Начало общественно политической деятельности. Конец восьмидесятых.

После начала издания литературно-философского журнала «Выбор» моя публичная общественная активность бурно нарастает, хотя и не по моей инициативе. Ветер перемен предлагал новые возможности и неожиданные ресурсы, принуждал к новым проектам. Где-то в году восемьдесят девятом я признался своим близким: меня будто выстрелили из пушки, но сам не знаю, куда лечу. Впереди были большие политические перспективы, на которые я вышел вполне произвольно.

Следующая статья отражает не столько мою позицию, сколько дух времени и стремление сформулировать проблемы на языке, доступном широкой читающей публике. После отказа опубликовать ряд моих статей в «Огоньке» отдавал их в самиздатские издания.

СЛЕПЫЕ ВОЖДИ СЛЕПЫХ

Трёхдневная работа Съезда народных депутатов показывает, что номенклатурный аппарат перешёл к яростной борьбе за власть. По логике событий государственная власть всё больше будет сосредотачиваться не в ЦК КПСС, а в Верховном Совете, и потому партийная номенклатура с послушной командой «обкомовских мальчиков» рвётся в Верховный Совет, всеми силами оттирая истинно народных представителей.

Иначе чем объяснить систему коварного просеивания народного волеизъявления?! Сначала аппаратные игры при выдвижении кандидатур и манипуляции так называемыми «окружными собраниями». Зарезервированность мест за «общественными организациями», то есть за тем же аппаратом. В результате, как сказал председатель мандатной комиссии, «как мы провели выборы, такой Совет и имеем». Наконец, избирателям, то есть народу, не доверяется непосредственное избрание полномочных законодателей. Двухступенчатые выборы дают новый аппаратный рычаг. В результате в Верховный Совет, призванный решать судьбу страны, падающей в пропасть, избраны по большей части именно те силы, которые упорно десятилетиями толкали эту страну к пропасти.

Итак, аппарат одержал явную победу, что и было продемонстрировано множеством примеров антиконституционной, антиправовой и антигуманной деятельности. Если нужно аппарату, то Конституция беззастенчиво игнорируется, и Горбачёв, а не председатель Центральной избирательной комиссии ведёт первое заседание Съезда. В этом случае решение Съезда может менять Конституцию. Когда же нужно заглушить неугодную законотворческую инициативу, то провозглашается незыблемость действующей Конституции. Многие законодательные предложения попросту кладутся под сукно Президиума.

Съездовское большинство явно боится признать ту ещё не полную правду, которая прозвучала в выступлениях некоторых депутатов Прибалтики и Москвы. Причём, прозвучала предельно корректно, аргументировано и конструктивно. Но аппаратчикам признать это – значит отказаться от самих себя. И начинается демагогическое шельмование. Запугивают опасностью раскола единства рядов, как во времена, когда Сталин рвался к власти. Некоторые выдающиеся деятели страны буквально сгоняются с трибуны хамскими окриками, свистом и аплодисментами зала. Выступающие переходят к навешиванию ярлыков и личным оскорблениям.

В результате слепое «общественное мнение» Съезда искусно настраивается против Московского клуба избирателей. Огонь критики переориентирован с больной головы на здоровую. Но весь дальнейший ход Съезда показывает, что конструктивное мнение, отвергнутое вчера, сегодня возвращается парламентским кризисом, а завтра это отзовётся кризисом общенациональным.

У нас всех только два пути. Или реальные реформы и тяжкий труд всех над преобразованием жизни. Но это возможно только при росте творческой свободы и ответственности каждого гражданина. Это есть путь демократии. Или упрямое стремление к тупикам демагогии, администрирования, рабства в системе и в душе. Но наш кровавый опыт вопиет, что это путь гибели. Тоталитарные общественные механизмы не способны ничего производить, но только истреблять – людей, культуру, хозяйство, природу… За какой путь проголосовали сегодня наши законодатели, сгоняя с трибуны совесть эпохи – Сахарова, голосуя против, – нет, не отмены – отсрочки антидемократического указа о демонстрациях?

