ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА. Жизнь в Пре­да­нии

Эту тему хотелось бы предварить актуальными суждениями Георгия Флоровского:

«На­сту­па­ет, и уже на­сту­пи­ло, вpемя открытого спора и тяж­бы о ду­шах че­ло­ве­че­ских. На­сту­па­ет вpемя, ко­гда во ис­ти­ну ка­ж­дый вопрос зна­ния и жиз­ни дол­жен иметь и по­лу­чать христианский от­вет, дол­жен быть вклю­чён в син­те­ти­че­скую ткань и пол­но­ту ис­по­ве­да­ния. На­сту­па­ет вpемя, ко­гда бо­го­сло­вие перестаёт быть лич­ным или “ча­ст­ным де­лом”, которым ка­ж­дый во­лен за­ни­мать­ся или не за­ни­мать­ся, в за­ви­си­мо­сти от сво­ей одарённости, вле­че­ний, вдох­но­ве­ния. В ны­неш­ний лу­ка­вый и суд­ный день бо­го­сло­вие вновь ста­но­вит­ся ка­ким-то “об­щим де­лом”, ста­но­вит­ся все­об­щим и ка­фо­ли­че­ским призванием. И всем по­до­ба­ет об­лечь­ся в не­кое ду­хов­ное всеоружие. На­сту­па­ет вpемя, и уже на­сту­пи­ло, ко­гда бо­го­слов­ское мол­ча­ние, или за­ме­ша­тель­ст­во, сбив­чи­вость или нечленораздельность в сви­де­тель­ст­ве ста­но­вит­ся равнозначным из­ме­не и бег­ст­ву от врага. Мол­ча­ни­ем со­блаз­нить мож­но не мень­ше, чем торопливым и не­чёт­ким от­ве­том. И ещё боль­ше мож­но са­мо­му сво­им мол­ча­ни­ем со­блаз­нить­ся и отравиться. Впасть в укрывательство, точ­но вера есть “вещь хрупкая и не со­всем на­деж­ная”… Вновь открывается бо­го­слов­ская эпо­ха… на­ше вpемя вновь призвано к бо­го­сло­вию… “Не плоть, но дух растлился в на­ши дни, – и че­ло­век от­ча­ян­но тос­ку­ет”… Имен­но по­то­му, что мы уже во­вле­че­ны в эту апо­ка­лип­си­че­скую борьбу, мы и призываемся к бо­го­сло­вию. Прилипчивому и об­во­ла­ки­ваю­ще­му без­бож­но­му и богоборческому воззрению приходится с осо­бен­ным и напряженным вни­ма­ни­ем противопоставлять твёрдое и от­вет­ст­вен­ное ис­по­ве­да­ние Христовой ис­ти­ны… Православие есть не толь­ко предание, но и за­да­ча, – нет, не ис­ко­мое, но дан­ное, но сразу и за­дан­ное, жи­вая за­ква­ска, растущее се­мя, наш долг и призвание…»

Христианское предание обобщает опыт ис­тин­ной жиз­ни, это – по­сти­же­ние пу­ти спа­се­ния, хранилище ду­хов­ных цен­но­стей, ос­ве­щаю­щих путь к Бо­гу. Сокровищница эта бу­дет расхищена, а бо­гат­ст­ва её развеяны ду­ха­ми времени, ес­ли не ох­ра­нять пре­да­ние. Каждый христианин обязан сохранять чис­то­ту пре­да­ния, для некоторых это жиз­нен­ное при­зва­ние. Но охранительная по­зи­ция не­ред­ко абсолютизируется, её апологеты впа­да­ют в гордыню един­ст­вен­ных об­ла­да­те­лей и распорядителей ис­ти­ны. Это пре­вра­ща­ет жи­ви­тель­ный ис­точ­ник в склад мёртвых формул. Но пре­да­ние не мо­жет сво­дить­ся к са­мо­дов­лею­щим кос­ным фор­мам. За­да­ча хри­стиа­ни­на в том, что­бы не из­ме­нить ду­ху предания, но и не консервировать его, что­бы в све­те предания ос­мыс­лить и преобразить жизнь. Христианское предание да­но и для то­го, что­бы через не­го мы решили про­бле­мы, которые раньше ни­ко­гда не воз­ни­ка­ли, нашли от­ве­ты, которые не­воз­мож­но по­лу­чить по­ис­ка­ми исторических ана­ло­гов. Ос­ве­ще­ние све­том ис­ти­ны но­вых об­лас­тей че­ло­ве­че­ско­го познания и су­ще­ст­во­ва­ния и есть жизнь в предании. Толь­ко взаи­мо­по­ни­ма­ние открывших ду­шу бла­го­вес­тию Во­че­ло­ве­чив­ше­го­ся Бо­га даёт воз­мож­ность вый­ти из гло­баль­но­го кризиса современности.

