Характер нравственности
Каков исторический возраст и каково
будущее русского народа, который не только самосохранился на грани выживания в
невиданно суровых природно-климатических и геополитических условиях, но и
освоил безбрежные просторы, построил огромное многонациональное государство,
создал высокую цивилизацию и великую культуру? Беспрецедентные исторические
деяния говорят об удивительном национальном характере и о великой духовной
миссии русского народа. Русская история, культура и цивилизация – это
уникальное явление национального духа, преодолевающего
и преобразующего сопротивление мировой материи.
«История в
некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их
бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков потомству;
дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего».
Н.М. Карамзин
«Нам знакомо
одно лишь насущное видимо-текущее, да и то понаглядке, а концы и начала – это
всё ещё пока для человека фантастическое».
Ф.М. Достоевский
«Судьбы народа сокрыты в его истории. Она таит в себе не только его
прошлое, но и его будущее; она являет собою его духовное естество: и его силу,
и его дар, и его задание, и его призвание. История народа есть молчаливый
глагол его духа; таинственная запись его судеб; пророческое знание грядущего».
И.А. Ильин
В западной и в либеральной отечественной
публицистике много наговорено о русских варварстве и жестокости на фоне
европейской цивилизованности и добродетельности. Но если сравнить нравственные
идеалы и реальную жизнь народов, то возникает другая картина. В русском языческом
пантеоне не было бога войны, в то время как среди европейских народов в
дохристианских религиозных представлениях понятие о воинственном божестве
доминировало, весь эпос выстроен вокруг тем войн и завоеваний. Интересны в этом
смысле материалы, приведённые Виктором Калугиным в статье «Идеалы русского
эпоса». Во французской поэме «Песня о Роланде» повествуется о крестовых походах
и кровавых сражениях с иноверцами:
Пусть
синагоги жгут, мечети валят.
Берут
они и ломы и кувалды,
Бьют
идолов, кумиры сокрушают,
Чтоб
колдовства и духу не осталось.
Ревнует
Карл о вере христианской,
Велит
он воду освятить прелатам
И
мавров окрестить в купелях наспех,
А
если кто на это не согласен,
Тех
вешать, жечь и убивать нещадно.
Насильно
крещены сто тысяч мавров.
Русские войны велись в защиту правой
веры, «Тем не менее темы религиозной ненависти и религиозной мести в русском народном эпосе
попросту нет» (В. Калугин). Русский человек после победы над иноверцами
никогда не стремится насильственно обратить их в свою веру, тем более наспех. В
былине «Илья Муромец и Идолище» русский богатырь освобождает Царьград от поганого Идолища, но отказывается быть
воеводою города и возвращается на родину. В средневековом европейском эпосе
цель крестовых походов – кто не убит в
бою, тот окрещён, для чего рыцарь готов
вешать, жечь и убивать нещадно. Таким образом, «основная мысль былин и древнерусских летописных воинских повестей – освобождение, рыцарских хроник – завоевание, крещение иноверцев. Тема
религиозной войны полностью отсутствует в русском эпосе, точно так же как
отсутствуют темы религиозной или расовой непримиримости, вражды» (В.
Калугин).
В.М. Васнецов - Баян.1910г.
В древнерусской литературе отсутствует
тема обогащения при завоеваниях, разбоя, в то время как сюжеты на эту тему
распространены в западноевропейской литературе. Призыв «Песни о Сиде»: «Нападайте дерзко, грабьте проворно… Грабя
врагов, разоряя всю область». Борьба за дележ добычи, боязнь оказаться
обделенным, не получить свою долю оказываются определяющими во всех подвигах
Сида. Герои «Песни о Нибелунгах» одержимы поиском зарытого клада – золота
Рейна. Главный герой древней английской поэмы «Беовульф» погибает, «насытив зренье игрой самоцветов и блеском
золота… В обмен на богатства жизнь положил я». Ни одному из героев русского
эпоса не приходит в голову жизнь положить
в обмен на богатства. Более того, Илья Муромец не способен принять откуп,
предлагаемый разбойниками, – «золотой
казны, платья цветного и коней добрых сколько надобно». Он не сомневаясь
отвергает путь, где богату быть, но добровольно испытывает дорогу,
где убиту быть.
