Двуликий великий Платон

В жизни гения нередко противоположности сходятся и дополняют друг друга. Платон в «золотых диалогах», «Тимее», первых книгах «Государства» впервые открывает человечеству мир идей, «Благо» - Единое как наиболее явственное представление о Единобожии, первое в истории представление о вечной индивидуальной человеческой душе. Вместе с тем в «Государстве» и «Законах» Платон явился автором первой в мире коммунистической утопии. Оба полюса платоновских смыслов драматически и трагически пережиты в русской истории и культуре.

Распространено мнение, что Западная Европа – наследница античности, античного разума, философской мысли, Русь же не имела доступа к античному наследию, чем объясняется отсутствие в ней философской традиции. Наибольшее влияние на философское мышление христианских народов оказали традиции платонизма и аристотелизма. Платон и Аристотель явили различные методы философствования, которые оппонируют друг другу на протяжении многих веков. В постижении метафизической истины оба подхода взаимодополняют друг друга, развиваются и углубляются его последователями в диалектической полемике. Русская культура восприняла через Византию традицию христианского платонизма, что придало национальному духу определённое своеобразие.

Большинство диалогов Платона больше похожи на литературные, а не философские тексты. Форма диалога предоставляет возможность для диалектического столкновения мнений: кто-то рассказывает кому-то какую-то историю, либо пересказывает миф, либо рассуждает о чём-либо умственном – например, о красоте самой по себе; затем участники могут подискуссировать. Диалоги близки к художественным произведениям, хотя Платон мог быть и рационалистом, как в диалогах «Теэтет» или «Софист». В художественности и образности его текстов сокрыто основное своеобразие платоновской методологии. В творчестве Платона сильны эротические и эросные энергии, акцентирующие и воссоединяющие противоположности мужского и женского, земного и небесного.

Сложные философские тексты, например Аристотеля или Гегеля, требуют для понимания нескольких прочтений, но когда смысл открывается сполна, понятое не требует дальнейшего углубления. Иная природа текстов в Библии. При первом знакомстве открывается обширный пласт известных смыслов, ассоциаций, ибо библейскими образами пронизаны наша жизнь и культура. Последующее чтение открывает новые глубины, которые можно постигать всю жизнь. В бездонности – специфика образного языка, в отличие от рационалистического, способного выразить сложные, но не глубинные смыслы. Рациональное понятие ограничено, жестко схватывает частный смысл, отрубая сопряженные смыслы. Поэтому, осознав его, дальше погружаться некуда. Острый луч рассудка может глубоко проникнуть в явление, при этом освещаются фрагменты, расчленяется живая ткань предмета, многое разрушается, теряется, а значит, не схватывает целостность, не воспринимается жизненная органичность явления.

Творческий метод Платона, помимо категориального анализа включающий художественный образ, позволяет целостно созерцать предмет, не нарушая живого единства разнообразия. Образно-понятийное познание объединяет в себе разнообразные проявления человеческого духа, оно более органично, представляет собой творческое вживание в предмет, экзистенциальное сопереживание, целостное созерцание. Направленность на познание Божественной сущности бытия является актом богопознания. Образ несёт больше информации, ибо содержит живое представление о бытии, позволяющее погружаться в него. Платоновский текст, подобно библейскому, открывается с начала, но возвращение к нему позволяет погружаться в более глубокие смыслы. Диалоги Платона задают параметры философствования, которые глубже и обширнее рационалистических. Для Платона в отличие от Аристотеля акт философского познания был прежде всего актом богопознания. Платона интересовал более всего вопрос главный: каково бытие Демиурга, кто есть Творец бытия, что происходит в акте творчества – творения? Основные его диалоги – вокруг этого, особенно диалог «Тимей» – самый глубокомысленный философский текст в европейской философии. Философия Платона онтологична по предмету и экзистенциальна по форме. Экзистенциальный онтологизм ориентирован на созидание новых смыслов, для чего синтезирует широкий спектр средств: от рационалистической диалектики до художественных образов. Платон вывел из небытия в бытие грандиозное количество смыслов, которые питают европейскую культуру до настоящего времени.