Своим утверждениям я на­хо­жу сви­де­тель­ст­ва в Пи­са­нии и Предании, хо­тя в исторических фор­мах они выражались ино­гда «пунктирно». Христианство – универсальная и все­лен­ская религия. Мно­гие ис­ти­ны хра­нят­ся в нём глу­бин­но и ждут сво­его творческого приоткровения. Я ощу­щаю причастность к традиции, несмотря на то, что мно­гие те­мы рассматриваю нетрадиционно. Некоторые бо­го­слов­ские проблемы от­сут­ст­ву­ют в работе по­то­му, что принимаю их решение, они яв­ля­ют­ся незримым кон­тек­стом размышлений. В работу из общепринятого вхо­дит скорее то, что используется для реконструкции авторской концепции, или че­му я оппонирую. При этом традиционные термины мо­гут употребляться в но­вом смыс­ле, что раскрывается в со­ста­ве це­ло­го. Но я не претендую на об­ще­обя­за­тель­ность вы­ска­зы­ваний. В этой книге не из­ла­га­ют­ся общепринятые церковные по­ло­же­ния или сис­те­ма христианского бо­го­сло­вия. Это лич­ный опы­т переживания религиозных ис­тин.

В церковном соз­на­нии в Рос­сии гос­под­ству­ет унас­ле­до­ван­ный из глу­би­ны ве­ков консервативный и охранительный под­ход к свя­то­оте­че­ско­му преданию. Эта ус­та­нов­ка бо­лез­нен­но усу­губ­ле­на де­ся­ти­ле­тия­ми го­не­ний на религию, то­таль­ным запретом на бо­го­слов­скую мысль. Но приходит вpемя, ко­гда бо­го­слов­ское и фи­ло­соф­ское решение на­ших проблем ста­но­вит­ся жиз­нен­но не­об­хо­ди­мым. И это вновь ста­вит вопрос о твор­че­ском от­но­ше­нии к свя­то­оте­че­ско­му преданию. Что­бы критически переосмыслить се­го­дняш­нюю по­зи­цию, не­об­хо­ди­мо вы­явить её корни.

С крещением Русь заимствовала от Ви­зан­тии огромный массив христианского предания, но и бу­к­ва­ли­ст­ско-дог­ма­ти­че­ский под­ход к на­сле­дию Свя­тых От­цов и Учи­те­лей Цеpкви. Об этом пи­шет А.Д. Шме­ман: «В истории Ви­зан­тии на­сту­пил мо­мент, ко­гда и государство и Церковь уч­ли опыт прошлого, ко­гда это прошлое – из вчерашнего сво­его превратилось в древность, ос­вя­ти­лось этой древностью, пси­хо­ло­ги­че­ски выросло в не­кий веч­ный иде­ал, который уже не столь­ко вдох­нов­ля­ет на бу­ду­щее творчество, сколь­ко требует по­сто­ян­но­го возвращения к се­бе, под­чи­не­ния се­го­дняш­не­го се­бе. С мол­ча­ли­во­го со­гла­сия Цеpкви и государства по­став­ле­на бы­ла не­кая пси­хо­ло­ги­че­ская точ­ка, под­ве­дён итог. И вся­кое но­вое ка­са­ние бо­го­слов­ских тем, вся­кую по­ста­нов­ку но­вых вопросов нуж­но теперь уже све­сти к это­му прошлому. Свя­то­оте­че­ское предание, подтверждённость, хо­тя бы внеш­няя, авторитетом Св. От­цов, в ви­де ссы­лок и ци­тат, ино­гда да­же вырванных из их об­щей свя­зи, ста­но­вит­ся как бы гарантией бла­го­на­деж­но­сти». Та­к от Ви­зан­тии к Ру­си и перешло гос­под­ствую­щее умонастроение, «что всё разрешено и за­клю­че­но в прошлом и что ссыл­ка на это прошлое од­на даёт гарантию православия» (А.Д. Шме­ман).