Мне хотелось бы обратиться к нашим «избранникам». Вы можете ещё хотеть привычной для себя атмосферы косности и рабства, простительна и личная боязнь новых веяний свободы. Но во имя собственного самосохранения вы не смеете не замечать, что народ уже проснулся к свободе. Глотка свободы достаточно, чтобы ощутить её вкус и оценить её выше жизни. Опознайте, наконец, какой путь вы, посланцы народа, собираетесь предложить своему народу!

На Съезде прозвучали первые предупреждения. Если вы сегодня игнорируете ультиматум прибалтийских делегатов, то завтра вам придётся иметь дел с ультиматумом народов Прибалтики. Чем мосле сапёрных лопаток вы будете заглушать их голоса?!

Одумайтесь, слепые вожди слепых! Какое впечатление вы производите на страну и мир! Очнитесь, наконец, от корыстных амбиций, прикрываемых идеологической демагогией. Вокруг вас не только кучка раболепных прихлебателей. Вы на виду всего народа. Вы ещё можете  обманывать себя, но народ уже прикоснулся к свободе и истине, и его не обманешь.

Если вы сегодня высмеиваете и заглушаете конструктивные предложения московских учёных, то у вас на завтра остаётся только багаж вчерашних идей. А их господство развалило страну. Если вы сегодня задвигаете Ельцина, то куда вы задвинете завтра многомиллионных его избирателей за стенами Кремля?! Если сегодня мы не примете мирную парламентскую революцию, то завтра может разразиться революция кровавая. Вы сами сеете смуту и раздор, чреватые сегодня всеобщей бойней. Или недостаточны пророческие всполохи Сумгаита и Тбилиси?!

Но у вас есть ещё шанс. И он один – в попытке услышать голос народа. Народ устал от насилия и лжи, от безответственности верхов и бесплодного труда низов. Чудовищно вновь слышать семидесятилетние призывы к обездоленному народу: нужно лучше работать. И это всё, что могут предложить оппоненты реформаторов?!

Не помогут заклинания о консолидации, ибо нам нужно единство не в рабстве, а единство свободных граждан. Если вы хотите быть реалистичными политиками, то придётся освобождаться от идеологических штампов. Митинги и демонстрации – это не произвол толпы, а свободное волеизъявление народа. Независимая печать – это не докучливая сенсационность, а гласность народа. Чем больше свободы и конструктивизма в зале парламента, тем меньше произвола на улицах. Закулисные же игры законодателей способны только стирать правосознание и ответственность в обществе.

Настало время, когда мы на таком краю, что сохранить свою власть вы можете только добровольно поделившись ею с народом. Сохранить свои интересы вы сможете, только открывшись интересам общенациональным. И в ваших, и в наших интересах сейчас не утопить окончательно наш дырявый корабль. А путь к этому только один: законодатель призван гласно и ответственно формулировать закон по зову здоровой совести. И давать обществу ответственный пример служения справедливому закону. И потому «находясь в отчаянных обстоятельствах, мы не отчаиваемся», и не теряем надежды, что в нашем парламенте проявятся, наконец, силы свободы, разума и закона.

27 мая 1989 г.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Орден русской интеллигенции. Часть 2. Комплекс разночинства.