Философию Платона развивали платоники и неоплатоники. Платон стоит у истоков христианского богословия; отцы Церкви и богословы средних веков называли Платона первым христианином до Христа, божественным Платоном. Если Платона интересовали прежде всего вечные идеи как первоосновы бытия, то Аристотеля более всего – энтелехии явлений и предметов, его сознание менее универсально. Аристотель – яркий пример рационалистического познания. Его философию можно характеризовать как рационалистическую метафизику. Аристотель – гениальный философ, но он большей частью анализирует и систематизирует ту массу смыслов, которые вывел на свет Платон. Аристотель филигранно располагает их по «полочкам» и навешивает «ярлыки». Один подход не исключает другого, но понятно, какой приоритетнее в творчестве как созидании новизны. Каждый значительный философ и философская традиция в христианской культуре несут в себе начала Аристотеля и Платона. У кого-то доминирует системно-рационалистическое, у кого-то – экзистенциально-онтологическое осмысление мира. Западноевропейское философское умозрение склонно продолжать аристотелевскую традицию. Восточнохристианское – византийское, православно-славянское и русское – следует в русле платоновской традиции.

Платон оказал огромное влияние на патристику, которая была платонической и неоплатонической. Православное богословие и богослужение пронизаны образами христианского неоплатонизма. Без платоновского мира идей, без его представлений о Демиурге, о вечной человеческой душе невозможно понять смысл христианской литургии. Тем же, кем для Западной Церкви был Фома Аквинский – автор проаристотелевской схоластики, тем для Восточной Церкви был Константинопольский патриарх Фотий. Примечательно, что в то время, когда Фотий в 870 году создал свою академию и Византия переживала культурный и богословский расцвет, на Западе только заканчивались века варварства.

Из трёх источников западной цивилизации – римского правового порядка, греческой интеллектуальной традиции и христианской духовности – только латинская политическая и правовая культура была воспринята Западом, да и то, после веков варварства, из Византии – кодекс Юстиниана как синтез римского права. Греческая философская мысль была известна на Западе опосредованно, искажённо и фрагментарно, что привело к восприятию и развитию одной – рационалистической тенденции античной мысли. Там основные христианские богословские и философские представления были сформированы, когда отцы и учителя Церкви в борьбе с ересями выразили истины Новозаветного Благовестия на языке высокоразвитой неоплатонической философии. Синтезом христианского откровения и античной мысли является патристика, которая сформировалась в Восточно-Римской империи – в Византии, где творили почти все Отцы Церкви. Только несколько западных Отцов Церкви общепризнанны в христианском мире. Влияние христианской богословско-философской традиции шло с Востока на Запад, ослабевало с веками и практически прекратилось к XI веку – с разделением Церквей. Изначально неполно воспринятая христианская традиция высокого мышления развивалась далее на Западе с рационалистическим уклоном, сужаясь тематически и формализуясь.

Западная Европа – наследница римской античности, с развитыми политическими и правовыми традициями. В искусстве и философии римляне подражали грекам. «Римляне, в отличие от греков, не создали никакой философии: даже философствуя, они остаются юристами. У них нет своей истории богов, нет трагедии, нет собственного эпоса. Это лишённый фантазии народ государственных чиновников и солдат – пруссаки античного мира» (В. Шубарт). После падения Западно-Римской империи, в течение веков переселения народов, просвещение в Западной Европе сохранялось в монастырях – островках латинской христианской культуры среди моря варваров. До XII века византийская цивилизация превосходила западноевропейскую, а к моменту крещения Руси «Западная Европа была тёмной и отсталой провинцией единого христианского мира, центр которого определённо находился не в Риме, а в Константинополе. Последний был сокровищницей классической литературы, донесшей до нас древнеязыческие и христианские традиции Греции» (Г.П. Федотов). В раннем Средневековье в Европе был переведён на латинский только один диалог Платона – «Тимей», но изучались более комментарии к нему. Было небольшое количество произведений Аристотеля в латинских переводах. Нашествие сарацинов в Испанию в VIII веке открыло Европе неизвестные произведения Аристотеля, но на арабском языке. Толкований было больше, чем переводов, ибо каждый переводчик считал себя толкователем текстов.