«Нет
в русском эпосе и такого традиционного императива (всеобщего обязательного
нравственного закона, которому подчинены все действия героя), как кровавая месть. “Старшая Эдда”, “Песнь
о Нибелунгах”, исландские саги, ирландский эпос, сказания о нартах и многие
другие национальные эпопеи основаны на долге мести за убитого родича, за честь
рода. В русском эпосе – не только в эпосе, но и в сказках, легендах, песнях,
пословицах, поговорках – долг личной или
родовой чести не имеет ничего общего с долгом личной или родовой мести.
Понятие мести как таковое вообще отсутствует в русском фольклоре, оно как бы
изначально не заложено в “генетическом коде” народа… Главные герои русского
эпоса обычно предстают крестовыми братьями, побратимами… Изначально сам обычай
побратимства и кровного братства был самым непосредственным образом связан с
кровной местью, не случайно и сама клятва скреплялась символическим смешением
крови. Становясь братьями по крови, побратимы брали на себя все обязательства
выполнения прежде всего кровной мести. Ничего подобного нет в русском народном
эпосе. Идея ратного побратимства имеет здесь совершенно иное значение и связана
только с обычаями крестного братства как помощи в беде, в болезни, в бою, а не
мести и не отмщения» (В. Калугин).
В целом русскому народному эпосу более
свойственны понятия о добродетели и целомудрии, чем западноевропейскому. В нём
нет «натуралистических подробностей в
описаниях битв, того, как “отделяется хребет спинной”, как копьём “пронзают
утробу”, как меч Роланда рассекает у противника “подшлемник, кудри, кожу”,
проходит “меж глаз середкой лобной кости” и выходит “через пах наружу снова”,
как вылезают на землю “мозги врага”, как сам Роланд видит, что смерть его
близка, что у него “мозг начал вытекать”, как затем из раны “наземь вывалился
мозг”. Невозможно себе представить русских богатырей, пьющих кровь врага, как
это делают рыцари-бургунды в “Песне о Нибелунгах”: “И к свежей ране трупа
припал иссохшим ртом. Впервые кровь он пил и всё ж доволен был питьем”. Ничего
подобного нет ни в одной русской былине» (В. Калугин).
В.М. Васнецов - Витязь на распутье. 1878г.
Идеалы русского эпоса больше
соответствуют христианским нормам. Между идеалами и жизнью всегда существует
дистанция, но народ ориентируется на идеальные нормы и судит себя по ним. Не
случайно так плодотворно было принятие христианства – на Руси через век была
процветающая православная культура. Православие – религия любви и совести –
пробуждало совесть и побуждало к взыскательному нравственному самоконтролю. «Вообще не интерес составляет главную
пружину, главную двигательную силу русского народа, а внутреннее нравственное
сознание, медленно подготовляющееся в его духовном организме, но всецело
охватывающее его, когда настанет время для его внешнего практического
обнаружения и осуществления» (Н.Я. Данилевский). Шкалой ценностей и
основной жизненной мотивацией русского человека является идеал сам по себе. У
западного же человека доминирует достижение индивидуальных жизненных интересов.
Русские в целом грешили меньше
европейцев, а каялись больше[1]. При
всех исторических испытаниях уровень их общественной нравственности во все
века, а временами и уровень правосознания был выше европейского. «Пытка отменена в России тогда, когда она
существовала почти во всех судах Европы, когда Франция и Германия говорили об
ней без стыда и полагали её необходимою для отыскания и наказания преступников»
(А.С. Хомяков). На Русской земле невозможно представить реестр индульгенций, указывающий, за какие
провинности и в каких размерах взимаются штрафы с монахов и монахинь, за какое
количество незаконнорождённых детей аббатиса подвергается обложению налогом. На
Руси не приходилось сводом законов и денежными штрафами пресекать разврат в
монастырях католической Европы. В Италии эпохи Возрождения «священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные
дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам
“ради денег делаться сводниками проституток”, но всё напрасно. Монахи читают
“Декамерон” и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как
последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с
разбойничьими вертепами, то с непотребными домами… В церквах пьянствуют и
пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов,
исцеленных этими иконами. Францисканские монахи изгоняются из города Реджио за
грубые и скандальные нарушения общественной нравственности, позднее за то же из
этого же города изгоняются и доминиканские монахи» (А.Ф. Лосев). Ничего
близкого не было в русской церковной жизни.