Русское дворянство породило русскую интеллигенцию, а дворянская интеллигенция породила разночинную. Новая элита унаследовала и усилила худшие стороны дворянской культуры. Разночинцы додумали до конца больную мысль дворянской интеллигенции. С шестидесятых годов XIX века усиливается социальное разложение дворянства, которое не в силах пережить «эмансипацию» и теряет культурное лидерство. Дворян вытесняют разночинцы, которые принимают не лучшую часть их культурного наследства.  Разночинцы[1] получали образование, благодаря ему были исключены из непривилегированного податного сословия: выходцы из духовенства, купечества, мещанства, крестьянства, мелкого чиновничества, отставные солдаты и солдатские дети. Получение образования без службы государству означало для разночинцев не только отрыв от прежней социальной среды, но и необходимость существовать на доходы от своих личных занятий, в основном от умственного труда. В этом смысле термин «разночинцы» употреблялся в XIX веке как синоним термина интеллигенция, поскольку в этот период происходил быстрый рост слоя образованных людей, значительная часть интеллигентов была разночинцами.

"Друзья-приятели." 1878 г. художник - Владимир Маковский.

Народился слой другой природы и другой породы, с другим менталитетом: «Кающийся дворянин чувствовал себя в неоплатном долгу перед народом, бичевал себя сознанием своей исторической виновности, хотя бы лично он и был совершенно “без вины виноватым”; удручённый этим сознанием, он готов был добровольно выкраивать ремни из собственной кожи, чтобы только уплатить по “историческому векселю”. Он… в порыве покаянного настроения готов был носить вериги политического бесправия, жертвовать всеми законнейшими своими правами, чтобы только искупить наследственный “грех отцов”. Кающийся дворянин был склонен к покаянному аскетизму. Наоборот, разночинец, человек, вышедший из народа, уязвлен в сознании своего личного достоинства и чести, он чувствовал себя несправедливо умалённым, искал кругом виноватых перед собою, а при болезненной напряжённости этого своего умонастроения начинал без разбора, направо и налево, подозревать тех, в чью среду он выбился, в непризнании его равным себе, во взглядах сверху вниз, становился болезненно обидчив и подозрителен» (В.М. Чернов).

Секуляризация жизни и резкие социальные перемены способствовали исходу молодёжи из традиционного уклада низовых сословий. «Сами они были воплощённым отрывом от почвы, отщепенцами той народной (духовной, купеческой, крестьянской) Руси, которая живёт ещё в допетровском сознании. Тяжело и круто порвав со “страной отцов”, они, в качестве плебеев, презирают и дворянскую культуру, оставшись вне всякой классовой и национальной почвы, уносимые течением европейского “прогресса”. Идее западников они сообщили грубость мужицкого слова, донельзя упростили всё, и одним фактом этого упрощения снизили уровень русской культуры совершенно так, как снизила его революция 1917 года» (Г.П. Федотов).

Ежегодно из провинции бросались в столицы тысячи молодых людей, для которых жизнь начиналась, как с чистого листа. Нигилистически воспитанное новое поколение отказывалось признавать старые авторитеты и прельщалось новыми идеями. «Эта масса молодых людей, прибывая из провинции в столицы, со смутным чувством глубокой неудовлетворённости и обиженности на жизнь, но в общем настроенная идеалистически, со способностями к анализу и теоретическому мышлению довольно слабыми, но зато с огромной жаждой действовать и всё вокруг себя переделать, страстно набрасывалась… всё на те же французские газеты, французских историков и немецких философов, а в последние десятилетия века – на политэкономические доктрины не для того, чтобы в чём-то разобраться, а для того, чтобы найти сейчас же, немедленно, прямое руководство к действию» (К. Касьянова).

А.И. Герцен в «Былом и думах» так характеризовал интеллигента-разночинца «Видно было, что он вышел на волю из всех опек и крепостей, но ещё не приписался ни к какому делу и обществу: цели не имел… От постоянной критики всего общепринятого Кельсиев раскачал в себе все нравственные понятия и не приобрёл никакой нити поведения… Он далеко не оселся, не дошёл ни до какого центра тяжести, но он был в полной ликвидации всего нравственного имущества. От старого он отрешился, твёрдое распустил, берег оттолкнул и очертя голову пустился в широкое море».

"Вечеринка." 1875–1896 гг. художник - Владимир Маковский.