Ре­аль­ная ис­то­рия пат­ри­сти­ки складывалась в острейших духовных борениях. От­цы  и Учи­те­ли Церк­ви, как все лю­ди, не­ред­ко оши­ба­лись, воз­вра­ща­лись к ис­ти­не и вновь от­па­да­ли от неё. Св. Иу­стин Му­че­ник был пла­то­ни­ком и стои­ком. Ми­ну­ций Фе­ликс толь­ко в кон­це жиз­ни пе­ре­шёл в пра­во­сла­вие. Не­ко­то­рые, уже став хри­стиа­на­ми, одними своими работами за­кла­ды­ва­ли ос­но­вы хри­сти­ан­ско­го бо­го­сло­вия, другими же – ос­та­ва­лись вне Церк­ви. Тер­тул­ли­ан во мно­гом пред­вос­хи­тил бо­го­слов­ские фор­му­лы по­сле­дую­ще­го вре­ме­ни, в За­пад­ной Церк­ви он счи­та­ет­ся ве­ли­чай­шим из От­цов, но к хри­сти­ан­ст­ву он при­шёл в зре­лом воз­рас­те, по­сле че­го стал мон­та­ни­стом и вы­сту­пал про­тив Церк­ви. Ори­ген – ос­но­ва­тель цер­ков­ной нау­ки, дог­ма­ти­ки и ран­не­хри­сти­ан­ско­го бо­го­сло­вия. Мно­гие церк­ви до Ни­кей­ско­го со­бо­ра ис­по­ве­до­ва­ли сим­во­лы ве­ры, со­дер­жа­щие фор­му­лы Ори­ге­на. Но, вме­сте с тем, Ори­ген был осу­ж­дён на Пя­том Все­лен­ском со­бо­ре. Ли­ния раз­де­ле­ния на ис­ти­ну и ложь про­хо­ди­ла не ме­ж­ду людь­ми, а по серд­цам че­ло­ве­че­ским. Не­ред­ко «ере­ти­ки» про­ни­ца­тель­но вно­си­ли в пре­да­ние ис­ти­ны, об­ще­при­знан­ные впо­след­ст­вии. Не­ко­то­рые же пра­во­слав­ные временами не­ис­то­во ере­ти­кий­ст­во­ва­ли.

«Раз­лич­ны ока­за­лись их ис­то­ри­че­ские судь­бы: од­ни про­слав­ля­ют­ся, как учи­те­ли Церк­ви, дру­гие ана­фем­ст­ву­ют­ся, как ере­ти­ки. Ис­то­ри­ку из­вест­но, в ка­кой ме­ре к су­ще­ст­вен­но­му здесь при­сое­ди­ня­лось слу­чай­ное, а по­то­му ино­гда и спор­ное, в этих ква­ли­фи­ка­ци­ях. Но од­но остаётся вне вся­ко­го спо­ра, это имен­но то, что все они – без раз­ли­чия их цер­ков­ных су­деб – тво­ри­ли од­но об­щее де­ло, соз­да­вая бо­го­сло­вие эпо­хи, и при этом влия­ли до та­кой сте­пе­ни один на дру­го­го, что не­воз­мож­но по­нять ни бо­го­слов­ских уче­ний, ни со­бор­ных оп­ре­де­ле­ний вне это­го един­ст­ва и вза­им­ной свя­зи» (прот. Сер­гий Бул­га­ков).

