ра­ще­ние к ча­су сво­бо­ды (Ты) рас­кры­ва­ет, что в нём про­ис­хо­дит встре­ча лич­но­сти че­ло­ве­че­ской и Лич­но­сти Бо­же­ст­вен­ной, по­эта-твор­ца и Ии­су­са Хри­ста.

3

              Солн­це Ве­че­ра – до­б­рее

              Солн­ца в пол­день.

              Изу­вер­ст­ву­ет – не гре­ет –

              Солн­це в пол­день.

              От­ре­шён­нее и крот­че

              Солн­це – к но­чи.

              Умуд­рён­нее, не хо­чет

              Бить нам в очи.

              Про­сто­той сво­ей – тре­во­жа –

              Ко­ро­лев­ской,

              Солн­це Ве­че­ра – до­ро­же

              Пес­но­пев­цу!

              Рас­пи­нае­мое тьмой

              Еже­ве­чер­не,

              Солн­це Ве­че­ра – не кла­ня­ет­ся

              Чер­ни…

              Низ­вер­гае­мый с пре­сто­лу,

              Вспом­ни – Фе­ба!

              Низ­вер­гае­мый – не до­лу

              Смот­рит – в не­бо!

              О, не мед­ли на со­сед­ней

              Ко­ло­коль­не!

              Быть хо­чу тво­ей по­след­ней

              Ко­ло­коль­ней.

В треть­ем сти­хо­тво­ре­нии про­ти­во­пос­тав­ля­ют­ся два об­раза: Солн­це Ве­че­ра и солн­це в пол­день. По­лу­ден­ное солн­це – вы­ра­же­ние се­ре­дин­но­го цар­ст­ва, ми­ра се­го. Солн­це в пол­день – это об­раз кня­зя ми­ра се­го, по­гло­щён­но­сть зем­ным уст­рое­ни­ем и полная со­сре­до­то­чен­но­сть на мирских делах – то в Вет­хом, что про­ти­во­сто­ит Но­во­му. Это ис­пе­пе­ляю­щий, но не со­гре­ваю­щий взор гроз­но­го вла­сти­те­ля и жес­то­ко­го су­дии (изу­вер­ст­ву­ет – не гре­ет). Не взра­щи­ваю­щий и ве­ду­щий ав­то­ри­тет за­ко­на (За­кон! За­кон!), а гне­ту­щее и ос­ле­п­ляю­щее (бьёт в очи) за­кон­ни­че­ст­во. Вет­хое – на пол­пу­ти, и по­то­му, от­вер­гая пыш­ность (в про­ти­во­по­лож­ность про­сто­му) зем­но­го цар­ст­ва, по­эт (пес­но­пе­вец) стре­мит­ся к дру­го­му Об­ра­зу (Солн­це Ве­че­ра – до­ро­же…). Солн­це Ве­че­ра – это об­раз Но­во­за­вет­но­го Бо­га (Ве­чер – с боль­шой бу­к­вы), Солн­це Ве­че­ра – Свет не­ве­чер­ний; крот­че – кро­тость го­лу­би­ная. Оно – в про­ти­во­по­лож­ность ста­ро­за­вет­но­му – не не­по­сред­ст­вен­ный вер­ши­тель зем­ных су­деб (от­ре­шён­нее), а Муд­рость, да­рую­щая нам сво­бо­ду:

              Умуд­рён­ное, не хо­чет

              Бить нам в очи.

Не ос­ле­пи­тель­ный и ос­ле­п­ляю­щий ав­то­ри­тет, не гос­по­дин, а Ос­во­бо­ди­тель ми­ра от раб­ст­ва.

Солн­це Ве­че­ра про­бу­ж­да­ет эс­ха­то­ло­ги­че­скую уст­рем­лён­ность к кон­цу, как за­вер­ше­нию ми­ро­вых су­деб. Ко­гда зем­ное (днев­ное) скро­ет­ся, от­кро­ет­ся но­вое цар­ст­во, цар­ст­во не­бес­ное. И по­то­му Солн­це Ве­че­ра – не от ми­ра се­го, и все­гда (еже­ве­чер­не) рас­пи­на­ет­ся ми­ро­вым злом (рас­пи­нае­мое тьмой – «…те­перь ва­ше вре­мя и власть тьмы» – Лк. 22,53). Но не ус­ту­па­ет рас­пи­нае­мым си­лам (не кла­ня­ет­ся чер­ни), и пес­но­пев­ца при­зы­ва­ет при­нять кре­ст­ные му­ки со­твор­че­ст­ва Бо­гу (вспом­ни Фе­ба). Зем­ные цар­ст­ва пре­хо­дя­щи и бес­ко­неч­но ру­шат­ся их пре­сто­лы. В зыб­ком цар­ст­ве мир­ской обы­ден­но­сти есть толь­ко один проч­ный ка­мень и по­то­му тво­рец-пес­но­пе­вец

              Низ­вер­гае­мый – не до­лу

              Смот­рит – в не­бо!

В про­ти­во­пос­тав­ле­нии Вет­хо­го и Но­во­го, цар­ст­ва зем­но­го и эс­ха­то­ло­ги­че­ской уст­рем­лен­но­сти, ав­то­ри­те­та, за­ко­на – с од­ной сто­ро­ны, и люб­ви, сво­бо­ды – с дру­гой, по­эт вы­би­ра­ет и твор­че­ски ут­вер­жда­ет сво­бо­ду-лю­бовь:

              Быть хо­чу тво­ей по­след­ней

              Ко­ло­коль­ней.