Невозможно представить, чтобы
православный митрополит или патриарх предавались таким порокам, какие были
распространены в средневековом Ватикане, или вообразить распущенность нравов в
высшем духовенстве, распространённую при папском дворе: «Папа Александр VI, будучи кардиналом, имел четырех незаконных детей… а
за год до своего вступления на папский престол, уже будучи 60 лет, вступил в
сожительство с 17-летней, от которой вскоре имел дочь… Современники сообщают
также, что он сожительствовал со своей дочерью Лукрецией, которая также была
любовницей своего брата Цезаря, и что эта Лукреция родила ребёнка не то от
отца, не то от брата. Имели незаконных детей также и папы Пий II, Иннокентий
VIII, Юлий II, Павел III; все они – папы-гуманисты, известные покровители
возрожденческих искусств и наук» (А.Ф. Лосев). Увеселительные празднества с
отравлениями в виде десерта – обыденное явление при папском дворе: «Папа Александр VI и его сын Цезарь Борджиа
собирают на свои ночные оргии до 50 куртизанок… Он торговал должностями,
милостынями и отпущением грехов. Ни один кардинал не был назначен при нём, не
заплатив большую сумму. Александр VI умер, отравившись конфетой, приготовленной
им для одного богатого кардинала. При Юлии II в Ватикане происходил бой быков.
Папа Лев X был страстным охотником и очень любил маскарады, игры и придворных
шутов… Широкое распространение получает порнографическая литература и живопись…
В Ватикане при Льве X ставят непристойные комедии… причём декорации к некоторым
из этих комедий писались Рафаэлем; при представлении папа стоит в дверях зала,
и входящие гости подходят к нему под благословение… Нередко по политическим
соображениям высшими духовными лицами, кардиналами и епископами, назначаются
несовершеннолетние дети» (А.Ф. Лосев).
Питер Брейгель - Битва Масленицы и Поста. 1559г.
Балтазар Косса, живший в XV веке, в
юности был пиратом, разбойником, затем принял духовный сан и, наконец, стал
папой Иоанном XIII. О нравственном обращении речи не было, страсть к женщинам в
нём не ослабевала. Иоанн XIII предавался разнообразным любовным утехам и сделал
своей любовницей 14-летнюю внучку, до этого соблазнив свою сестру и мать. Затем
он предложил свою внучку-любовницу в жены неаполитанскому королю, после чего
отравил обоих любовным снадобьем. Для увеличения ватиканской казны папа
установил тарифы на индульгенции: за убийство матери и отца – 1 дукат, за
убийство жены – 2 дуката, за жизнь священника – 4, епископа – 9, за
прелюбодеяние – 8, за скотоложство – 12 дукатов. Собор епископов вынужден был
низложить такого папу, но он всё же был оставлен епископом. При всех
жестокостях средневековых нравов на Руси подобное невозможно представить. Так
же как немыслима на Руси и европейская распущенность епископата – тайная и
явная.
Русским свойственна деликатность к другим
и требовательность к себе, самокритичность. «Способность
отрешиться на время от почвы, чтоб трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя,
есть уже сама по себе признак величайшей особенности… В русском человеке видна
самая полная способность самой здравой над собой критики, самого трезвого на
себя взгляда и отсутствие всякого самовозвышения, вредящего свободе действия»
(Ф.М. Достоевский). Самокритичность русских людей нередко бывает
гипертрофированной. «Народ наш с
беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов
толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда даже он
несправедлив к самому себе, – во имя негодующей любви к правде, истине»
(Ф.М. Достоевский). С Достоевским солидарен современный автор: «Всякий настоящий русский, если только он не
насилует собственной природы, смертельно боится перехвалить своё – и правильно
делает, потому что ему это не идёт. Нам не дано самоутверждаться – ни
индивидуально, ни национально – с той как бы невинностью, как бы чистой
совестью, с тем отсутствием сомнений и проблем, как это удаётся порой другим.
(Пожалуй, такая констатация тоже имеет отношение к характеристике русской
духовности.) Но русские эксцессы самоиронии, “самоедства”, отлично известные из
всего опыта нашей культуры, тоже опасное искушение» (С.С. Аверинцев).
Педро Берругете - «Испытание огнем». Св. Доминик и альбигойцы.