После завоевания турками Константинополя в 1453 году беглые византийские монахи впервые принесли в Италию оригинальные произведения Аристотеля и Платона. Греческое культурное наследие, переданное византийцами, послужило мощным импульсом – с этого в Европе начинается эпоха Возрождения. К этому времени западноевропейское мировоззрение оформилось в школах схоластики и томизма, которые сложились под влиянием Аристотеля, известного фрагментарно и отражённо. Поздняя схоластика занималась интерпретацией Аристотеля, согласованием его учения со Священным Писанием и мнением признанных христианских авторитетов. Поэтому развитие возрожденческого философского сознания шло в рационалистических формах и несло на себе отпечаток изначальной периферийности. «Римская Церковь в уклонении своём от восточной отличается именно… торжеством рационализма и преобладанием внешней разумности над внутренним духовным разумом» (А.С. Хомяков).

Христианское мировоззрение на Западе было пронизано аристотелевским рационализмом и римской правовой традицией. Обе тенденции нацелены на формирование внешнего человека и межчеловеческому обустройству, мало способствовали внутреннему христианскому преображению. Философскому и богословскому оформлению ренессансной гуманистической интенции поспособствовало влияние греческих еретиков-варлаамитов, которые после поражения на «паламитских» соборах в середине XIY века выехали в Италию, где стали учителями итальянских гуманистов. «Варлаам, обласканный еретиками-папистами, ставший епископом, был, как известно, учителем Боккаччо и Петрарки. Эта якобы греческая ересь, глубоко западная по духу (сам Варлаам – выходец из Италии) шла в полный унисон с другой, уже чисто западной, апостасийной традицией, а именно, схоластикой» (В.П. Семенко).

Вместе с тем, Возрождение – это прорыв языческой природы западного человека, которая в течение Средних веков муштровалась христианской аскезой. В возрожденческом титанизме прорвалась скованная, но не преображённая христианством языческая стихия. Возрождение – это прежде всего возрождение неоязычества западного человека, стремящегося к своим дохристианским корням. Исход византийских гуманистов в Италию послужил поводом, а принесенная ими эллинистическая культура – материалом для культурного самовыражения западноевропейцев. Заимствован был в основном языческий натурализм, подкреплённый аристотелевским рационализмом.

В то время как христианский Запад получил философское наследие греков от арабов через Александрию и от беглых византийских монахов через Рим и Палермо, Византия была прямой наследницей культуры античной Греции и наследницей греческой мысли. Культуру Византии можно квалифицировать как христианский эллинизм. В Византии знали Платона и Аристотеля в оригиналах. Доминировал интерес к Платону, потому что для профессиональных философов было очевидно, что универсум Аристотеля фрагментарен по отношению к универсуму Платона, платоновская философия более универсальна, всеобъемлюща, бытийна. С этим согласен и директор Библиотеки Конгресса США: «Тогда как Западная и Северная Европа унаследовала первичное и ещё не организованное христианство от распавшейся Западной Римской империи, Русь восприняла совершенное вероучение ещё не покорённой Восточной империи» (Д.Х. Биллингтон). С крещением в Православие Русь восприняла византийский эллинизм, в том числе платоновскую философскую традицию: «Гармонически-греческое в ранней русской душе сказывается и в той тесной связи, которую отцы Восточной Церкви искали с Платоном, в то время как на Западе ориентировались на Аристотеля» (В. Шубарт).

Через церковнославянский язык в русское мировоззрение транслировались культурные пласты христианского эллинизма и эллинизма античного. «Русский язык – язык эллинистический. По целому ряду исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загащиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и поэтому русский язык стал звучащей и говорящей плотью… Эллинистическую природу русского языка можно отождествлять с его бытийственностью» (О.Э. Мандельштам).