В наш мятущийся век по­эт ощу­ща­ет се­бя по­след­ним стол­пом (ко­ло­коль­ней) ут­вер­жде­ния Ис­ти­ны.

4

              Па­ло пре­ни­же волн

              Бре­мя днев­ное.

              Ти­хо взош­ли на холм

              Веч­ные – двое.

              Тес­но – пле­чо с пле­чом –

              Вста­ли в мол­ча­нье.

              Два – под од­ним пла­щом –

              Хо­дят ды­ха­нья.

              Зав­траш­них спя­щих войн

              Вождь – и вче­раш­них,

              Мол­ча сто­ят двой­ной

              Чёр­ною баш­ней.

              Змия муд­рей сто­ят,

              Го­лу­бя крот­че.

              – От­че, возь­ми в на­зад,

              В жизнь свою, от­че!

              Че­рез все не­бо – дым

              Во­инств гос­под­них.

              Бо­рет­ся плащ, двой­ным

              Вздо­хом при­под­нят.

              Рев­но­стью взор разъ­ят,

              Мо­лит и роп­щет…

              – От­че, возь­ми в за­кат,

              В ночь свою, от­че!

              Празд­нуя но­чи вход,

              Ды­шат пус­ты­ни.

              Тяж­ко – как спе­лый плод –

              Па­да­ет: – Сы­не!

              Смолк­ло в сво­ём хле­ву

              Ста­до люд­ское,

              На зо­ло­том хол­му

              Двое – в по­кое.

Есть не­кий час, ко­гда опа­да­ют вол­ны мир­ской (по­лу­ден­ной) су­ет­но­сти (бре­мя днев­ное) и об­на­жа­ет­ся суть ве­щей: как есть и как бы­ло. Веч­ные двое – это пред­веч­ные Адам и Ева. Во всём, что про­ис­хо­дит в ми­ре, при­сут­ст­вуют и ло­гос­ность и со­фий­ность (в бо­же­ст­вен­ном ас­пек­те), и му­же­ст­вен­ность и жен­ст­вен­ность (в че­ло­ве­че­ском ас­пек­те). Веч­ные двое – это со­тво­рён­ные Бо­гом ду­хов­ные пер­во­об­ра­зы че­ло­ве­ка, уже со­вер­шив­шие оп­ре­де­лён­ный вы­бор, но ещё не при­няв­шие плоть. Опи­сы­ва­ет­ся пред­стоя­ние (взош­ли на холм) пе­ред На­ча­лом. Мир ещё не на­чал быть (ти­хо взош­ли), не на­ча­лось тво­ре­ние (вста­ли в мол­ча­нье), всё про­ис­хо­дит ещё до вре­ме­ни (веч­ные). По­эти­че­ская реф­лек­сия кон­цен­три­ру­ет­ся на этом про­об­раз­ном со­стоя­нии, вы­яв­ляя в нём слож­ность от­но­ше­ний и по­тен­ций.

Марина Цветаева, Сергей Эфрон и Ариадна в Коктебеле.

Гря­ду­щие бит­вы за пре­об­ра­же­ние (зав­траш­них спя­щих войн) соз­на­ют­ся как со­вме­ст­ное слу­же­ние (тес­но – пле­чом с плечом), как бо­го­че­ло­ве­че­ское де­ло, и по­то­му два – под од­ним пла­щом (в дан­ном слу­чае это плащ Бо­жий – срав­ни­те его плащ из трип­ти­ха «Бог»). С дву­мя – и Тре­тий – это Сам Тво­рец, по­ро­див­ший их ду­хов­ную сущ­ность (Вождь вче­раш­них войн). Но тво­ре­ние не окон­че­но, в зав­траш­них вой­нах при­зван уча­ст­во­вать и че­ло­век – Адам-муж­чи­на и Ева-жен­щи­на. Под во­ди­тель­ст­вом Бо­га (Вождь вче­раш­них), но сво­бод­но при­няв и сво­бод­но осу­ще­ст­вив. По­это­му низ­вер­же­ние в ха­ос, при­ня­тие пло­ти не есть итог об­ма­на, прель­ще­ния или лож­но­го вы­бо­ра (змия муд­рей), а ре­зуль­тат сво­бод­но­го при­ня­тия бре­ме­ни со­твор­ца Божь­е­го.

Двое сми­рен­но го­то­вы (го­лу­бя крот­че) на при­ня­тие во­пло­ще­ния. Но как не­ве­ро­ят­но труд­но со­вер­шить этот шаг, об­ру­ши­ваю­щий в скорбь и стра­да­ния, в му­ки ро­ж­де­ния, шаг, рет­ро­спек­тив­но про­кля­тый че­ло­ве­че­ст­вом, ог­лу­шён­ным зем­ными муками. Уже за­не­се­на но­га над ли­ни­ей, от­де­ляю­щей рай­ский мир пер­во­об­ра­зов от хао­ти­че­ских бездн. Но пред­стоя­щее не­ве­ро­ят­ное бре­мя сры­ва­ет с уст моль­бу:

              От­че, возь­ми в на­зад,

              В жизнь свою, От­че…

– то есть в уют, те­п­ло­ту и ук­рытость око­ло­бо­же­ст­вен­но­го со­стоя­ния. Как че­ло­ве­ку не дрог­нуть, ес­ли Сам Гос­подь мо­лил «про­нес­ти ча­шу сию ми­мо Ме­ня!..» (Лк. 22,42).

