В статье речь пойдет о Пушкине не как о великом поэте, драматурге и писателе, создателе русского литературного языка, а исключительно как о мыслителе-консерваторе, чьи проницательные и глубокие интуиции в области русской мысли еще недостаточно изучены и осмыслены. Выскажу несколько соображений, которые в дальнейшем потребуют более детального обоснования (полный историографический анализ интерпретаций взглядов Пушкина – дело ближайшего будущего). Не вдаваясь в рамках данной статьи в подробности, скажу лишь, что в дореволюционное и советское время, а также в пореволюционной эмиграции сложилось и утвердилось несколько основных трактовок взглядов великого поэта: так, либералы интерпретировали взгляды зрелого Пушкина исключительно как либеральные, философы и публицисты из круга П.Б. Струве представляли его как «либерального консерватора» (С.Л. Франк), советские пушкиноведы изображали его преимущественно как радикала, выступающего против самодержавия, «декабриста без декабря», своего рода «предтечу» большевизма, монархисты – как великого правого национального мыслителя и православного консерватора. Отчасти в пользу традиционно-либеральной и советской трактовок взглядов Пушкина свидетельствует тот факт, который они, каждая по-своему, непомерно абсолютизируют, что ранний Пушкин принадлежал к кругу дворян-вольнодумцев, среди его друзей были и будущие декабристы. В тот период его взгляды определялись принадлежностью именно к этой среде. Молодой Пушкин, создатель оды «Вольность», стихотворений «Деревня» и «К Чаадаеву», кощунственной «Гавриилиады», многочисленных колких и далеко не всегда справедливых эпиграмм на Александра I, А.А. Аракчеева, А.Н. Голицына, архимандрита Фотия (Спасского), А.С. Шишкова, Н.М. Карамзина, был ярким и талантливым выразителем либеральных умонастроений, пронизанных критикой самодержавной власти и атеизмом. Однако, примерно к 1825–1826 годам, начавшись еще до декабристского мятежа, в его мировоззрении произошел консервативный поворот. Он был очевиден для наиболее чутких и проницательных современников. Уже в 1827 году князь П.А. Вяземский пустил в оборот версию, согласно которой Пушкин был «либеральным консерватором»: «Натура Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви, нежели негодования; более благоразумной терпимости и здравой оценки действительности и необходимости, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом поприще, если оно открылось бы пред ним, он без сомнения был бы либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так называемая либеральная, молодая пора поэзии его не может служить опровержением слов моих» [3, с. 80]. Минаков Аркадий Юрьевич, доктор исторических наук, профессор Воронежского государственного университета. E-mail: minak.arkady2010@yandex.ru 224 [ Тетради по консерватизму № 1 2021 Трактовку Вяземского, отнюдь не общепринятую до 1917 года, блестяще развил в своей статье «Пушкин как политический мыслитель» (1937) С.Л. Франк. Характеризуя политическое мировоззрение зрелого Пушкина, он писал: «По общему своему характеру, политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетавшийся, однако, с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости, – т.е. в этом смысле проникнутый либеральными началами» [14, с. 412]. Представляется, что характеристика пушкинского «консервативного либерализма», данная Франком, не вполне точна. С нашей точки зрения, поздний Пушкин пришел к консервативному пониманию свободы, добровольно ограниченной религиозными и нравственными ценностями. Подобное понимание отнюдь не сводится к «независимости личности в частной жизни» [14, с. 415]. Ядро взглядов зрелого Пушкина определялось прежде всего его отношением к Православию и самодержавию. Молодого Пушкина нельзя было назвать не то что православным, но даже и религиозным человеком. В духе той среды, к которой поэт принадлежал от рождения, он первоначально разделял просветительские ценности в духе Вольтера, эстетические – в стиле Эвариста Парни, в дальнейшем прошел через искушение атеизмом и членство в масонской ложе «Овидий» [1, с. 14–51]. Однако по мере накопления жизненного, эстетического и интеллектуального опыта, исторических знаний у него постепенно возник глубокий и пристальный интерес к Православию. Уже в 1822 году, причем едва ли не на пике своих радикальных умонастроений в «Заметках по русской истории XVIII века» он пишет о благотворном влиянии Православия на формирование русского национального характера и просвещения: «...греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам особенный национальный характер. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением» [7, с. 272]. Оказавшись в ссылке в Михайловском (1824–1826), где в его сознании и произошел консервативный поворот, Пушкин внимательно изучает Священное Писание и собрание житий святых – Четьи-Минеи, обдумывает их, делает выписки и т.д. Много позже он читает «Путешествие к святым местам» А.