Мореходка

После восьмилетки папа определил меня в Рижское мореходное училище, ибо мечтал, чтобы я стал моряком загранплавания: для чумазого портового грузчика моряки, сходящие на берег с белых пароходов в белых рубашках – предел мечтаний. Загорелся и я – в школе был троечником, но экзамены в мореходку сдал на пятерки. Поступил на судомеханический факультет из прагматических соображений – специальность механика, в случае чего, пригодится и на земле. В отличие от штурманов, которых по этим соображениям мы называли дворниками, – а кем ещё они могли работать на суше. В ответ настоящие моряки уничижали нас званием маслопупы (в масле по пуп). Наивное самоосознание продолжилось в новых условиях бурсы. Я никогда не вёл дневников, но несколько раз записал свои переживания и простецкие размышления. Привожу их как свидетельства внутренней душевной работы.

1966 год.

Говорят. Что училище портит парней. Нет, в школе всё было гораздо проще. В восьмом мне было почти всё ясно и понятно. И себя я вроде знал. Если так рассуждать, вывод – самостоятельная жизнь портит. Здесь, без опекающего и вовремя пресекающего ока родителей ОН становится СОБОЙ. Растёт гораздо быстрее, чем дома. Быстрее взрослеет. Здесь он самостоятелен, хотя ограничений и требований больше, чем дома. Здесь с ним разговаривают, как с равным (у родителей он всегда останется ребёнком). И вот он уже сам, решает и распоряжается собой, своими поступками. Стал самостоятельным, но ещё не дорос до ответственности за свою самостоятельность.

Мореманив, я с семнадцати лет побывал в нескольких европейских странах, что резко расширило представления о мире. Помню сильнейшее впечатление в первом загранплавании: при удалении от советских берегов Балтийского моря на глазах меняется привычный мир – ветер становится мягче, солнце бархатнее, берега приобретают ласкающие взор округлые формы и пастельные тона, даже зелёная трава – зелена по-особому, запахи уже в море начинают приближаться к парфюмерным. Это совершенно другой мир – маленькая, уютная, обихоженная самой природой, благополучная Европа. В сравнении начинаешь понимать, насколько сурова и громадна наша прекрасная, измученная и в то же время ещё девственная земля. В конце шестидесятых я увидел западный образ жизни с его соблазнами разнообразных свобод, в том числе сексуальной революцией, хиппи. Совсем молодым человеком я пережил тот шок, который испытывало большинство граждан страны, когда рухнул железный занавес. Но новых впечатлений хватило только на год плавательской практики. Помню, в Дублине я спросил деда  – старшего механика, почему он не идёт в увольнение в очередном порту. Он ответил буднично: в каждом уже побывал десятки раз, надоело. И вновь меня догнал вопрос о бессмысленности существования: для чего месяцами противоестественно сидеть в «консервной банке», если это не оправдывается даже познанием мира. Нет, так жить нельзя.

Курсант 2 курса.

Романтика мореходки скоро наскучила. Мне грезился какой-то иной образ жизни. Перед очередной курсантской вечеринкой, в пьяном угаре с девочками, говорю своим дружкам: может, по-другому как-то, может, музыку какую-нибудь серьёзную, может, напиваться не будем, а будем группами разговоры вести. В ответ недоумение: ты чего, Аксючиц, того? Какие разговоры?.. От курева и пьянства меня спас нонконформизм – возмущало: пацаны, только что перестав быть маменькими сынками, сунули сигареты в зубы, напивались «по взрослому», накалывали себе татуировки с мореманской тематикой. С тех пор я всегда стремился к тому, чтобы задница ракушками не обрастала, – чтобы социальный статус и профессия не диктовали мой облик, в разных обстоятельствах оставался самим собой. Но от девчонок нонконформизм не уберег, напротив, увлечение ими позволило избежать деградации и алкоголизма. Бунт против действительности выражался в стремлении к воле-вольной. С одной стороны, фонтанировал разнообразными общественными инициативами, с другой – вспоминал о самоволке только тогда, когда из неё возвращался. Среди курсантов был вожаком, у начальства впечатление раздваивалось – то ли комсомольский активист, то ли хулиган. Раз на комсомольском собрании училища я выступил с резкой критикой отсутствия «настоящей» комсомольской работы, в том числе, в сторону замполита училища (он этого не простил и в будущем поспособствовал моему отчислению). Избрали заместителем секретаря комитета ВЛКСМ училища. Среди прочего, придумал и организовал «мирную» акцию. Курсанты авиационного училища и наши в силу многолетней традиции дрались при всякой встрече (как мушкетеры короля и гвардейцы кардинала). Побоища становились массовыми и грозили спокойствию благопристойного города Рига. Я организовал бригаду самодеятельности, обмен концертами и КВН между мореходкой и авиационным училищем. Замирение произошло само собой, драки между бурсами прекратились.