Но Бог не ос­та­вит, обод­рит, уте­шит и воо­ру­жит. Не оди­нок че­ло­век в ми­ро­вой бит­ве за пре­об­ра­же­ние, всё бо­же­ст­вен­ное с ним: ан­ге­лы, ар­хан­ге­лы, пре­сто­лы, се­ра­фи­мы… –

              Че­рез всё не­бо дым

              Во­инств Гос­под­них…

Двое уже го­то­вы со­вер­шить, внут­рен­не уже в бу­ду­щей бит­ве:

              Бо­рет­ся плащ, двой­ным

              Вздо­хом при­под­нят.

Рев­ни­во опе­ре­жая во­ин­ст­ва Гос­под­ни (Рев­но­стью взор разъ­ят…), ре­шаю­щий шаг пред­ва­ря­ет мо­лит­ва:

              От­че, возь­ми в за­кат,

              В ночь свою, От­че!

То есть не на­зад (в на­зад), а впе­рёд, в На­ча­ло, ко­то­рое для Кон­ца (за­кат, ночь – Солн­це Ве­че­ра). Это по­эти­че­ское по­вто­ре­ние вслед за Гос­по­дом: «…не Моя во­ля, но Твоя да бу­дет» (Лк. 22,42).

Вы­бор со­вер­шён, сво­бод­но вы­пол­не­на Бо­жья во­ля, Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние. Че­ло­век как лю­би­мый блуд­ный сын уда­ля­ет­ся от Божь­е­го серд­ца в хо­лод и мрак хао­са (пус­ты­ни). Но этот уход ока­зы­ва­ет­ся пер­вым соб­ст­вен­но че­ло­ве­че­ским ша­гом на пу­ти со­твор­че­ст­ва Бо­гу, на пу­ти к Са­мо­му Бо­гу. Пер­вый шаг по­ло­жил На­ча­ло ми­ро­во­му дню, но со­вер­шён он во имя Кон­ца, как вен­ца тво­ре­ния, и по­то­му так встре­ча­ют на­ча­ло-ко­нец (ночь) сти­хии ме­о­ни­че­ские, жа­ж­ду­щие су­ще­го:

              Празд­нуя но­чи вход,

              Ды­шат пус­ты­ни.

Ды­ха­ние пус­тынь – это жа­ж­да земли жи­ви­тель­но­го пре­об­ра­жаю­ще­го на­ча­ла. Во след ухо­дя­щим па­да­ет Бо­жие бла­го­сло­ве­ние: «Сы­не!» В нём всё: и то, что они – ча­да Бо­жьи, лю­би­мые и не­заб­вен­ные да­же в са­мых даль­них стран­ст­ви­ях; и то, что Сын Бо­жий – с ни­ми и гря­дёт.

По­след­няя стро­фа вновь воз­вра­ща­ет в со­стоя­ние до­на­чаль­но­сти, об­на­жён­но­сти су­ти. Всё опа­да­ет, ус­по­каи­ва­ет­ся, смол­ка­ет, и то­гда про­яв­ля­ет­ся, что пред ми­ром на вы­со­те тво­ре­ния –

              На зо­ло­том хол­му:

              Двое – в по­кое.

Это точ­ка Аль­фа и Оме­га, в ко­то­рой при­сут­ст­ву­ют и На­ча­ло, и Ко­нец. Точ­ка из­ли­ва­ния апо­фа­тиз­ма и про­ник­но­ве­ния в апо­фа­ти­ку, в Бо­же­ст­вен­ную безд­ну. В тай­ну и мрак Бо­же­ст­вен­но­го ло­на, где Бог ещё в от­но­ше­нии к Се­бе, а не к ми­ру. В без­молв­ную пус­ты­ню Бо­же­ст­вен­но­го ни­что. И там при­от­кры­ва­ет­ся, что тео­го­ни­че­ские (бо­го­со­зи­да­тель­ные) про­цес­сы со­еди­не­ны с ан­тро­по­го­ни­че­ски­ми (че­ло­ве­ко­со­зи­да­тель­ны­ми), при­от­кры­ва­ет­ся со­веч­ность че­ло­ве­че­ско­го и Бо­же­ст­вен­но­го со­твор­че­ст­ва. Двое при­сут­ст­ву­ют уже в пред-тво­ре­нии, в ло­не Бо­же­ст­вен­но­го мол­ча­ния:

              Ти­хо взош­ли на холм…

              Вста­ли в мол­ча­ньи…

              Мол­ча сто­ят двой­ной…

              Смолк­ло в сво­ем хле­ву…

              Двое – в по­кое…

5

              Был час чу­до­тво­рен и полн,

              Как древ­ние бы­ли.

              Я пом­ню – бок о бок – на холм,

              Я пом­ню – всхо­ди­ли…

              Ручь­ёв нис­па­даю­щих речь

              Спле­та­лась пре­див­но

              С пла­щом, нис­па­даю­щим с плеч

              Вол­ной не­из­быв­ной.