Разночинная волна «снизу» не привносила ничего из народно-корневого. Разночинец преисполнен слепой ненависти и жажды разрушения. Заимствованные «в верхах» дворянской культуры предрассудки фантастично преломлялись в сознании новых поколений безукладья и безвременья. Многих из семинарской молодёжи травмировали униженное положение духовного сословия, обскурантская атмосфера духовных школ, принуждение к религиозной вере. Они бежали от нестерпимой атмосферы, но входили в интеллигентское сословие с прививкой начётничества и дурного рационализма. «Семинаристы и разночинцы принесли с собой новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжёлой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской культуры» (Н.А. Бердяев).

Для русского человека потеря традиционного жизненного уклада, являющегося носителем смысла жизни, оказывается духовной катастрофой и вызывает бунт всеотрицания, ниспровержения ценностей – порождает нигилизм[2]: «Отсутствие мира гуманистических ценностей срединного морального царства делает богоотступника уже не человеком. Неудивительно, что нигилистическая проказа идёт, прежде всего, из семинарий… Это второе по времени освобождение “бесов”, скованных веригами Православия. Всякий раз взрыв связан с отрывом от православной почвы новых слоёв: дворянства с Петром, разночинцев с Чернышевским, крестьянства с Лениным» (Г.П. Федотов). Молодые люди выпадали из одного уклада и не были способны органично адаптироваться в другом. Оттого разночинец делает заявку на ревизию господствующих мнений и провозглашение новых идей. Но «новизна» заключалась в радикальном утверждении нигилистических «ценностей», которые взращивались в культуре дворянской. Достоевский, чувствовавший нерв событий, запишет: «Теперешнее поколение – плоды нигилятины отцов. Страшные плоды. Но и их очередь придёт. Подымется поколение детей, которое возненавидит своих отцов». Когда, по Достоевскому, происходит «встреча двух поколений всё одних и тех же нигилистов», – дети агрессивно отталкиваются и от культуры отцов. Беспочвенность толкает к утопическим и абстрактным, в то же время приземлённым «идеалам». Увлечение романтизмом, шеллингианством и гегельянством вытесняется преданностью более примитивным европейским «богам»: О. Конту, Д. Миллю, Я. Молешотту, Г. Спенсеру. С конца 1850-х годов признаком хорошего тона становятся нигилизм и позитивизм, эмпиризм и материализм, атеизм.

Типичный разночинец – это полный слепой силы молодой человек, оторванный от органичного жизненного уклада – от почвы. Традиции русского воспитания, образования и быта отвергнуты. «Отрыв шестидесятников от почвы настолько резок, что перед их отрицанием отходит на задний план идейность и на сцену на короткий момент выступает чистый “нигилист”… Нигилизм 60-х годов жизненно в достаточной мере отвратителен. В беспорядочной жизни коммун, в цинизме личных отношений, в утверждении голого эгоизма и антисоциальности (ибо нигилизм антисоциален), как и в необычайно жалком, оголённом мышлении, чудится какая-то бесовская гримаса: предел падения русской души» (Г.П. Федотов). Гордыня всеотрицания не раскрепощает человеческое сознание, но резко ограничивает его и делает крайне зависимым от расхожих предрассудков: «Нигилизм – это лакейство мысли. Нигилист – это лакей мысли» (Ф.М. Достоевский).

Тургеневский Базаров с помощью Писарева становится нарицательным образом, характеризующим эпоху, идеалом для молодого поколения. «Демоны шестидесятников не одни “мелкие бесы” разврата. Базаров не выдумка и Рахметов тоже. Презрение к людям – и готовность отдать за них жизнь; маска цинизма – и целомудренная холодность; холод в сердце, вызов Богу, гордость непомерная – сродни Ивану Карамазову; упоение своим разумом и волей – разумом без взлёта, волей без любви; мрачность, замораживающая истоки жизни, – таково это новое воплощение Печорина, новая демонофания» (Г.П. Федотов). Интеллектуальные мании вели к радикальной идейной доктрине – марксистскому коммунизму. Поколение исторического безвременья (выпавшее из судьбы народа) оказалось роковым образом предопределённым к порабощению идеей светлого будущего.