Однажды я оказался участником междоусобного сражения. В Ригу пришёл парусник из польского города Щецин с тамошними курсантами. Мы побратались и пригласили их на танцы. В тот день оказался работающим только один клуб – на окраине Риги в Болдерае, где размещалась военно-морская база. Тамошние люто ненавидели курсантов, у нас тоже был счёт к ним, но я рассудил, что с иностранцами они к нам приставать не посмеют. Когда наша группа вошла в клуб, раздался злорадный гул. Протанцевали чинно, хотя вокруг раздавались угрозы. Вышли до окончания, а на площади перед клубом нас ожидала большая толпа. Мы нагло раздвинули ряды и прошли сквозь неё. Только после этого раздался боевой вопль: их мало, и толпа бросилась на нас. Вместе с четырьмя поляками нас было тринадцать (плюс моя двоюродная сестра Анка). Шеренгой на узкой улице мы стали отбиваться, поляков периодически отгоняли за свои спины, уговаривая не вмешиваться: будет международный скандал. На очень узкой улочке мы имели дело только с передними рядами толпы, поэтому удавалось сдерживать натиск длинными дубинами из забора и медленно отходить. Некоторые из толпы грозили ножиками и опасными бритвами. Поворачиваем на широкую улицу, отбиваться всё труднее. Кого-то из наших доставали камни или сшибали с ног дрынами, но мы вытаскивали своих. В какое-то мгновение несколько наших побежали, я обогнал их и остановил длинной жердью, ору: если мы побежим, нас насмерть затопчет толпа. Наконец – спасение – навстречу бежит патрульный офицер с двумя матросами, вынимает пистолет, требует остановиться, стреляет в воздух, толпа звереет. Мы оказываемся на площади на берегу реки перед комендатурой. Толпа высыпала на площадь, и тут увидев, что нас горстка – бросилась на нас. Мы побежали вдоль забора к комендатуре, в суматохе я и несколько человек с патрулём пробежали мимо комендатуры и оказались прижатыми к реке, в которую бухаются булыжники, которыми швыряют в нас. Из-за угла забора капитан-лейтенант кричит в толпу и стреляет в воздух. К нему сбоку подкрадывается пацан и разламывает о его голову дрыну. Офицер сползает по забору, я поднимаю его, одеваю фуражку на окровавленную голову и кричу: стреляйте, или нас убьют. Он дрожащей рукой стреляет в толпу, раздаётся вопль и выдох толпы: попа-а-ал. В суматохе мы вбежали в комендатуру. Забор вокруг неё разобран, в окна влетают камни, дежурный офицер кричит в телефон: немедленно дежурный взвод с автоматами. Через пять минут приезжает дежурный взвод с противогазами. Затем разобрались и прислали вооружённых матросов. Толпа редеет и рассыпается. Мы с военными моряками идём к клубу, нам впервые становится страшно: на улице разбиты все окна и фонари, заборы разобраны на орудия, мы шагаем по палкам, камням и стеклу. В клубе нас попросили опознать драчунов, забрали несколько человек. Мы сами себе героями вернулись в училище под утро. После подъёма нас – сразу же к начальнику училища, бледный адмирал расспросил о случившемся и, узнав, что польские курсанты целы, успокоился, – из горкома партии уже звонили с новостью: избили польских курсантов. Затем был суд, где называлось число участников – человек сто. Когда прокурор пытался сделать из них зачинщиков и организаторов, я заявил (вопреки осуждению этого со стороны своих), что они нами опознаны только потому, что случайно оказались под рукой в клубе, – пацанам дали сроки поменьше.

Хотя я был комсомольским активистом, у меня оставалось достаточно запала, чтобы сбегать в самоволку – на свидания. Это не могло продолжаться долго.