              Всё вы­ше, всё вы­ше – вы­сот

              По­след­нее зла­то.

              Сно­вид­че­ский го­лос: Вос­ход

              На­встре­чу За­ка­ту.

Бы­ва­ют со­стоя­ния, ко­гда прон­зи­тель­но ощу­ща­ет­ся за­ис­то­ри­че­ское, пре­дыс­то­ри­че­ское. В эти мгно­ве­ния (был час) ду­шев­ный взор прон­за­ет тол­щу ис­то­рии и на­чи­на­ют све­тить­ся пер­во­об­ра­зы. По­это­му пер­во­быт­ные пись­ме­на (древ­ние бы­ли) и вы­зы­ва­ют со­дро­га­ние, что ве­ща­ют не толь­ко о том, что бы­ло в древ­но­сти, а о том, что есть все­гда, что бы­ло до то­го, как всё ста­ло быть. Это со­стоя­ния, ко­гда в ис­то­ри­че­ское чу­дес­ным об­ра­зом (час чу­до­тво­рен) из­ли­ва­ет­ся (полн) ме­таи­сто­ри­че­ское – за­ис­то­ри­че­ское, на­дыс­то­ри­че­ское.

Марина Цветаева, 1920-е гг., Чехия.

Ес­ли в пре­ды­ду­щем сти­хе – взгляд на На­ча­ло от со­стоя­ния до не­го и в нём, то здесь как бы вос­по­ми­на­ние о нём (был… я пом­ню…). Это опять мгно­ве­ние (час), ко­гда об­на­жа­ет­ся Ло­гос, вспо­ми­на­ет­ся пер­вый день, день тво­ре­ния. Тво­ре­ние ми­ра – это твор­че­ст­во со­вме­ст­ное (бок о бок) и с Ада­мом-муж­чи­ной, и с Но­вым Ада­мом, это твор­че­ст­во бо­го­че­ло­ве­че­ское.

Твор­че­ские им­пуль­сы из­ли­ва­ют­ся с транс­цен­дент­ных вы­сот (зо­ло­той холм). На них сни­зо­шел Бог и взо­шёл че­ло­век. Бог тво­рил, име­нуя: «И ска­зал Бог: да бу­дет…» (Быт. 1,3). И че­ло­век про­дол­жил тво­ре­ние, на­име­но­вы­вая: «…как на­ре­чёт че­ло­век вся­кую ду­шу жи­вую, так и бы­ло имя ей» (Быт. 2,19). Бо­же­ст­вен­ное име­но­ва­ние-тво­ре­ние (ручь­ёв нис­па­даю­щих речь) сли­ва­ет­ся и про­дол­жа­ет­ся (спле­та­лись пре­див­но) в че­ло­ве­че­ском твор­че­ст­ве:

              Спле­та­лись пре­див­но

              С пла­щом, нис­па­даю­щим с плеч.

Это тот са­мый плащ, ко­то­рый объ­е­ди­ня­ет Ада­ма и Еву (два под од­ним пла­щом). По­эти­че­ское на­име­но­ва­ние срод­ни Бо­же­ст­вен­но­му тво­ре­нию, есть его про­дол­же­ние и с ним не­разъ­е­ди­ни­мо:

              Спле­та­лись пре­див­но

              . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              Вол­ной не­из­быв­ной.

На­ко­нец, в по­след­ней стро­фе периодически по­яв­ляю­щий­ся об­раз хол­ма –

              Ти­хо взош­ли на холм

              Веч­ные двое.

              . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              Я пом­ню – бок о бок – на холм.

              Я пом­ню – всхо­ди­ли…

– по­лу­ча­ет своё раз­ре­ше­ние. Холм – это Гол­го­фа – выс­шая точ­ка ми­ро­зда­ния. Рас­пя­тие – ве­нец все­му (по­след­нее) – са­мое вы­со­кое ие­рар­хи­че­ское по­ло­же­ние:

              Всё вы­ше, всё вы­ше - вы­сот

              . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              По­след­нее зла­то.

Ибо «Нис­шед­ший, Он же есть и вос­шед­ший пре­вы­ше всех не­бес, да­бы на­пол­нить все» (Еф. 4,10). Ис­тин­ная цен­ность все­го про­яв­ля­ет­ся толь­ко в све­те этой выс­шей цен­но­сти (зо­ло­том… по­след­нее зла­то). В за­пре­дель­ной ти­ши­не (ти­хо… в по­кое) Гол­го­фы ре­ша­ют­ся судь­бы все­го су­ще­го. В ней – на­ча­ло и ко­нец все­го:

              Сно­вид­че­ский го­лос: Вос­ход

              На­встре­чу За­ка­ту.

Про­вид­че­ский (сно­вид­че­ский) го­лос по­эта ут­вер­жда­ет: Рас­пя­тый Бог, Хри­стос – Аль­фа (Вос­ход) и Оме­га (За­кат) бы­тия. Это уже упое­ние, не толь­ко скорб­ное, но и ра­до­ст­ное при­ня­тие бре­ме­ни кре­сто­но­ше­ния, бре­ме­ни Кре­ста, преображающего мир.

