Элемент самокритичности наличествовал в
сознании интеллигенции. В каждом поколении в её рядах находились трезвые
головы, которые разоблачали фикции
«русского Запада». Как и положено всякой иллюзии, она разбивалась при
столкновении с Западом реальным, чем объясняется ряд разочарований, постигших
русских путешественников по Европе. Но интеллигенция как сословие проходила
мимо этих прозрений, не хотела их воспринимать.
Сцена из спектакля "Недоросль" по Д.И.Фонвизину
Многие русские интеллигенты при ближайшем
знакомстве с Европой могли бы повторить слова Фонвизина: «Пребывание моё во Франции убавило сильно её цену в моём мнении; я
нашёл доброе в гораздо меньшей мере, нежели
воображал, а худое в такой большой степени, которой и вообразить не мог!» Мираж воображаемой Европы рассыпался при
соотнесении с реальностью.
С русскими часто происходило то, что, по
мнению П.В. Анненкова, произошло с Белинским и что «не раз повторялось со многими из наших самых рьяных западников, когда
они делались туристами: они чувствовали
себя как бы обманутыми Европой». Анненков вспоминал о 40-х годах XIX века: «Русская
интеллигенция любила не современную, действительную Францию… а Францию идеальную, воображаемую, фантастическую…
У нас искали потаённой Франции».
Характерно и признание Гоголя: «Мысль, которую я носил в уме, о чудной, фантастической Германии,
исчезла, когда я увидел Германию в самом деле».
Горечью, обидой проникнуты письма Герцена
из Европы. В России он грезил европейской «колыбелью
свободы», в Европе же почувствовал себя на другом берегу. В книге «С того берега», которую Анненков
характеризовал как «самое
пессимистическое созерцание западного развития», Герцен, обращаясь к сыну,
писал: «Мы устраняем старую ложь… Мы довольно долго изучали хилый организм Европы, во всех слоях и везде мы находили перст смерти. Едва веришь глазам:
неужели это та самая Европа, которую мы тогда знали и любили… Вещи, которые я
никогда не считал возможными в Европе даже в минуты ожесточённой досады и
самого чёрного пессимизма, сделались обыкновенны, ежедневны». Герцен
описывает иллюзии «русского Запада», которые
«не исполнили своей великой задачи, они разрушили веру, но не осуществили
свободу, они зажгли в сердцах желания, которых они не в силах исполнить…
Прощай, отходящий мир, прощай, Европа». В лице Герцена определённая часть
русского общества прощалась с невоплотившимися грёзами «русской Европы».
А.И.Герцен, 1980 г. Художник - В.Кузьмина.
Цепь разочарований можно резюмировать
словами письма Достоевского из Европы: «Господи,
какие у нас предрассудки насчёт
Европы». Болезненное воображение, бесплодная фантазия, предрассудки,
самообман – неизбежный вывод, к которому приводит в сознании интеллигенции
столкновение «русского Запада» с Западом реальным. Русские образованные люди
искали в Европе высоких идеалов, но при знакомстве с реальной Европой они
обнаруживали господство серединной
культуры, которая принципиально неприемлема для двуполярного русского духа.
О болезни «европейничанья» - огульном
подражательстве или «обезъяничанье»
«прогрессивной интеллигенции» много писал Н.Я. Данилевский.
На
краю нравственной гибели», к которой
привёл Герцена крах главной иллюзии жизни, он обращается к России: «Я чую сердцем и умом, что история толкается
именно в наши ворота… Осталось только два интересных вопроса: вопрос социальный
и вопрос русский… Народ русский для нас больше, чем родина». Так Герцен
становится родоначальником русского народничества. Но это оказалось сменой
предмета мифотворческого сознания.
Не найдя в Европе исполнения беспочвенных фантазий, русская интеллигенция
обратила свой воспаленный взор на Россию. И Россию она видела с точки зрения
противопоставления прогресса и варварства, передового и отсталого, революционного и
консервативного.