Многие «чудовищные» факты русской истории
являются таковыми потому, что так их
оценило нравственное чувство народа и такую
их оценку сохранила народная память. В Европе было больше злодеяний, но там они
не воспринимались как что-то из ряда вон выходящее. Можно представить, какую
мораль внедряла святая инквизиция: «Секретность
расследования дел еретиков, почти полное отсутствие каких-нибудь точно
соблюдаемых правил судопроизводства, беспощадное отношение к подсудимым,
конфискация имущества подсудимых и их родственников, пытки и жесточайшие
наказания вплоть до сожжения на костре, полная неподчинённость не только
светским, но даже и церковным правителям, фантастические преувеличения
совершенных преступлений, которые никогда не совершались, крайняя мнительность
и придирчивость инквизиторов, их патологическая подозрительность – всё это раз
навсегда заклеймило инквизиционные суды эпохи Ренессанса» (А.Ф. Лосев).
В 1568 году инквизиция осудила на смерть
большинство жителей Нидерландов. Примерно в это же время саксонский судья
Карпцоф казнил в Саксонии двадцать тысяч человек. За сто пятьдесят лет до конца
XVI века в Испании, Италии и Германии было сожжено тридцать тысяч «ведьм». В
«гуманной» и «просвещённой» Европе такие явления были сплошь и рядом, при этом
европейцы считали себя наиболее просвещёнными и гуманными – с как бы невинностью, как бы чистой
совестью, с отсутствием сомнений и проблем. «При самом жестоком царе Иване IV, как точно установлено новейшими
исследованиями, в России было казнено от 3 до 4 тысяч человек, а при короле
Генрихе VIII, правившем в Англии (1509–1547) … только за “бродяжничество” было
повешено 72 тысячи согнанных с земли в ходе так называемых “огораживаний”
крестьян» (В.В. Кожинов). Для русского исторического нравственного
самосознания Грозный явился тираном, в европейской истории Генрих VIII
действовал по закону. Непредвзятый взгляд западного учёного вынуждает прийти к
выводам, что на Руси «распущенность была,
по меньшей мере, частично, западной природы. Если говорить о водке и
венерических болезнях, двух главных проклятиях России в конце XV и начале XVI
в., то они представляются сомнительным наследием, которое итальянский Ренессанс
завещал молодой России» (Д.Х. Биллингтон).
В XVIII веке в России императрица
Елизавета Петровна на несколько десятилетий отменила смертную казнь. Вот как
заканчивается столетие в просвещённой Франции: «Гильотина и “рота Марата” в вязаных колпаках работают без отдыха,
гильотинируют маленьких детей и стариков… Революционный трибунал и военная
комиссия, находящиеся там, гильотинируют, расстреливают… в канавах площади
Терро течёт кровь; Рона несёт обезглавленные трупы… 12 тысяч каменщиков
вытребованы из окрестностей, чтобы срыть Тулон с лица земли… 90 священников
были утоплены депутатом Каррье в Лувре… Женщин и мужчин связывают вместе за
руки и за ноги и бросают в реку» (Карлейль). Это годы революции, которую
французы до сих пор называют «Великой», нравственно оправдывая её зверства. «В 1826 г . в России были повешены пять
декабристов, а позднее, в 1848
г ., во Франции были расстреляны за бунт против закрытия
“национальных мастерских” 11 тысяч (!) из потерявших средства к существованию и
потому восставших рабочих» (В.В. Кожинов). На Руси при Иване Грозном и в
Смутное время не знали таких массовых зверств, как в Варфоломеевскую ночь во
Франции. Но русское сознание и русские летописи адекватно оценивали свои
национальные пороки. Эта критическая
самооценка некритично воспринималась историками. Отсюда неадекватные представления
о жестокости русской истории и гуманности европейской.
Разграбление крестоносцами Константинополя
(Фреска из румынского монастыря Молдовита).
Показательна характеристика
проницательного А.С. Пушкина «прогрессивной» американской цивилизации, в
которой сгустились многие типические черты западноевропейского человека: «Несколько глубоких умов в недавнее время
занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения
возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решёнными. Уважение к сему
новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось.
С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких
предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё
возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к
довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство
негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не
имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны
управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству,
принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан,
дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой; такова
картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».
Размышления о состоянии человеческой
нравственности приводят к грустной гипотезе. В каждом обществе и народе
достаточно стабильным остаётся соотношение человеческих типов, выражающих
уровень нравственно-духовного преображения: 1) полноценная, духовно
преображённая личность; 2) нравственно просвещённый человек; 3)
индивидуалистическая эгоистическая самость; 4) звериная самость.