6

              Всё ве­ли­ко­ле­пье

              Труб – лишь толь­ко ле­пет

              Трав – пе­ред То­бой.

              Всё ве­ли­ко­ле­пье

              Бурь – лишь толь­ко ще­бет

              Птиц – пе­ред То­бой

              Всё –  ве­ли­ко­ле­пье

              Крыл – лишь толь­ко тре­пет

              Век – пе­ред То­бой.

Ес­ли в пре­ды­ду­щем сти­хо­тво­ре­нии тво­ре­ние ми­ра по­ни­ма­лось как со­твор­че­ст­во Бо­га и че­ло­ве­ка, то здесь че­ло­век ощу­ща­ет свою твар­ность и с тре­пе­том взи­ра­ет на ве­ли­чие Бо­жие. На при­зыв Да­ви­да: «Хва­ли­те Гос­по­да, все на­ро­ды, про­слав­ляй­те Его, все пле­ме­на…» (Пс. 116,1) – ус­та­ми Ма­ри­ны Цве­тае­вой от­клик­ну­лось и пле­мя по­этов. Это вдох­но­вен­ное хва­ле­ние Гос­по­ду – «Пса­лом Ма­ри­ны». Бо­лее все­го он бли­зок Псал­му Да­ви­да о со­тво­ре­нии ми­ра:

«…Ты див­но ве­лик, Ты об­ле­чён сла­вою и ве­ли­чи­ем; Ты оде­ва­ешь­ся све­том, как ри­зою, про­сти­ра­ешь не­бе­са, как ша­тер; уст­роя­ешь над во­да­ми гор­ние чер­то­ги Твои, де­ла­ешь об­ла­ка Тво­ею ко­лес­ни­цею, ше­ст­ву­ешь на крыль­ях вет­ра. Ты тво­ришь ан­ге­ла­ми Твои­ми ду­хов, слу­жи­те­ля­ми Твои­ми – огонь пы­лаю­щий… Ты по­ло­жил пре­дел, ко­то­ро­го не пе­рей­дут…» (Пс. 103,1-9).

Так и долж­но быть по ком­по­зи­ции цик­ла: по­сле по­эти­че­ско­го опи­са­ния дня тво­ре­ния сле­ду­ет пес­нох­ва­ле­ние Твор­цу: все зо­ву­щие и про­слав­ляю­щие труб­ные зву­ки, му­зы­ка сфер – лишь толь­ко ле­пет трав – пе­ред То­бой; сонм сил, все ми­ро­вые бо­ре­ния и бит­вы – лишь толь­ко ще­бет птиц – пе­ред То­бой; са­мые за­пре­дель­ные по­лё­ты, вы­со­ты воз­душ­но­сти и ду­хов­но­сти – лишь толь­ко тре­пет век – пе­ред То­бой.

В ли­ри­че­ском же пла­не это мо­жет быть про­чте­но как при­зна­ние в лю­бов­ном вос­тор­ге, упое­нии лю­бо­вью к су­жен­о­му.

7

              По хол­мам – круг­лым и смуг­лым,

              Под лу­чом – силь­ным и пыль­ным,

              Са­пож­ком – роб­ким и крот­ким –

              За пла­щом – рдя­ным и рва­ным.

              По пес­кам – жад­ным и ржа­вым,

              Под лу­чом – жгу­щим и пью­щим,

              Са­пож­ком – роб­ким и крот­ким –

              За пла­щом – сле­дом и сле­дом.

              По вол­нам – лю­тым и взду­тым,

              Под лу­чом – гнев­ным и древ­ним,

              Са­пож­ком – роб­ким и крот­ким –

              За пла­щом – лгу­щим и лгу­щим…

По­след­нее сти­хо­тво­ре­ние цик­ла мож­но бы­ло бы оза­гла­вить: «По тер­ни­ям». Дра­ма ми­ро­тво­ре­ния на­ча­лась. Как ощу­ща­ет себя в ней тво­рец, по­эт, жен­щи­на? Че­ты­ре стро­ки ка­ж­дой стро­фы да­ют че­ты­ре рас­кры­ваю­щие­ся в по­вто­ре­нии об­раза. Пер­вая опи­сы­ва­ет по­ле и го­ри­зон­ты жиз­нен­но­го пу­ти (по хол­мам… по пес­кам… по вол­нам…). По­сколь­ку жизнь – это про­хо­ж­де­ние сре­дин­но­го цар­ст­ва, то – не­пре­рыв­но под лу­чом кня­зя ми­ра се­го (солн­ца в пол­день). Тре­тья стро­ка – это ме­сто пре­бы­ва­ния «Я» по­эта. И в чет­вёр­той: плащ – об­раз учи­те­ля, имеющего две ипостаси.

Марина Цветаева, 1928 г., Понтайак, Франция.

Че­ло­век-тво­рец – не от ми­ра се­го, и по­слан­ник Бо­жий (мы в этом ми­ре стран­ни­ки и при­шель­цы). По­эт ост­ро чув­ст­ву­ет от­чу­ж­дён­ность, не­про­ни­цае­мость и не­при­ступ­ность ми­ра (хол­мам – круг­лым и смуг­лым), свою ого­лён­ность пе­ред всепо­гло­щающим хао­сом (пес­кам – жад­ным и ржа­вым), и ак­тив­ную вра­ж­деб­ность ми­ро­вых сти­хий (вол­нам – лю­тым и взду­тым). Че­ло­век существует под не­пре­рыв­ным дав­ле­ни­ем (под) мир­ских сил и в ка­ж­дое мгно­ве­ние про­ни­зан (лу­чом) ими. Это и объ­ек­ти­ви­ро­ван­ные ис­то­ри­че­ские си­лы, и без­лич­ные кос­ми­че­ские сти­хии.