«Из греческого наследия русские ученики восприняли веру в вещественность, субстанциональность слова… Слово здесь не просто звук и знак, чисто “семиотическая” реальность, но драгоценная и сакральная субстанция. Одни и те же фигуры одной и той же риторики имеют различную природу в русском “витийстве” и в западноевропейском “эвфуизме”; и различие это, в конечном счёте, обусловлено разницей конфессионально-культурного и конфессионально-психологического контекста, давшего “витийству” такую меру серьёзности, в которой было отказано цивилизационной игре “эвфуизма”, но также и спецификой славяно-русского слова, воспитанного не латинскими, а греческими образцами» (С.С. Аверинцев). Можно отметить «плодотворную доверчивость, с которой русская самобытная речевая культура пошла навстречу эллинистическому красноречию, чтобы уже навсегда слиться с ним в нерасторжимое целое. Это слияние – константа русской литературной культуры. Оно живо и после Петра – в классическом витийстве, праздничном у Державина, медиативном у Тютчева. Оно живо и в нашем столетии» (С.С. Аверинцев).

Наследие христианского и античного эллинизма было целостно воспринято за короткий срок, творческая энергия молодого народа созидает своеобразную и многообразную христианскую культуру. Древняя Русь шла к русскому православному возрождению, которое было прервано татаро-монгольским нашествием.

С падением татарского ига пробуждаются новые формы русской мысли. С рубежа XIV–XV веков вслед за иконописцами своё творчество как священнодейство осознавали художники словесного искусства. «Столь высокое понимание смысла и значения словесного искусства основывалось на глубокой философии слова, восходящей ещё к античным и библейским временам и проникшей на Русь в период “второго южнославянского влияния”. По ветхозаветной традиции слово тождественно сущности вещи, знание слова адекватно знанию вещи. В греческой античности эту линию отстаивает Кратил в одноименном диалоге Платона» (В.В. Бычков). В поисках словесных форм для выражения сущности бытия в древнерусской литературе распространяется стиль плетения словес, который был «характерным, но далеко не единственным способом художественной реализации принципа софийности. Не меньшую роль играл в этом процессе и традиционный для древнерусской культуры художественный символизм» (В.В. Бычков). И здесь развитие платоновской традиции художественного, образного мышления. Рациональные формы философствования мало развивались на Руси и получили распространение к XVIII веку в подражание европейским интеллектуальным традициям.

Сочетание теоретического интереса с практическим соответствовало древним традициям русской мысли, которая заимствовала эту установку в христианском эллинизме, ориентирована на платоновскую традицию, в которой философия воспринимается не как решение отвлеченных рационалистических задач, а как поиск смысла во всём, поиск истинной жизни.

Идеализм сложился в дохристианском платонизме, и поэтому он не имел специально антихристианской направленности. Но в сфере христианской культуры становится очевидной его антиперсоналистическая направленность. Традиция идеализма заложена Платоном, гениальные прозрения которого повлияли на многие христианские представления. Но в его учении уже определилось умаление индивидуального, личностного бытия: «Всё учение Платона об Эросе носит характер отвлечённый – отвлечения через восхождение по ступеням от мира чувственного, где даны живые существа, к миру идейному, где возможна лишь любовь к идее, к истине, к красоте, к высшему благу. Платон предлагает жертвовать любовью к живому существу, к личности во имя любви к идеям, к добру, к истине, к красоте. Эрос платонический не персоналистичен, не знает тайны личности и личной любви, он идеалистичен» (Н.А. Бердяев). В сис­те­ме идеалистической онтологии бы­ли сфор­му­ли­ро­ва­ны мно­гие ка­те­го­рии, во­шед­шие в со­кро­вищ­ни­цу хри­сти­ан­ского богословия. Но ос­нов­ной па­фос пла­то­низ­ма – то­таль­ное под­чи­не­ние все­го сущего еди­но­му на­ча­лу. По от­но­ше­нию к веч­но­су­ще­му Еди­но­му все ин­ди­ви­ду­аль­но­сти пре­хо­дя­щи, яв­ля­ют­ся его ото­бра­же­ния­ми, они пред­на­зна­че­ны ра­но или позд­но слить­ся с Еди­ным. Об­ще­обя­за­тель­ное един­ст­во яв­ля­ет­ся за­ко­ном для всех еди­нич­но­стей. Диа­лек­ти­ка – это нау­ка о ра­зы­ска­нии еди­но­го прин­ци­па в ка­ж­дой ве­щи.