Н. Муравьева, участвует в составлении «Словаря о святых». Его позднейшие оценки Православия и православного духовенства исключают былое «вольтерьянство». В важном для понимания взглядов Пушкина письме к П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года он категорически не приемлет крайне уничижительную оценку Византии, характерную для европейского и западнического сознания, разделяемую Чаадаевым: «Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п.» [11, с. 392]. С точки зрения филокатолика Чаадаева, все беды России имеют своим источником то обстоятельство, что Русь осталась верна Православию и не приняла католицизм. Пушкин возражал: «разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Русское духовенство до Феофана, было достойно уважения: оно никогда не оскверняло себя мерзостями папства и, конечно, не вызвало бы реформации в минуту, когда человечество нуждалось в единстве. Я соглашаюсь, что наше нынешнее духовен- 225 ] А.Ю. Минаков ство отстало. Но хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все, оно не принадлежит к хорошему обществу» [11, с. 392–393]. У России «было свое особое предназначение» [11, с. 392]. Ее «необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена» [11, с. 392]. Но дело не только в спасении европейской католической цивилизации. С этого момента, согласно Пушкину, «мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех» [11, с. 393]. Именно это «совершенно особое существование» привело к тому, что «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада» [10, с. 215]. Формулу Запада определило ее «европейское просвещение» [10, с. 217]. У России же было свое христианское просвещение, сформировавшееся под влиянием византийского Православия. Представляется, что здесь Пушкин самостоятельно пришел к идее русской самобытности, которую до него развивали «любомудры» и М.П. Погодин. Конечно, строго говоря, Пушкин не был человеком воцерковленным. Как, впрочем, и подавляющее большинство его современников: Н.М. Карамзин, А.С. Шишков, А.С. Стурдза, В.А. Жуковский и т.д. Среди всей блестящей плеяды деятелей той эпохи, пожалуй, лишь один князь С.А. Ширинский-Шихматов представлял в этом смысле исключение, став в итоге иеромонахом Аникитой, чьи мощи ныне покоятся на Афоне в Ильинском скиту. Изучение важнейших этапов русской истории, в особенности Смуты, деятельности Петра I и Пугачевщины привело Пушкина к убеждению, что самодержавие для России является наиболее естественной и совершенной формой правления. Отношение Пушкина к самодержавию наиболее ярко отразил Гоголь в письме к В.А. Жуковскому – «О лиризме наших поэтов» в «Выбранных местах из переписки с друзьями»: «...Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха и как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! “Зачем нужно, – говорил он, – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жестокое и небратское. С одним буквально исполнением закона не далеко уйдешь; нарушить же, или исполнить его никто из нас не должен: для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные Штаты. <...> Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них ни одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт» [4, с. 73]. При этом зрелый Пушкин никогда не был приверженцем демократии. Так, в 1835 году он пишет о Франции – «средоточии Европы», в которой общественная жизнь эгоистическая, в которой наука и поэзия – «не цели, а средства», а народ «властвует в ней отвратительною властию демокрации» [9, с. 213]. И это не было случайной оговоркой! В большой критической статье 1836 года о мемуарах Джона Теннера, Пушкин писал: «Уважение к сему новому народу [американцам – А.М.] и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую, подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посре- 226 [ Тетради по консерватизму № 1 2021 ди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами” [5, с. 457–458]. Гоголь в уже процитированном письме к В.А. Жуковскому приводил еще одно суждение Пушкина: «А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина. Человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит» [4, с. 73]. Пушкин не просто не принимал демократию, он при этом являлся сторонником жесткой иерархии и сословности. Его «Заметки о русском дворянстве» 1830 года – это настоящая апология дворянства и наследственной аристократии. О дворянстве он говорит как о высшем сословии народа, награжденного большими преимуществами собственности и частной свободы, мощных защитниках или близких к властям и непосредственных «предстателей». Это люди, которые имеют время заниматься чужими делами, отменные по своему богатству или образу жизни, независимые, храбрые, благородные и т.д. Наследственность высшей знати есть гарантия ее независимости [6, с. 243]. Пушкин подвергает Петра I критике за «уничтожение дворянства чинами» [6, с. 244], это приводит к падению знати, он – «одновременно Робеспьер и Наполеон (Воплощенная революция)» [6, с. 245]. Под «революцией» Петра Пушкин понимал подавление старинного потомственного дворянства и введение Табели о рангах. Он против получения дворянства за выслугу. Не удивительно, что Пушкин горячо одобряет замысел Николая I ограничить приток в дворянское сословие представителей иных сословий. В письме П.А. Вяземскому от 16 марта 1830 года он выражает радость: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра». <…> Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы” [13, с. 69]. Петровский абсолютизм подвергался критике Пушкиным за его «революционность», за умаление значения потомственного дворянства. При всём этом Пушкин не был сторонником крепостного права. Правда, его отношение к «рабству» было двойственно, он считал, что освобождение от него «сверху» неизбежно, но видел его в достаточно отдаленном будущем, по мере успехов просвещения в народной среде. Его описание положения крепостных крестьян напоминает соответствующие страницы из сочинений «крепостников» Ф.