Си­лы кня­зя ми­ра се­го опол­ча­ют­ся на по­эта-твор­ца бо­лее (под лу­чом – силь­ным), чем на про­сто­го смерт­но­го. Они стре­мят­ся за­ту­шить твор­че­ское го­ре­ние, ли­шить твор­че­ско­го ви­де­ния (пыль­ным), ис­пе­пе­лить в ду­ше всё ис­тин­но жи­вое и ду­хов­ное (жгу­щим). Это си­лы па­ра­зи­ти­рую­щие и вам­пи­ри­че­ские (пью­щим). Это и мерт­вя­щий ав­то­ри­тет ис­то­ри­че­ских норм и тра­ди­ций, от­вер­гаю­щий и би­чую­щий твор­че­скую но­виз­ну (гнев­ным и древ­ним).

В слож­ней­шей эк­зи­стен­ци­аль­ной си­туа­ции са­мо­оп­ре­де­ле­ние по­эта ока­зы­ва­ет­ся ис­тин­но хри­сти­ан­ским. Че­ло­век обя­зан быть твор­че­ски ак­тив­ным. Он должен со­вер­шить вы­бор, дей­ст­вие, шаг (са­пож­ком). Шаг этот ан­ти­но­ми­чен: и твёрд, ре­ши­те­лен (по­ступь в са­пож­ке), и, од­но­вре­мен­но, ос­то­ро­жен (по­ступь са­пож­ка, но не са­по­га), про­ник­нут лю­бо­вью, со­стра­да­ни­ем, чут­ко­стью (роб­ким и крот­ким). Си­ла хри­сти­ан­ско­го дей­ст­вия в люб­ви и ми­ло­сер­дии. Его смысл – в про­ти­во­сто­янии ми­ро­вым сти­хи­ям (силь­ным, жад­ным, лгу­щим и пью­щим, лю­тым и взду­тым, гнев­ным). В этом об­ра­зе (роб­ким и крот­ким) от­ра­жа­ет­ся и чут­кое вслу­ши­ва­ние, вни­ма­ние го­ло­су Ис­ти­ны.

На про­тя­же­нии все­го жиз­нен­но­го пу­ти по­эт стре­мит­ся не­из­мен­но сле­до­вать (сле­дом и сле­дом) за Учи­те­лем (три­ж­ды за пла­щом), – ибо «Все чрез Не­го на­ча­ло быть, и без Не­го ни­что не на­ча­ло быть, что на­ча­ло быть» (Ин. 1,3). Сло­во Учи­те­ля ос­ве­ща­ет путь в цар­ст­ве мир­ско­го мра­ка, и есть этот свет в но­чи. Со­че­та­ния: пыль­ным пур­пу­ром, рдя­ным и рва­ным объ­е­ди­ня­ют не­что све­то­нос­ное (пур­пу­ром, рдя­ным) и за­тме­ваю­щее (пыль­ным) свет, взры­ваю­щее его (рва­ным). Об Учи­те­ле по­эти­че­ским шиф­ром го­во­рит­ся то, что о Нём ска­за­но в Еван­ге­лии: «В Нём бы­ла жизнь, и жизнь бы­ла свет че­ло­ве­ков. И свет во тьме све­тит, и тьма не объ­я­ла его» (Ин. 1,4-5). Все опи­сан­ные жиз­нен­ные стран­ст­вия по­эта прой­де­ны за Учи­те­лем, по тро­пам, про­то­рен­ным Им: «И Сло­во ста­ло пло­тию, и оби­та­ло с на­ми…» (Ин. 1,14).

Но диа­лог по­эта с Твор­цом не яв­ля­ет­ся от­стра­нен­ным об­ме­ном смы­слов. Он на­столь­ко эк­зи­стен­ци­аль­но пе­ре­пле­тён, что ста­но­вит­ся диа­мо­но­ло­ги­че­ским. Это рас­кры­ва­ет про­хо­дя­щий че­рез весь цикл об­раз пла­ща. Он од­но­вре­мен­но сим­вол един­ст­ва с Учи­те­лем (под од­ним пла­щом) и вы­ра­же­ние уче­ни­че­ско­го от­но­ше­ния к Твор­цу. Сим­вол бо­го­вдох­но­вен­но­сти жиз­ни и твор­че­ско­го дей­ст­вия:

              Ду­шой, ды­ха­ни­ем тво­им жи­ву­щей,

              Как ду­но­вень­ем – плащ.

И со­кро­вен­но­го еди­не­ния, со­вме­ст­но­го ог­ра­ж­де­ния от чу­ж­до­го, и за­щи­ти­тель­ной ак­тив­но­сти:

              От всех обид, от всей зем­ной оби­ды

              Слу­жить те­бе пла­щом.

              . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              При пер­вом чер­нью за­не­сён­ном кам­не

              Уж не плащ – а щит!