В этой кар­ти­не не остаётся мес­та ин­ди­ви­ду­аль­но­му, лич­но­ст­но­му бы­тию: аб­со­лю­тизм Еди­но­го ли­ша­ет еди­нич­ность, как ос­но­ву пер­со­ни­фи­ка­ции, вся­ких суб­стан­ци­аль­ных ос­но­ва­ний. Ин­ди­ви­ду­аль­ность при­над­ле­жит здеш­не­му, не­долж­но­му, при­зрач­но­му ми­ру и при­зва­на к са­мо­от­ри­ца­нию во имя ни­ве­ли­рую­ще­го слия­ния с Веч­ным Еди­ным, ин­ди­ви­ду­аль­ная ду­ша есть не что иное, как ис­те­че­ние уни­вер­саль­ной Ми­ро­вой ду­ши. В ка­ж­дой об­лас­ти жиз­ни нуж­но най­ти еди­ное на­ча­ло, что­бы всё под­чи­нить ему. В об­лас­ти эс­те­ти­че­ско­го – это Кра­со­та, и всё ин­ди­ви­ду­аль­но пре­крас­ное – толь­ко её искажённые от­бле­ски. В об­лас­ти нрав­ст­вен­ной – Бла­го са­мо в се­бе, в об­лас­ти по­зна­ния – Еди­ная Ис­ти­на. Всё земное имеет прообраз на небе в виде идеи. Вся­кая вер­ная мысль и нрав­ст­вен­ный по­сту­пок яв­ля­ют­ся лишь те­нью, ото­бра­же­ни­ем и смут­ным при­по­ми­на­ни­ем их идеи, укоренённой в Едином. В со­ци­аль­ной жиз­ни наиболее общей и преобладающей над всеми другими является идея го­су­дар­ст­ва. Поэтому благу государства то­таль­но под­чи­ня­ет­ся вся жизнь, пе­ред ним ли­ша­ет­ся суб­стан­ци­аль­ных ос­но­ва­ний че­ло­ве­че­ская ин­ди­ви­ду­аль­ность. Людям в обществе ничто не может принадлежать, более того, они сами не принадлежат себе, ибо вся их жизнь должна быть подчинена служению идее общества и государства. Ис­тин­ны­ми людь­ми, людь­ми в пол­ном смыс­ле сло­ва, яв­ля­ют­ся муд­ре­цы, ко­то­рым от­кры­то со­зер­ца­ние этой ис­ти­ны и ко­то­рые поэтому долж­ны быть пра­ви­те­ля­ми го­су­дар­ст­ва. Так родоначальник идеализма породил и первую социальную утопию, основанную на идеомании.

Так Божественный Платон, христианин до Христа, создавший систему категорий, которая была положена в основу христианского богословия, вместе с тем, был первым идеоманом, в том смысле, что он первый попал во власть своей главной идеи, крайне гипертрофированной и однобоко интерпретированной. С од­ной сто­ро­ны, Пла­тон – автор гибельной для человечества со­ци­аль­ной уто­пии. С дру­гой же, авторитет в христианской культуре прин­ци­пов антиперсоналистического идеа­лиз­ма способствовал лож­ной ори­ен­тации мысли. Ко­гда ду­хи со­ци­аль­но­го не­бы­тия вы­плес­ну­лись из уто­пии в ре­аль­ность (ком­му­низм, со­циа­лизм, фа­шизм), хри­сти­ан­ская ци­ви­ли­за­ция бы­ла внут­рен­не ос­лаб­ле­на ан­ти­пер­со­на­ли­сти­че­ски­ми тен­ден­ция­ми и не смог­ла про­ти­во­пос­та­вить за­щит­ные цен­но­сти. Этот опыт по­ка­зы­ва­ет, ка­ким об­ра­зом ума­ле­ние лич­но­ст­но­го на­ча­ла раз­ла­га­ет бо­же­ст­вен­ную ос­но­ву в че­ло­ве­ке, куль­ту­ре и пе­ре­рас­та­ет в восс­та­ние на тво­ре­ние Бо­жие и на Са­мо­го Твор­ца.