Раз­лич­на и бо­го­слов­ская мис­сия у За­пад­ных и Вос­точ­ных церк­вей. В пе­ри­од Все­лен­ских Со­бо­ров дог­ма­ти­че­ское бо­го­сло­вие со­сре­до­то­чи­лось в Вос­точ­ной церк­ви. Рим­ская Цер­ковь бы­ла да­ле­ка от хри­сто­ло­ги­че­ской про­бле­ма­ти­ки. Но бо­го­слов­ские спо­ры II-III ве­ков раз­ре­ша­лись в Ри­ме. Со­зи­да­ние пре­да­ния – это и ум­ст­вен­ные стран­ст­во­ва­ния, хо­ж­де­ния за опы­том, ду­хов­ная утон­чён­ность, диа­лек­ти­че­ская изо­щрён­ность на Вос­то­ке, но это и трез­вость, про­сто­та ви­де­ния, твёр­дость За­па­да. «Отвлечённые богословские созерцания Востоку более по душе, чем строительство земной жизни и созидание культуры. Догматическому отвлечённому мышлению и богословским спорам Восток отдал больше сил, чем организационной работе в области церковного управления. Последнее предоставлено было скорее Западу. Рим с присущим ему юридизмом и этатизмом больше был занят устройством христианской земной власти папства в то время, как на Востоке бушевали догматические распри и велись утончённейшие богословские споры» (арх. Киприан). Всё го­во­рит о том, что христианское пре­да­ние сла­га­ет­ся со­бор­но. Ис­ти­на не вме­ща­ет­ся в при­выч­ные осу­ди­тель­ные ли­бо апо­ло­ге­ти­че­ские фор­му­лы, но му­чи­тель­но на­ро­ж­да­ет­ся и вхо­дит в мир в не­драх соборного те­ла Церк­ви.

В работах Свя­тых От­цов непревзойдённым остаётся опыт бо­го­по­зна­ния, в осо­бен­но­сти хри­сто­ло­гия и уче­ние о Свя­той Трои­це. Но опи­са­ния натурального кос­мо­са в све­те современного зна­ния ока­зы­ва­ют­ся ар­ха­ич­ны­ми. Приходится признать очевидное: эмпирический опыт Свя­тых От­цов был ограничен современной им эпохой. В Но­вое и Но­вей­шее вре­мя лю­ди столкнулись с невиданными формами зла, не­ве­до­мыми в свя­то­оте­че­ские времена. Че­ло­ве­че­ст­во прошло через опыт предапокалипсических катастроф, в грозных всполохах которых высвечиваются новые проблемы, ранее не осязаемые.

«В нравственной жиз­ни че­ло­ве­че­ст­ва поя­ви­лось три но­вых фактора или направления ду­ха, которые приобретают не­бы­ва­лую до сих пор си­лу… Че­ло­век по­лю­бил сво­бо­ду боль­ше, чем он лю­бил её прежде, и требует сво­бо­ды с не­обы­чай­ной на­стой­чи­во­стью. И ни­че­го уже не хо­чет и не мо­жет принимать ина­че, как через сво­бо­ду, как сво­бод­но. Че­ло­век стал бо­лее сострадателен, чем был прежде, он не вы­но­сит уже жес­то­ко­сти бы­лых времен, он по-но­во­му жа­ло­ст­лив ко вся­кой твари, не толь­ко к лю­дям, к са­мо­му по­след­не­му из лю­дей, но и к жи­вот­ным, и ко все­му жи­ву­ще­му. Ста­ло нестерпимо нравственное соз­на­ние, отрицающее это но­вое сострадание и жа­лость. И че­ло­век жа­ж­дет творить бо­лее чем прежде, он хо­чет религиозно оправдать и ос­мыс­лить своё творчество. Он не вы­но­сит уже внеш­не­го и внутреннего на­си­лия над сво­им творческим ин­стинк­том. Наряду с этим дей­ст­ву­ют в современном че­ло­ве­ке и другие ин­стинк­ты, ин­стинк­ты рабства и жес­то­ко­сти, и обнаруживается творческое бес­си­лие, переходящее в отрицание творчества и на­си­лие над ним. Но но­вым и веч­ным яв­ля­ет­ся стремление к сво­бо­де, состраданию и творчеству» (Н.А. Беpдяев).

Современный че­ло­век столкнулся с не­ви­дан­ными до­се­ле реальностями. Исторические формы добра и зла предельно обнажились. Этот но­вый опыт требует но­во­го христианского ос­мыс­ле­ния: «Та­ко­ва те­ма о творческом дерзании че­ло­ве­ка, о совершенно но­вых формах зла, не под­даю­щих­ся разрешению старой нормативной моралью, о притяжении безд­ны не­бы­тия, о не­бы­ва­лой сво­бо­де, которой не зна­ли прежние ве­ка, о переходе сво­бо­ды в рабство, о тай­не лич­но­сти и её разрушении, о совершенном об­ще­ст­ве на зем­ле и его со­блаз­нах и мно­гие другие формы че­ло­ве­че­ско­го самоутверждения и гордыни ста­ли ины­ми и бо­лее жут­ки­ми, чем в прошлом» (Н.А. Беpдяев).