Об­раз пред­веч­ной не­раз­рыв­но­сти муж­ско­го и жен­ско­го:

              Два – под од­ним пла­щом –

              Хо­дят ды­ха­нья.

И в то же вре­мя здесь плащ – дес­ни­ца Са­мо­го Бо­га, ох­ра­няю­щая и еди­ня­щая два ды­ха­нья. И, на­ко­нец, не­пре­рыв­ное рас­кры­тие об­раза пла­ща скре­п­ля­ет­ся трое­крат­ным его ут­вер­жде­ни­ем в по­след­нем сти­хо­тво­ре­нии. Это эк­зи­стен­ци­аль­ная точ­ка един­ст­ва, не­раз­рыв­но­сти, мо­на­дич­но­сти бо­го­че­ло­ве­че­ско­го со­твор­че­ст­ва. Го­лос Учи­те­ля не­ред­ко зву­чит как внут­рен­ний го­лос твор­че­ской со­вес­ти по­эта. Здесь возникает вопрос: вер­но ли ус­лы­шан при­зыв Бо­га? Не звучат ли совсем иные го­ло­са? Это про­бле­ма рис­ка сво­бо­ды, бре­ме­ни от­вет­ст­вен­но­сти сво­бод­но­го твор­ца. Здесь же про­бле­ма по­ис­ка ма­те­рии и об­ре­те­ния сил к во­пло­ще­нию, – это бре­мя твор­че­ско­го во­пло­ще­ния. Итог му­чи­тель­но­го твор­че­ско­го ак­та вся­кий раз све­ря­ет­ся с об­ра­зом вдох­но­ве­ния, и все­гда твор­ца гло­жет со­мне­ние: не то, опять не то! (лгу­щим и лгу­щим). При бо­лее при­стра­ст­ном взгля­де в этом мож­но об­на­ру­жить и бо­го­бор­че­ский мо­тив. Та­ко­ва эк­зи­стен­ци­аль­ная диа­лек­ти­ка твор­че­ст­ва.

Марина Цветаева с сыном Георгием. 1935 г.

Так рас­кры­ва­ет­ся смысл сти­хо­тво­ре­ния, ес­ли плащ при­над­ле­жит Но­во­за­вет­но­му Ада­му. Но здесь же вме­ще­на и дру­гая ли­ния: уче­ник-по­эт-жен­щи­на – за пла­щом учи­те­ля-Ада­ма-муж­чи­ны. Жен­щи­на пред­на­зна­че­на прой­ти по жиз­нен­ным тер­ни­ям че­рез все сти­хии и вре­ме­на за сво­им Ада­мом:

              Но тес­на вдво­ём

              Да­же ра­дость утр.

              От­толк­нув­шись лбом

              И по­дав­шись внутрь

              (Ибо стран­ник – Дух,

              И идёт один),

              До на­чаль­ных глин

              По­ту­п­ляя слух –

              Над ис­точ­ни­ком

              Слу­шай – слу­шай, Адам,

              Что про­точ­ные

              Жи­лы рек – бе­ре­гам:

              – Ты и путь и цель,

              Ты и след и дом.

              Ни­ка­ких зе­мель

              Не от­крыть вдво­ем.

              В гор­ний ла­герь лбов

              Ты и мост и взрыв.

              (Са­мо­вла­стен – Бог

              И меж всех рев­нив.)

              Над ис­точ­ни­ком

              Слу­шай – слу­шай, Адам,

              Что про­точ­ные

              Жи­лы рек – бе­ре­гам:

              – Бе­ре­гись слу­ги,

              Да­бы в от­чий дом

              В гор­дый час тру­бы

              Не пред­стать ра­бом.

              Бе­ре­гись же­ны,

              Да­бы, сбро­сив прах,

              В го­лый час тру­бы

              Не пред­стать в пер­ст­нях.

              Над ис­точ­ни­ком

              Слу­шай – слу­шай, Адам,

              Что про­точ­ные

              Жи­лы рек – бе­ре­гам.

              – Бе­ре­гись! Не строй

              На род­ст­ве вы­сот.

              (Ибо креп­че – той

              В на­шем серд­це – тот.)

              Го­во­рю, не льстись

              На ор­ла, – скор­бит

              Об упав­шем ввысь

              По сей день – Да­вид!

              Над ис­точ­ни­ком

              Слу­шай – слу­шай, Адам,

              Что про­точ­ные

              Жи­лы рек – бе­ре­гам:

              – Бе­ре­гись мо­гил:

              Го­лод­ней блуд­ниц!

              Мерт­вый был и сгнил:

              Бе­ре­гись гроб­ниц!

              От вче­раш­них правд

              В до­ме – смрад и хлам.

              Да­же са­мый прах

              По­да­ри вет­рам!

              Над ис­точ­ни­ком

              Слу­шай – слу­шай, Адам,

              Что про­точ­ные

              Жи­лы рек – бе­ре­гам:

              – Бе­ре­гись…

                          (стих. «Бе­ре­гись», 1927 г.)