В. Ростопчина и Н.М. Карамзина: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского уничижения в его поступи и речи?.. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища <…> Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши, у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности... Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения. Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков, это очевидно для всякого» [12, с. 284]. Если можно говорить о каком-то подобии политической программы, которая вытекала из взглядов Пушкина, то она прежде всего была связана с неприятием вульгарного западничества и идеи революции. Зрелый Пушкин радикально переосмыслил свое отношение к идеям Просвещения, Радищеву, декабристам. «Лучшие и прочнейшие изменения, – пишет он в «Путешествии из Москвы в Петербург», полемически направленном против известного произведения Радищева, – суть те, которые происходят от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических, страшных для человечества» [12, с. 284]. В своей записке «О народном воспитании» (1826), адресованной Николаю I, Пушкин по сути дела выдвинул идею консервативного Просвещения, направленную против 227 ] «чужеземного идеологизма» [8, с. 282] и призванную предотвратить вовлечение молодых людей «в преступные заблуждения, тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные» [8, с. 283]. Ключевая идея Записки – это формирование национального самосознания посредством исторического образования: «Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. “История государства Российского” есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве» [8, с. 286]. Взгляды зрелого Пушкина, пронизанные прежде всего пониманием государственной и культурной миссии самодержавия, С.Л. Франк характеризовал как «некоторый уникум в истории русской политической мысли XIX века». Франк настаивал, что они не имели «ничего общего ни с официальным монархизмом самих правительственных кругов, ни с романтическим, априорно-философским монархизмом славянофилов, ни с монархизмом реакционного типа» [14, с. 418]. С нашей точки зрения, это утверждение не вполне точно. Взгляды Пушкина не столь уж и уникальны и во многом определялись идейным контекстом той эпохи. К примеру, В.Г. Белинский, уже фанатически увлеченный идеями социализма, в 1845 году отмечал: «…Карамзин не одного Пушкина – несколько поколений увлек окончательно своею “Историею государства Российского”, которая имела на них сильное влияние не одним своим слогом, как думают, но гораздо больше своим духом, направлением, принципами. Пушкин до того вошел в ее дух, до того проникнулся им, что сделался решительным рыцарем истории Карамзина и оправдывал ее не просто как историю, но как политический и государственный коран, долженствующий быть пригодным, как нельзя лучше, и для нашего времени и остаться таким навсегда» [2, с. 525]. Представления и идеи, характерные для зрелого Пушкина, которые мы описали выше – это взгляды консерватора очевидно разделявшего основные идеи «русской партии», сложившейся еще в первой четверти XIX века. Речь идет о религиозной, культурной и политической аксиоматике русского консерватизма в том виде, в каком ее сформулировал прежде всего Н.М. Карамзин. Литература 1. Андреев И.М. Русские писатели XIX века. М.: Издательский Дом «Русский паломник»; Валаамское общество Америки, 2009. 591 с. 2. Белинский В.Г. Статьи о Пушкине. 1843–1846 / В.Г. Белинский // Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. VII. C. 97–582. 3. Вяземский П.А. «Цыганы». Поэма Пушкина / П.А. Вяземский // Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1984. C. 72–82. 4. Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. М.: Сов. Россия, 1990. 432 с. 5. Пушкин А.С. Джон Теннер / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 5. С. 457–482. 6. Пушкин А.С. Заметки о русском дворянстве / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 6. С. 243–244. 7. Пушкин А.С. Заметки по русской истории XVIII века / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 5. С. 269–272. 8. Пушкин А.С. Записка «О народном воспитании» / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 5. С. 282–286. 9. Пушкин А.С. «История поэзии» С.П. Шевырева / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 6. С. 311–312. 10. Пушкин А.С. О втором томе «Истории русского народа» Полевого / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 6. С. 212–215. А.Ю. Минаков 228 [ Тетради по консерватизму № 1 2021 11. Пушкин А.С. Письмо П.Я. Чаадаеву. 19 октября 1836 г. Петербург / А.С. Пушкин // Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 16. М.: Воскресенье, 1997. С. 392–393. 12. Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург / А.С. Пушкин // Собр. соч.: в 6 т. М.: Правда, 1969. Т. 6. С. 267–294. 13. Пушкин и Ф.И. Толстой – П.А. Вяземскому / А.С. Пушкин // Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 14. М.: Воскресенье, 1996. С. 69–70. 14. Франк С.Л. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX в. М.: Книга, 1990. С. 396–421.
Комментариев нет:
Отправить комментарий