1) Судя по всему, во все времена во
всяком обществе в меньшинстве количество
людей подлинно совестливых, собственно нравственных, способных мотивировать
своё поведение и отношение к окружающим совестью как повелевающей силой души – Божией силой. Свободное самоопределение духовно преображённой личности
проявляется в спонтанной органичной любви, доброте, милосердии, долге, которые
можно искоренить только с уничтожением самого человека. При невыносимых
страданиях развоплощаются достойнейшие и сильнейшие, только единичные герои и
праведники в любых обстоятельствах предпочитали гибель потере Божественного
достоинства человека. В жизни христианских подвижников и праведников
доминировало свободное самоопределение
на Божественный призыв Нагорной проповеди. Собственно совесть означает
сопричастие вести Божией, со-весть – это голос
Божий в человеческой душе. Праведники были маяками, на которые
ориентировалось и светом которых подпитывалось нравственное чувство людей.
2) Некоторая часть человеческого
сообщества в обыденных ситуациях руководствуется внутренним тяготением к добру.
При этом чувство стыда, в котором
выражается ощущение своего несоответствия нравственным нормам, является более
сильным нравственным императивом, чем голос совести. Для таких людей жизненно
важно наличие традиций и духовных авторитетов, которые являются носителями
идеалов и ценностей.
Малая часть духовных и нравственных
пассионариев медленно прирастает в человечестве, в чём, очевидно, и состоит
смысл истории. Рост и свободное самоопределение человеческой личности нуждается
в защите общественными институтами.
3) Многие люди руководствуется чувством благоговения
перед авторитетом либо страхом наказания больше, чем голосом
совести или чувством стыда. Поэтому в обыденной ситуации они ведут себя вполне
порядочно, но в периоды цивилизационного хаоса склонны к индивидуалистическому
эгоизму и агрессии. Авторитетные традиции повелевают гипнозом сакральности,
государственный авторитет устанавливает и охраняет границы дозволенного,
сковывая хаос и агрессию. Поэтому для сохранения нормальных взаимоотношений и
выживания большинство людей нуждается во внешнем повелении со стороны
признанного авторитета, общественного мнения либо закона. Многие люди не творят
зла потому, что боятся наказания – на небе или на земле. Персонификация на
уровне человеческого индивидуализма
– это потенция человечности, плацдарм человеческого бытия, на котором идёт
битва за вочеловечение эгоистической
самости. Из первой точки в человеческом бытии предстоит тяжелейшими
усилиями прорастить человеческую индивидуальность, дающую основания для
взращивания человеческой личности.
4) Малочисленную часть общества, склонную
к патологически агрессивному самоутверждению, не способна обуздать угроза
наказания, чем объясняется неуничтожимость преступности. Чёрный осадок человечества для сохранения человеческого облика
нуждается в принуждении насилием.
Эти недочеловеки по своим душевным качествам ближе к самоутверждающейся животной самости в облике человека.
Таким образом, многие потенциально готовы
преступить нравственный императив, если отсутствуют внешнее повеление и
авторитетный контроль. При девальвировании традиционного уклада или разрушении
жизненного порядка и государственных устоев многие вполне добропорядочные люди
быстро звереют, становятся ворами, садистами и убийцами. Поэтому самая свирепая
диктатура (насилие, ограниченное во времени и пространстве) оказывается меньшим
злом, чем социальный хаос (безграничное насилие и война всех против всех).
Франческо Хайес - Крестоносцы под Иерусалимом. 1850г.
Линия разделения добра и зла проходит не
между людьми, а по сердцам человеческим, душа человека и является полем битвы
дьявола с Богом. Поэтому нет и не может быть извечно предопределенных
праведников и преступников, каждая душа наделена Творцом возможностями для
спасения. Но это – в измерении вечности, в пределах же земной жизни мы можем
констатировать, что совесть – искра Божия – во многих душах заглушена или слабо
проявлена и нуждается во внешнем пробуждении либо благотворном подкреплении.
Историческое сравнение даёт основания
утверждать, что в западном и русском человеке по-разному распределены эти духовно-нравственные архетипы. Если мораль – это общепринятые в конкретном
обществе нормы общественных взаимоотношений, а нравственность – нормы и мотивы личного поведения людей, то
западноевропейское общество и человек более моралистичны, а русское общество и
человек более нравственны. В русской культуре индивидуальный человек является
носителем духовных ценностей и нравственности больше, чем общественные
институты и нормы, в западноевропейской же культуре наоборот. На Руси высшим
носителем идеала является святой, то есть живой человек. В западноевропейской
цивилизации общественные ценности диктуют облик человека, его образ жизни и
поведения. В западноевропейской цивилизации повелевающими авторитетами являются
общественные институты и нормы, диктующие облик человека, его образ жизни и
поведения. «Православие воспитывало русский народ не нормами поведения, а образами
жития святых и культом святости» (Н.А.