Сосуществование благородного и пошлого, незаметное перетекание высоких намерений в низменные результаты показательны для истории идеализма. Принципиальное зло антиперсоналистической направленности идеализма очевидно на примере генезиса немецкого идеализма. Культ общего и умаление индивидуального в немецкой классической философии подчиняли личность «абсолютам» всякого рода. Эта тенденция была доведена до рафинированного – утончённого, изощрённого абсурда у Гегеля: общее первично и абсолютно, индивидуальное же вторично и произвольно. «Германская философия, с презрением устраняя всё имевшее сколько-нибудь характер случайности и относительности, схватилась бороться с самим абсолютным и, казалось, одолела его» (Н.Я. Данилевский). Абсолютный дух заменяет Личного Бога и подавляет человеческую личность, является целью всякого развития, источником общеобязательного смысла, гармонии, закона и порядка. Авторитет объективистской установки оказался настолько велик, и она так глубоко внедрилась в немецкий дух, что всё последующее столетие немецкая мысль была захвачена поиском тотального идеала. Полемизирующие друг с другом философские, научные, общественно-политические течения были единодушны в том, что восприняли у Гегеля: индивидуальная жизнь привносит всяческую путаницу, бессмыслицу и произвол, она нуждается в муштре всемирного духа.

Младогегельянцы и Маркс, Шопенгауэр и Ницше, социалисты и Бисмарк – были в поисках единого и общеобязательного идеала. Постепенно целая нация воспитывалась в убеждении, что в индивидуальном, личном – средоточие зла; потому необходимо преодолеть персоналистическое жизнеощущение и подчиниться «общему благу». Гитлер довёл до логического воплощения то, к чему, так или иначе, стремились все: и социалисты, и коммунисты, и нацисты, и либералы, и бюрократия, и буржуа, и Вермахт... Так в одержимом влечении масс к идеологическим фикциям отразился и рафинированный идеализм немецкой культуры. Антиперсонализм немецкого идеализма подготовил в культуре благоприятную атмосферу для нарождения фашизма. Николай Бердяев считал, что склонность немецкого мышления к тоталитаризму вполне оформилась ещё при Канте: «Германский идеализм, в конце концов, и должен был на практике породить жажду мирового могущества и владычества, – от Канта идёт прямая линия к Крупу… Германский дух созрел и внутренне приготовился, когда германская мысль и воля должны направиться на внешний мир, на его организацию и упорядочивание, на весь мир, который германцу представлялся беспорядочным и хаотическим. Воля к власти над миром родилась на духовной почве, она явилась результатом немецкого восприятия мира, как беспорядочного, а самого немца, как носителя порядка и организации. Кант построил духовные казармы. Современные немцы предпочитают строить казармы материальные. Немецкая гносеология есть такая же муштровка, как и немецкий империализм. Немец чувствует себя свободным лишь в казарме. На вольном воздухе он ощущает давление хаотической необходимости… Могущественная, угрожающая всему миру германская материя есть эмансипация германского духа». Это писалось в годы первой мировой войны, когда немецкому тоталитаризму ещё только предстояло развернуться в нацизме.

Всё это дало повод выдающемуся богослову прот. Александру Меню резко характеризовать жизненную драму Платона: «Когда читаешь "Законы", начинает казаться, что страницы этой книги написаны маньяком, тяжелым душевнобольным, дошедшим на старости лет до полного маразма. Но даже усматривая в "Законах" явные черты умственного и душевного расстройства, нельзя только этим объяснять дух книги. Ещё работая над "Государством", философ поддался искушению поставить во главу угла не человека, а строй, в "Законах" же он сознательно заключил сделку с Судьбой, всецело проникся презрением к личности, освятив насилие над человеческим духом... О том, что мрачная тень нависла над седой головой основателя Академии в последние годы его жизни, свидетельствуют разные предания. Говорят, Платон сделался в это время необычайно угрюмым, сгорбился и ходил, не поднимая головы. Никто не видел улыбки на его лице. Жизнь его была трагедией, и, как положено в трагедии, она окончилась гибелью героя. Но, в отличие от участи героев Софокла или Еврипида, то была не физическая гибель, а глубокое внутреннее крушение». Но всё же это был не весь Платон. Одно не исключает другого.


Виктор Аксючиц