25.03.68

Вот и докатился. Командование ставит вопрос об отчислении, а пока ждёт, что скажет комсомольское собрание (уже сказало) и бюро роты в среду.

Интересно всё-таки всё сложилось. За три года кем только не побывал. На первом курсе, окрыленный успехами «комсомольской работы» в школе и уверенный в чём-то, развернул активную и никому не нужную деятельность: к чему-то призывал, что-то говорил заумное и, конечно, хоть чем-то отличаясь от массы, был выдвинут комсоргом группы. Через несколько месяцев, оказавшись перед выбором: комсорг или старшина, выбрал повыгоднее, заглушая всплески совести мыслью, что буду кому-то в чём-то полезным. Потом Ермаков говорил: «Чтобы проверить человека, нужно дать ему власть». Надеясь, что мне как-то удастся организовать и сплотить группу, я с жаром принялся за дело и, как и должно было случиться – сорвался. Сорвался потому, что высокими помыслами руководила низменная боязнь быть разжалованным, одёрнутым и поставленным наравне со всеми, но ни в коем случае не выше.

За несколько месяцев до диплома я вылетел из мореходки за драку с «работником» райкома комсомола (за правое дело). В городе Риге (маленький Париж) второй половины шестидесятых была своя молодёжная субкультура. Множество танцевальных клубов с разнообразными прекрасными музыкальными рок-поп и прочее группами. В моей школе на танцевальных вечерах бесподобно играл на саксофоне её выпускник, будущий солист группы «Самоцветы» Юра Петерсон. В каждом клубе был свои король и королева. Королём, как и положено, был самый отчаянный и драчливый предводитель, королевой же – вовсе не первая красавица, как можно было ожидать, а крупнотелая драчунья. Клуб морского вокзала был вотчиной мореходки, в нём три короля, и я среди них. Поскольку курсанты навещали другие клубы спаянными группами, то все короли соседних клубов были как бы нашими вассалами, то есть не могли обижать кого-либо без нашего позволения. Так вот, когда я вернулся на последний курс с годичной плавательской практики, а последние шесть месяцев мы ловили рыбу без заходов в порты, то чувствовал себя как бы вернувшимся с луны на Землю. С одной стороны, радовался как щенок, самым обыкновенным вещам, например, снегу на встречавшем нас в море буксире, – мы-то шли из сорокоградусных тропиков. С другой, конечно же, скромно важничал – всё-таки вполне бывалый мореман, очень уважаемый младшекурсниками. За наше отсутствие в Риге была проведена крупная кампания по борьбе с хулиганством. Одна из успешных акций: перевоспитание хулиганских вожаков в комсомольские работники, – их назначали командирами оперативных отрядов райкома комсомола; далее они оставались легитимными смотрящими на своих территориях. Дрались не меньше, но выборочно. Когда я пришёл в свой клуб морвоказала, мне рассказывают, что бывший король соседнего клуба «Док» (совершеннейшего нашего вассала) в качестве командира оперативного отряда райкома комсомола поколотил одного из мореходских королей – моего приятеля, а также моего двоюродного брата Володю Асаёнка – тоже курсанта мореходки (с ним через много лет мы издавали в литовской Клайпеде «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына). Мой пацанский статус и самомнение не позволяли не ответить, и я ответил «работнику райкома» по физиономии. Он даже не отвечал – таков был авторитет неформальной иерархии. Но райком комсомола использовал это для искоренения очага мореходских похождений и драк, – завели уголовное дело, и дело шло к посадке. Меня вынуждены были исключить из училища, но однокурсники не оставили в беде: хлопотали у командования, приняли на работу в мореходку в качестве лаборанта и в этом качестве коллектив училища взял меня на поруки. Уголовное дело закрыли и отправили меня на воинскую службу.

22.06.69.

Это окончилось, чем и должно было кончиться. Меня отчислили. Очень благодарен ребятам и Маргарите (наша любимая классная руководительница), что кончилось только этим. А могло быть очень плохо.

Сначала «Балтморпуть», то есть вторая плавательская практика. Затем Лиепайский БОРФ (база океан-рыбфлота) – третья практика. За это время зарёкся и решил кончать глупить. Но пришёл и сделал. Видно мало только решить.

Виктор Аксючиц