Синдром[1] народничества, выражавший инстинктивное чувство покаяния перед
народом и смутно ощущаемый религиозный долг не приблизили русскую интеллигенцию
к народу, ибо оказались переложением на русской почве понятий, приобретённых в
интеллектуальных скитаниях по чудным фантазиям Европы. «Идейный багаж юных подвижников невыразимо скуден: отправляясь в
пустыню, они берут с собой, вместо Евангелия, “Исторические письма” Лаврова;
так и спят на них, положив под изголовье. За это евангелие и идут на смерть,
как некогда шли люди за сугубое аллилуйя» (Г.П. Федотов). В России
интеллигенция видела то, что позволяло увидеть настроение «русского Запада»:
«социализм» христианской общины, прирождённые
наклонности русского народа к социализму… В реальной России не было того
крестьянства, которое народническая интеллигенция хотела воспитывать, просвещать, революционизировать. Русский народ не
понимал того «просвещения», которое пыталась навязать ему интеллигенция хождением в народ, и не нуждался в нём.
Из очередного столкновения иллюзии с реальностью предстояло родиться ряду
концепций переделки косного русского
народа, от русофобии до воспитания диктатурой
пролетариата.
Константин Николаевич Леонтьев
Константин Леонтьев обоснованно считал,
что «тот, кто понимает, до чего дорог
культурный, национальный стиль для нашего государства, до чего спасительно
может быть теперь для славянства постепенное свержение умственного ига Европы, тот должен желать не дальнейшего влияния
“интеллигенции” нашей на простолюдина русского, а наоборот, – он должен искать
наилучших способов и наилегчайших путей подражания мужику… Нам нужно вовсе не
смешение с народом, а сходство с ним». Об искажённом понимании
интеллигенцией народа писал и М.Н. Катков: «Наша интеллигенция
выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то
и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Европейские
державы, напротив, только заботятся о своих интересах и не мало не думают о
Европе… Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс:
массы везде массы, но с полным убеждением и с чувством достоинства признать,
что нигде в народе нет столько духа и силы веры как в нашем, а это уже не
варварство... Нет, наше варварство – в нашей иностранной интеллигенции».
Разочарование в иллюзии «русского Запада»
некоторых наблюдательных и последовательных русских людей не способствовало
оздоровлению образованного общества. Интеллигенция либо оставалась глуха к их
свидетельствам, либо готова была пожертвовать частью иллюзий «русской Европы»,
чтобы заменить их фикциями «европеизированной России». Возврат интеллигентского
сознания к европейскому универсализму
и широте произошёл при смене
народнической идеологии на марксистскую.
Фёдор Иванович Тютчев, 1876 г. Художник - С.Александровский.
Ясновидческие слова, преисполненные любви
и печали, обнажают духовную болезнь, разъедающую религиозные устои европейской
культуры. Но то, что критикуется в Европе прозревшими русскими людьми,
привлекает образованное общество. От десятилетия к десятилетию установка на
«русский Запад» становится иллюзорнее и, вместе с тем, авторитетнее в
общественном мнении. Спектр идей, переливающихся в русскую культуру через
образованные слои, со временем радикализируется: от синкретической
религиозности масонства – к атеизму, от идеализма – к марксизму, от
либерального марксизма – к большевизму. Радикализируется русская интеллигенция
и ещё водном измерении – в русофобии, о чём писал Ф.И.Тютчев: «Можно было бы дать анализ
современного явления, приобретающего всё более патологический характер. Это
русофобия некоторых русских людей – кстати, весьма почитаемых. Раньше они
говорили нам... что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати
и т.д., и т. П., что, потому именно, они нежно любят Европу, что она бесспорно
обладает тем, чего нет в России... А что мы видим ныне? По мере того как
Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь этих
господ только усиливается».
Виктор АКСЮЧИЦ
.
[1] Синдром
– сочетание признаков, симптомов, имеющих общий механизм возникновения и
характеризующих определённое болезненное состояние организма.
Комментариев нет:
Отправить комментарий