«…Я есмь путь и ис­ти­на и жизнь…» (Ин. 14,6) – лик Ада­ма Не­бес­но­го от­кры­ва­ет­ся жен­щи­не че­рез Ада­ма зем­но­го. Бо­лее то­го, для Евы Ада­му-муж­чи­не де­ле­ги­ро­ва­ны пол­но­мо­чия Са­мо­го Бо­га. И про­рыв к гор­не­му для Евы-жен­щи­ны воз­мо­жен толь­ко вслед за Ада­мом-муж­чи­ной (за пла­щом):

              В гор­ний ла­герь лбом

              Ты и мост и взрыв.

Об­ла­дая не­ве­ро­ят­ной твор­че­ской мо­щью, Цве­тае­ва, тем не ме­нее, не пре­тен­до­ва­ла на во­ди­тель­ст­во в па­ре, на­обо­рот, ут­вер­жда­ла ак­тив­ное пер­вен­ст­во муж­ско­го, не­об­хо­ди­мость чис­то­ты и не­за­ви­си­мо­сти его об­раза:

              Но тес­на вдво­ем

              Да­же ра­дость утр.

              . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              (Ибо стран­ник – Дух

              И идёт один),

              . . . . . . . . . . . . . .

              Ни­ка­ких зе­мель

              Не от­крыть вдво­ём.

              . . . . . . . . . . . . . .

              - Бе­ре­гись слу­ги,

              . . . . . . . . . . . . .

              Бе­ре­гись же­ны,

              . . . . . . . . . . . . . . . . . .

              - Бе­ре­гись! Не строй

              На род­ст­ве вы­сот.

              . . . . . . . . . . . . . . . .

              (Ибо креп­че – той

              В на­шем серд­це – тот.)

За та­ким Ада­мом Ева долж­на сле­до­вать (сле­дом и сле­дом) не­от­ступ­но и по­слуш­но (роб­ким и крот­ким), пол­но­стью по­ла­га­ясь на его, не вы­зы­ваю­щий со­мне­ний, вы­бор. Да­же и в том слу­чае, ес­ли он ока­зы­ва­ет­ся лгу­щим и лгу­щим. В этом прав­да во лжи, ис­ти­на жен­ской пре­дан­но­сти не­смот­ря на.

Но сущ­но­ст­ной об­лик цве­та­ев­ско­го Ада­ма не на­шёл жиз­нен­но­го во­пло­ще­ния. Не ока­за­лось муж­чи­ны, твор­че­ская и нрав­ст­вен­ная мощь ко­то­ро­го была бы соразмерна без­бреж­ному мо­рю цве­та­ев­ской ду­ши. Её Адам дол­жен был быть та­ким же гор­дым и не­за­ви­си­мым.

              – Бе­ре­гись мо­гил:

              Го­лод­ней блуд­ниц!

              Мёрт­вый был и сгнил:

              Бе­ре­гись гроб­ниц!

              От вче­раш­них правд

              В до­ме – смрад и хлам.

              Да­же са­мый прах

              По­да­ри вет­рам!

Этот при­зыв-пре­дос­те­ре­же­ние об­ра­щён как бы в бу­ду­щее, к Эф­ро­ну. Но её учи­тель не вы­дер­жал жиз­нен­ной но­ши, и путь его ока­зал­ся лгу­щим и лгу­щим. Муж её ока­зал­ся Ада­мом, про­гля­дев­шим Еву и вверг её в ро­ко­вой, тра­ги­че­ски окон­чив­ший­ся ви­ток судь­бы. Ма­ри­на Цве­тае­ва яви­лась ис­тин­ной Евой и про­шла путь за сво­им Ада­мом вплоть до смерт­но­го ито­га, да­же не­смот­ря на то, что он ока­зал­ся лож­ным, и не­смот­ря на то, что ей, как по­эту, бы­ло свой­ст­вен­но пре­до­щу­ще­ние сво­ей судь­бы.

М.И. Цветаева, Франция, 1939 г. Фото на паспорт перед возвращением на Родину. Из фондов мемориального дома-музея Марины Цветаевой в Болшеве.

Та­ко­вы по­эти­ко-бо­го­слов­ские раз­мыш­ле­ния Ма­ри­ны Цве­тае­вой о пред­на­зна­че­нии муж­ско­го и жен­ско­го на­ча­л в бы­тии. «Дух ды­шит где хо­чет…» (Ин. 3,8) – схо­дит он и в по­эзии. И не ме­та­фо­ри­че­ски, а ре­аль­но, не толь­ко как дух по­эти­че­ско­го вдох­но­ве­ния, но и Дух Гос­по­день, вдох­нов­ляю­щий про­ро­ков, апо­сто­лов, от­цов и учи­те­лей. Не раз в ис­то­рии от­кро­ве­ние нис­хо­ди­ло в фор­ме по­эти­че­ско­го твор­че­ст­ва («Песнь Пес­ней», «Прит­чи», «Псал­мы»). Осо­бая про­ви­ден­ци­аль­ность на­ше­го вре­ме­ни в том, что куль­ту­ра (и по­эти­че­ская в том чис­ле), со­вер­шив свет­ский ви­ток, всё бо­лее воз­вра­ща­ет­ся к ре­ли­ги­оз­ным ис­то­кам (ко­неч­но, и на дру­гом по­лю­се рас­тёт ра­ко­вая опу­холь куль­ту­ры се­ку­ляр­ной). Имею­щий уши – да ус­лы­шит и от­де­лит.

Виктор Аксючиц