Бердяев). Европа больше нуждалась в наращивании традиций права и
государственных институтов (даже Церковь там во многом является инстанцией юридической,
а не духовной регуляции), которые позволяли сковывать демонический хаос и
агрессию в человеке. Попрание общественных институтов приводило в Европе к
невиданным для Руси-России массовым злодеяниям. Под покровом упорядоченности у
европейского человека шевелится не меньший хаос, чем у русского. На Руси во все
века было множество праведников – светильников жизни, облагораживающих духовный
и нравственный климат эпохи. Государственные и общественные институты были
носителями более нравственного, нежели правового авторитета, поэтому на Руси – не в силе Бог, а в правде.
Идеал святости формировал на Руси
больший, чем на Западе слой людей с нравственной саморегуляцией: «Русский человек способен выносить страдание
лучше западного, и вместе с тем он исключительно чувствителен к страданию, он
более сострадателен, чем человек западный» (Н.А. Бердяев). Отсутствие
серединной культуры и стремление жить в мире сем по мерам не от мира сего
превращали доброделание на Руси в неформальное. Русский человек не законник. Моральное повеление воспринималось не
по букве, а по духу, не как формальный
императив, а как призыв сердца.
Добро и зло на Руси были больше духовными, чем юридическими категориями.
Русский творит добро не по долгу и требованиям нравственного закона, а по любви
и естественному тяготению к добру:
не потому, что так поступать должно,
а потому, что иначе поступить не может – так велит сердце. Не случайно в
русском языке слова «праведность» и «правда» – одного корня. «Русская добродетель – это добродетель сердца и совести. Здесь всё основано не на моральной рефлексии, не на
“проклятом долге и обязанности”, не на принудительной дисциплине или страхе
греховности, а скорее на свободной доброте и на несколько мечтательном, порою сердечном
созерцании. Сердечная доброта, сострадание, дух самопожертвования и
определённое стремление к совершенству играют здесь решающую роль» (И.А.
Ильин). Молодая среди христианских народов русская душа не сформировала ещё
внутренней императивной ограды от зла.
Охраняет её от злых стихий традиционный жизненный уклад, но при внешней защите
не устоялась система внутренних норм и критериев. Отсюда русский человек
меньше, чем западный человек, нуждается в формальном повелении для
доброделания, но ему необходима ограда традиционных ценностей для защиты от зла
и соблазнов.
И в этом отличие русского человека от
западноевропейского. «Европа не знает
нас… потому, что ей чуждо славянорусское созерцание мира, природы и человека.
Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек
живет, прежде всего, сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому
средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как “глупости”;
русский человек, наоборот, ждёт от человека, прежде всего, доброты, совести и
искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно;
русское – бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом,
презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над
ними; зато требует внутри государства формальной “свободы” и формальной
“демократии”. Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего
пространства… Он всегда “удивлялся” другим народам, добродушно с ними уживался
и ненавидел только вторгающихся поработителей, он ценил свободу духа выше
формальной правовой свободы. Из всего этого выросло глубокое различие между
западной и восточнорусской культурой. У нас вся культура – иная, своя, притом
потому, что у нас иной, особый духовный уклад. У нас совсем иные храмы, иное
богослужение, иная доброта, иная храбрость, иной семейный уклад; у нас совсем
другая литература, другая музыка, театр, живопись, танец; не такая наука, не
такая медицина, не такой суд, не такое отношение к преступлению, не такое
чувство ранга, не такое отношение к нашим героям, гениям и царям. И притом наша
душа открыта для западной культуры: мы её видим, изучаем, знаем и если есть
чему, то учимся у неё… У нас есть дар вчувствования и перевоплощения. У
европейцев этого дара нет. Они понимают только то, что на них похоже, но и то
искажая всё на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно,
непривлекательно» (И.А. Ильин).
В.М. Васнецов - Богатыри. 1898г.
О милосердии
и справедливости русского человека
свидетельствует добрососедское отношение к народам присоединённых территорий.
