Заметки трагического оптимиста. Часть 9.

Самосознание и история

- Насколько я понял, вы оптимист по натуре?

- Сама жизнь есть сопротивление небытию, она оптимистична по своей природе. Жить – значит утверждать оптимизм бытия!

Работа над массивом по историософии России побудила задуматься о том, как осознание истории вырастает из опыта самоосознания. Индивидуальный опыт по существу ближе к постижению жизни человеческого духа, каковой и является история. Я не буду доказывать, что изучал историю своей страны объективно и беспристрастно – с холодным сердцем, мои книги о России выстраданы моей жизнью. Описывая судьбу Отечества, я осознаю и свою судьбу. Я не отрицаю, что моё понимание истории Родины основывается на моей жизни, более того, убеждён, что это и есть наиболее объективный подход к истории: наша история и наши судьбы укоренены в общей экзистенции и в едином бытии. Многие поколения советских людей были насильственно отторгнуты от своей подлинной родины, нам с детства блокировали историческую память и национальное сознание, мы росли не в тысячелетней великой русской православной культуре, а в клочках коммунистической утопии. И можно отнести к разряду чуда, что сквозь выжженную почву пробивались ростки, движимые интуицией бытия и стремящиеся обрести Небесное и земное Отечество. Обретение Родины в духовном смысле было обретением самого себя.

Бремя свободы

  

На собрании студенческого строительного отряда философского факультета МГУ, я – командир, Серёжа Никитин – комиссар (ныне - многолетний руководитель Торговой палаты России в Германии). Зейская ГЭС, 1974 год.

Однажды жарким сентябрьским днём я возвращался с полугодичной шабашки из Кургана со старым рюкзаком, наполненном заработной платой на наши бригады, – около тридцати тысяч рублей, по тем временам очень большие деньги. На Казанском вокзале меня останавливает милиционер для проверки паспорта. Пока он очень внимательно разглядывал документ, я осознал, что, если меня заберут в отделение, оттуда я, скорее всего, живым не выйду, – слишком заманчив куш в моём рюкзаке, и слишком не защищены ни деньги, ни я. Когда он неохотно вернул паспорт, я весело спросил: почему решили проверить. Он ответил: подозрение в бродяжничестве. И только тут я увидел себя со стороны: длинноволосый, бородатый, чёрный от загара, в выгоревшей рубашке и рваных джинсах, в тапочках на босу ногу (одежда пообносилась на многих стройках), – я не мог не вызывать подозрения. Меня Господь охранил в этой долгой дороге.

  

Разборка с местным прорабом. Зейская ГЭС.

Конечно, шабашка была тяжёлой платой за свободу. Я чувствовал себя как пианист, который каждый день обязан бренчать на фортепьяно, но каждый день вынужден колоть дрова. На шабашке я существовал в непрерывной депрессии, особенно от вынужденного общения с номенклатурными работниками. Но спасали книги (читать можно было только ночью или в дороге) и дневник самосознания, с которым не расставался и куда вписывал философские грёзы, приходящие в самых неподходящих ситуациях. Тяжким для меня трудом я приобретал шесть-семь месяцев свободы, творчества и жизни с семьей. Приобретал, конечно, и здоровье, налитую бронзовую мускулатуру – от тасканий вёдер с бетоном.

Подведение итогов дня с бригадиром стройотряда.

Впечатления, полученные в бесконечных поездках, становились предметом размышлений. Прогнивший режим держался по инерции и как-то отдельно от людей, которые всё больше жили своей жизнью, по необходимости лишь произнося идеологические пароли. Уже в конце семидесятых годов я был уверен в недолговечности коммунистического строя.

 

На шабашке в поездке между бригадами. Курганская область. Конец семидесятых

Молитва современника

В трудное время гонений, когда исчезали в тюрьмах друзья, дом терзали обысками, меня – арестами и допросами, угрозами лагерного срока, когда каждую написанную страницу приходилось прятать у друзей, когда казалось – ничто не оставляет надежд на избавление от беспросветного мрака, – Творец даровал другое жизненное измерение, явилась мне молитва, в которой я обрёл упование и силы исполнить творческий долг:

18.03.84

Молитва современника.

В ночи ду­ша моя, но жизнь моя – свет люб­ви Тво­ей, Гос­по­ди. Теряю силы, но не оставляю надежды, погружаюсь во мрак, но не теряю веры, ожес­то­ча­юсь серд­цем, но ал­каю образа ми­ло­серд­ной люб­ви Тво­ей, Гос­по­ди.

Господи, при­ми под сень Кре­ста Сво­его и дай сил про­нес­ти крест мой. Господи, Открой мою душу стра­да­ни­ям чад Тво­их и умением не те­рять му­же­ст­ва при том. Гос­по­ди, Бог мой, одари меня твёр­до­стью и не­пре­клон­но­стью, и в то же вре­мя со­стра­да­ни­ем и чут­ко­стью, ибо без пер­во­го не­воз­мож­но ус­то­ять, без дру­го­го не­мыс­ли­мо со­вер­шить. Гос­по­ди, Ии­су­се Хри­сте, нау­чи – как ви­деть пол­но­ту и, пе­ре­жи­вая ми­ро­вое бед­ст­вие, не те­рять при­сут­ст­вия ду­ха до по­след­не­го мгно­ве­ния. Господи, Спаситель мой, дай сил, ощу­щая разверзшуюся пред на­ми безд­ну, не ока­ме­неть от горя, но и не по­те­рять спа­сающую на­де­ж­ду.

Гос­по­ди, от­вер­зи ус­та мои, ибо немощен сам я, и ус­та мои воз­да­дут хва­лу Те­бе, ибо пре­ис­пол­не­но серд­це моё Духом Твоим. Гос­по­ди, отверзи очи людей достойных, но ослеплённых. Господи, спа­си ближних моих, за ду­ши коих от­вет­ст­ве­нен я, за­щи­ти нас от об­стоя­ния зла, ибо и са­мые немощные – ча­да Твои. Аминь.

Виктор АКСЮЧИЦ