На краю са­мо­унич­то­же­ния перед че­ло­ве­че­ст­вом по-осо­бо­му вста­ют вопросы о смыс­ле и ко­неч­ной це­ли зем­но­го бы­тия. Чис­то­ту веры, религиозную твёрдость и ас­ке­ти­че­скую мудрость мы мо­жем об­рес­ти толь­ко в свя­то­оте­че­ской традиции. Но по­ни­ма­ние смыс­ла истории и природы мирового зла мы долж­ны предложить са­ми, в све­те предания ис­тол­ко­вы­вая уни­каль­ный опыт современности.

Са­ма по се­бе ссыл­ка на авторитеты прошлого и по­пыт­ка най­ти в нём го­то­вые от­ве­ты на на­ши вопросы не есть един­ст­вен­ный и дос­та­точ­ный при­знак православности. «Антикварный» (стре­мя­щий­ся со­хра­нить древ­ние фор­мы) и археологический (стре­мя­щий­ся изу­чить древ­ние фор­мы) интерес к свя­то­оте­че­ско­му на­сле­дию не дол­жен вы­тес­нять творческого под­хо­да. Мы при­зва­ны учить­ся у Свя­тых От­цов их творческому горению, их уме­нию от­кли­кать­ся христианским от­ве­том на зло­бо­днев­ный вопрос. Для них бо­го­сло­вие бы­ло не от­вле­чён­ной нау­кой, а де­лом жиз­ни и творческим решением на­сущ­ных проблем. Их труды бы­ли направлены на разоблачение современных им ересей. Сле­дуя их примеру, мы обя­за­ны об­на­жить и разоблачить ереси се­го­дняш­ние.

«Верность свв. отцам не есть рабство и пленение мысли… При запрещении мыслить, возбуждать проблемы, искать ответа на них и ставить новые вопросы, – богословствование невозможно. Сама святоотеческая мысль развивалась в течение веков, дерзала мыслить… Святые отцы не боялись мыслить и дерзать, хотя мысль и не была единственным и первейшим источником познания у них… Торжество Православия не есть печать молчания на богословских устах. Хранить чистоту веры не означает бездействовать в области богословия. Сокровищница церковного предания не есть музей и архив отживших древностей. Церковь живёт и продолжает мыслить в своём предании. Церковное сознание работает над открытием доселе в этой ризнице сокровенного богатства» (арх. Киприан). По­это­му призыв на­зад к от­цам яв­ля­ет­ся призывом к творческому вос­ста­нов­ле­нию традиции свя­то­оте­че­ско­го бо­го­слов­ст­во­ва­ния и фи­ло­соф­ст­во­ва­ния. Да­лее я вновь привожу суждения протоиерея Георгия Флоровского, ибо вос­при­ни­маю их как обращение к современникам в Рос­сии, ко мне лич­но:

«Православный бо­го­слов в на­ши дни толь­ко в свя­то­оте­че­ском предании мо­жет най­ти для се­бя верное мерило и жи­вой ис­точ­ник со­зи­да­тель­но­го вдох­но­ве­ния. Ум­ст­вен­ный отрыв от патристики и ви­зан­ти­низ­ма был, я уверен, глав­ной причиной всех перебоев и ду­хов­ных не­удач в русском развитии… И все под­лин­ные дос­ти­же­ния русского бо­го­сло­вия все­гда бы­ли свя­за­ны с творческим возвращением к свя­то­оте­че­ским ис­то­кам. В исторической перспективе с осо­бен­ной оче­вид­но­стью открывается, что этот уз­кий путь оте­че­ско­го бо­го­сло­вия есть един­ст­вен­ный верный путь. Но этот возврат к от­цам дол­жен быть не толь­ко учёным, не толь­ко историческим, но ду­хов­ным и мо­лит­вен­ным возвратом, жи­вым и творческим вос­ста­нов­ле­ни­ем са­мо­го се­бя в пол­но­те церковности, в пол­но­те свя­щен­но­го предания… Нам да­но жить в эпо­ху бо­го­слов­ско­го пробуждения, ска­зы­ваю­ще­го­ся уже по­всю­ду в разделённом христианском мире. С тем боль­шим вни­ма­ни­ем приходится теперь пересматривать и припоминать все уроки и за­ве­ты прошлого, ино­гда жес­то­кие, ино­гда вдох­но­ви­тель­ные. Но под­лин­ное пробуждение на­чи­на­ет­ся толь­ко то­гда, ко­гда и в прошлом, и в на­стоя­щем слы­шат­ся не толь­ко от­ве­ты, но и вопросы. И не­ис­то­щи­мая си­ла оте­че­ско­го предания в бо­го­сло­вии все­го бо­лее определяется тем, что для свя­тых от­цов бо­го­сло­вие бы­ло де­лом жиз­ни, ду­хов­ным под­ви­гом, ис­по­ве­да­ни­ем веры, творческим разрешением жиз­нен­ных за­дач. Этим творческим ду­хом на­все­гда ожив­ле­ны те древние кни­ги. И толь­ко через возвращение к от­цам мо­жет вос­ста­но­вить­ся в на­шем церковном об­ще­ст­ве та здоровая бо­го­слов­ская чут­кость, без которой не на­сту­пит ис­ко­мое православное возрождение. Среди церковных служений в на­ше вpемя бо­го­слов­ское ис­по­вед­ни­че­ст­во приобретает осо­бен­ную важ­ность, как воцерковление мыс­ли и во­ли, как жи­вое вхо­ж­де­ние в разум ис­ти­ны… В оте­че­ском ис­тол­ко­ва­нии Православие вновь открывается, как по­бе­ж­даю­щая си­ла, как си­ла, перерождающая и утверждающая жизнь, и не толь­ко как ти­хая пристань для ус­та­лых и разочарованных душ, – не толь­ко, как ко­нец, но как на­ча­ло, на­ча­ло под­ви­га и творчества, “но­вая тварь”».

Мы призваны со­че­тать охранительное и творческое от­но­ше­ние к преданию От­цов: все понять и ос­мыс­лить, ис­поль­зо­вать за­ве­щан­ную нам мудрость прошлого для решения за­дач на­стоя­ще­го. Богословие по существу – это познание Бога и осмысление своего богоподобия, что и есть подлинное самоосознание. В этом смыс­ле ха­рак­те­рен сле­дую­щий исторический при­мер. Счи­та­ет­ся, что традиционное русское на­зва­ние «Кни­ги Бы­тия» не со­всем верно передаёт греческое, что зна­чи­ло бы бу­к­валь­но «Кни­га Ро­ж­де­ния» или «Кни­га Происхождения». Но из­ме­не­ния на­зва­ний и тол­ко­ва­ний мо­гут не­сти и провиденциальный смысл.

Перевод свя­щен­ных тек­стов совершался бо­лее или ме­нее соборно. Он вбирал религиозные дос­ти­же­ния эпохи и вли­ял на обширный исторический период. По­это­му от­сту­п­ле­ния в переводе обу­слов­ли­ва­лись не толь­ко не­зна­ни­ем, но мог­ли ис­хо­дить из но­во­го ви­де­ния традиционных сим­во­лов. Перевод не толь­ко переносил буквальный смысл с од­но­го язы­ка на другой, но и уг­луб­лялся в из­на­чаль­ный смысл, в чём сказывалась историческая жизнь бо­го­вдох­но­вен­ных тек­стов. Ка­ж­дый народ в сво­ем язы­ке выражает индивидуальное мироощущение и определённый уровень познания. В языке отражается и ду­хов­ная фи­зио­но­мия культуры. Народы вно­сят в ко­пил­ку еди­ной ис­ти­ны свои дос­ти­же­ния, которые находятся не во вза­им­ной вражде мира сего, а в соборном еди­не­нии ис­тин­но­го и пол­но­го бы­тия.

Преображенное бы­тие отбрасывает свет в на­стоя­щее, в его сия­нии мы можем различить на­ме­чаю­щие­ся контуры творческого образа, который не нивелирует различия, а примиряет их в гармонии це­ло­го. По­это­му свя­щен­ную цен­ность име­ют и еврейский, и греческий, и церковно-славянский, и русский варианты Биб­лии. Не ка­кой-то от­дель­ный авторский перевод (который мо­жет иметь ча­ст­ную на­уч­ную, историческую и культурную цен­ность), а са­ма плоть Свя­щен­но­го Сло­ва. Ду­хов­ный смысл его – вещь в се­бе, которая открывается при ин­ди­ви­ду­аль­ном творческом уси­лии, опирающемся на соборный опыт.