Русский народ творил несравненно меньше злодеяний, чем просвещённые европейцы
на завоеванных землях. В национальной психологии было некое сдерживающее
нравственное начало. Русскому образованному обществу было стыдно за
«притеснение национальных окраин», в то время как никакому европейскому
обществу никогда не было стыдно за то, что натворили европейцы на нескольких
материках. Нравственная взыскательность
к себе проявлялась в том, что русский народ не подчёркивал своего нравственного
превосходства. На Руси редки нравственная гордыня и самоуспокоенность. Критика
Запада – славянофилами, например, – проходила по совершенно другим линиям. Русь
в восприятии русского человека – это не царство праведников, а хранительница
правды: мы не лучше других, но во многом
больше других различаем добро и зло.
Православие воспитывало в русском народе духовную свободу, открытость и отзывчивость,
терпимость: «Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и
просто терпимость» (И.Л. Солоневич). Многие мыслители описывали эти русские
черты характера. «Русским присущи
открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять
инакодумающего и инаковерующего. Ужиться с ним… Отсюда характерная черта,
подмеченная Достоевским, – “всемирная отзывчивость”, то есть способность
откликнуться на чужую беду, пережить её как свою, помочь, порадоваться радости
другого, принять его в свою среду, перевоплотиться самому» (А.В. Гулыга). В
отношении к другим сказывалась русская всечеловечность. «Русская душа… гений народа русского, может быть, наиболее способны из
всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви,
трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное,
снимающего противоречия» (Ф.М. Достоевский).
Народ выстраивал свою жизнь по зову
сердца, а не по внешнему повелению: «Русскому
свойственна внутренняя свобода, для него не существует искусственно придуманных
запретов. Он живёт без усилий, “в нём бьётся жизнь”. Он чересчур эмоционален и
экспансивен, в большинстве случаев весьма общителен, участлив, дружелюбен,
снисходителен и совсем по-особому гостеприимен. Его любезность не придумана, не
церемонна, не фальшива; напротив, она непосредственна, изобретательна,
импровизационна, легко переходит в деликатное, нежное чувство» (И.А. Ильин).
Подобные качества способствовали гармоничному общежитию со множеством народов. «Готовность к прощению опять-таки раскрывает в себе русское предназначение к
свободе. Прощающий избавляется от обиды, ему нанесенной. Тем самым он не только
освобождает грешника от бремени его вины, но и себя – от гнета ненависти к
нему, тогда как месть продолжает связывать мстителя с преступником и лишает его
возможности самоопределения. Идея всепрощающей любви неразрывно связана со
свободой, идея отмщающего права – с зависимостью» (В. Шубарт).
В.М. Васнецов - Крещение князя Владимира. 1890г.
Характер большого народа проявляется в универсализме мышления и оценок, в глобализме исторических деяний, в интернационализме, выражающем русскую
соборность, при этом всегда и всеми силами защищалось своё, национальное. Для
русских не характерны ксенофобские настроения, о чём свидетельствуют
пронизанная заимствованиями русская культура, многонациональная жизнь столиц,
множество представителей инородцев в российской власти во все века. Подобное
невозможно было представить в европейских странах. Интернационализм и
космополитизм американской цивилизации выстроены на костях несогласных. Русская
цивилизация строилась соборно, совместно со всеми народами Евразийского
континента.
От природы сильный, выносливый,
динамичный народ был наделён удивительной
выживаемостью. На силе духа основывались и знаменитое русское долготерпение, и терпимость к другим: «Подвиг
есть и в сраженье,/ Подвиг есть и в борьбе;/ Высший подвиг в терпенье,/ Любви и
мольбе» (А.С. Хомяков). Под непрерывными нашествиями со всех сторон, в
невероятно суровых климатических и геополитических условиях русский народ
колонизировал огромные территории, не истребив, не поработив, не ограбив и не
перекрестив насильственно ни один народ. «На
базе Империи Российской никто из русских народов не заработал ничего. Ни
копейки. Даже и русское дворянство, в значительной степени игравшее роль
организаторов империи, не получило ничего:
ни в Сибири, ни на Кавказе, ни в Финляндии, ни в Польше. Для русского мужика не
было отнято ни одного клочка земли: ни от финнов, ни от поляков, ни от грузин»
(И.Л. Солоневич). Колониальная политика западноевропейских народов искоренила
аборигенов трёх материков (Южной и Северной Америки, Австралии), превратила в
рабов население огромной Африки (оставшихся крестили огнём и мечом), и
неизменно метрополии богатели за счёт колоний. Ибо у западноевропейских
народов, по признанию О. Шпенглера, преобладали «фаустовский инстинкт… требующий пространства для собственной
деятельности, воля к власти, также и в области нравственного, стремление
придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей,
желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить… Кто иначе
думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг. С ним надо бороться
без пощады».
Русский народ, ведя не только
оборонительные войны, присоединяя, как и все большие народы, большие
территории, нигде не обращался с завоеванными, как европейцы. От европейских
завоеваний лучше жилось европейским народам, ограбление колоний обогащало метрополии.
Русский народ не грабил ни Сибирь, ни Среднюю Азию, ни Кавказ, ни Прибалтику.
Россия до 1917 года сохранила каждый народ, в неё вошедший. Она была их
защитницей, обеспечивала им право на землю, собственность, на веру, обычаи,
культуру. Россия никогда не была националистическим государством, она
принадлежала одновременно всем в ней живущим. Русский народ имел только одно
«преимущество» – нести бремя государственного строительства. В результате было
создано уникальное в мировой истории государство: «Империя – это, действительно, “мир” – настоящая империя. Ибо империя
есть сообщество народов, уживающихся вместе. Это есть школа воспитания
человеческих чувств, так слабо представленных в человеческой истории. Это есть
общность. Это есть отсутствие границ, таможен, перегородок, провинциализма,
феодальных войн и феодальной психологии… Русская империя была благом, она
заменила и на Кавказе, и в Средней Азии, и в десятках других мест бесконечную и
бессмысленную войну всех против всех с таким государственным порядком, какого и
сейчас нигде в мире больше нет. И если в дружинах первых киевских князей были и
торки, и берендеи, то у престола русских императоров были и поляки, и немцы, и
армяне, и татары. И ни один народец в России не третировался так, как в США третировались
негры или в Южной Азии – индусы. И ни одна окраина России не подвергалась
такому обращению, какому подвергалась Ирландия» (И.Л. Солоневич).
В Руси-России никогда не было
«европейского шовинизма» – отношения к другим народам как низшим расам или даже
нелюдям. Поэтому при колониальной политике России невозможно представить
феномен «скальпов», когда государство платило своим гражданам за геноцид аборигенов.
Попрание же для русского человека священных религиозных и государственных
устоев (что периодически осуществляли правящие и культурные слои) – было
невыносимым и потому вызывало «русский бунт». Многие конфликты России и Европы коренятся в разности
национальных психологий.
Русская
колонизация принципиально отличается
от европейской. Никакие внешние обстоятельства не мешали русским вести себя на
присоединённых территориях, как европейцы. Кавказцы защищались так же свирепо,
как индейцы Северной Америки, Средняя Азия обладала богатствами, как
государства инков и ацтеков в Южной Америке, народы Сибири отличались низким
уровнем цивилизации, как аборигены Австралии, но нигде эти схожие
обстоятельства не смогли заставить русских вести себя по-европейски. Необходимо
признать очевидный факт, который мешает признать русская гиперсамокритичность и внешняя необъективность: русский народ в
аналогичных с европейскими обстоятельствах вёл себя далеко не аналогичным
образом и проявил несравненную человечность, терпимость, доброту. «Политическая история мира есть история
крови, грязи и зверства. Кровью, грязью и зверством пропитана и наша история.
Однако и крови, и грязи, и зверства у нас было меньше, чем где бы то ни было в
других местах земного шара и в других одновременных точках истории» (И.Л.
Солоневич). Русские создавали свою империю, руководствуясь своими жизненными
интересами, при этом эти жизненные интересы не противостояли другим народам,
поэтому это было государство для всех народов, его населяющих. «Я отстаиваю идею русского империализма, то
есть идею построения великого и многонационального “содружества наций”… Всякий
великий народ есть народ империалистический, ибо всякий хочет построить империю
и всякий хочет построить её на свой образец: немцы – на основах расовой
дисциплины, англичане – на базе коммерческого расчёта, американцы – на своих
деловых методах, римляне строили на основе права, мы строим на основе
православия» (И.Л. Солоневич). Неоспоримые исторические факты говорят о
высокой степени духовности русского
характера. Все его нравственные достоинства были проявлением глубинной бытийной ориентации
народа-созидателя: «Наша история есть
история того, как дух покоряет материю, а история США есть история того, как
материя покоряет дух» (И.Л. Солоневич).
[1] Русская
покаянность извращается в западном общественном мнении. В русской образованной
публике было распространено самообвинение: мы
угнетаем национальные окраины, в Европе договаривают: Россия повинна в азиатском деспотизме.
Комментариев нет:
Отправить комментарий