Разделяя с дворянством антипатии, новые люди обрушились на его симпатии. Это было единство в ненависти (два поколения всё тех же нигилистов) и отказ от предрассудков любви. Разночинцу в русской жизни ничто не дорого. Освобождение от традиций освобождало и от тех «предрассудков», которым оставалась верна интеллигенция дворянская: порядочности, чести, долгу, интеллектуальной взыскательности, высокой образованности и культуре. Достоевский характеризовал атмосферу духовного разночинства: «Нравственных идей ни одной не осталось, и, главное, с таким видом, будто их никогда не было… Помутились источники жизни». Разрыв с заветами прошлого создавал тип людей “довременно растленных” (Н.С. Лесков)». «Деморализованные сыны нашей страны» (Н.А. Некрасов) несли в себе заряд беспринципности, ненависти и разрушения.

"Старое и молодое" 1880 г. художник - Ярошенко Николай.

Сознание разночинца резко сужается, становится поверхностным. Разночинец – это самоуверенный и принципиальный недоучка (недоучившийся семинарист или студент), ибо учиться некогда (зовёт практическое дело) и не у кого (нет авторитетов). Разночинец мог быть узким специалистом, невежественным во всём остальном. Если он был начитанным (как Чернышевский), то знания его были неглубоки и нежизненны. Разночинная культура не одухотворяла и не возвышала человека. «Блистательная» разночинная публицистика поражает своей убогостью и злобностью. Разночинское нашествие варваров очередной раз усугубило болезненное состояние русских культурных слоёв: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой» (Ф.М. Достоевский).

Виктор АКСЮЧИЦ

.

---

[1] Разночинцы («люди разного чина и звания») – юридически не вполне оформленная категория населения в Российском государстве XVII– XIX веков, не принадлежащая ни к одному из установленных сословий: не приписанное ни к дворянству, ни к купечеству, ни к мещанам, ни к цеховым ремесленникам, ни к крестьянству, не имевшее личного дворянства или духовного сана.

[2] От лат. nihil – ничто, установка на абсолютное отрицание.

Август девяносто первого (художественные мемуары)

Накануне он перевёз жену с дачи. Через две недели она должна была родить. Утром они собирались на праздничную службу Преображения в Успенский собор Кремля. Раннюю тишину квартиры пронзил оглушительный тревожный звонок. На пороге вырос водитель Юра с рыжей бородой и рыжими патлами, очень похожий на былинного разбойника. Он выдохнул: «Переворот». Потом Аня расскажет, как её поразила молниеносность реакции Виктора, как будто всю жизнь он ждал и готовился к перевороту. Натягивая брюки, он забросал Юру вопросами:

-    Кто?

- Язов, Павлов, Янаев.

-  А где сейчас Горбатый?

-    Неизвестно. Объявлено, что заболел.

-    Может, арестован?

-    Не знаю.

-    А Ельцин? Ему сейчас срочно рвать надо в Белый Дом. Это его спасёт.

      Аня сидела в постели.  Огромные перепуганные глаза, огромный круглый живот…

«Боже, как же не повезло России, очередной раз», – без конца повторяла она одну и ту же фразу.

«Ничего ещё не ясно, малыш. Может, как раз наоборот. А чего ты не одеваешься? Нам ехать на службу». Он на мгновение замер. Человек, не знавший его, мог подумать, что в эту минуту оцепенения он принимает решение. Так оно и было, но решение он принимал своим особенным образом, не логически раздумывая над проблемой, взвешивая все «за» и «против», а как бы вслушиваясь и всматриваясь сквозь косность настоящего в реальность будущего. Наконец кратко кинул: «Едем».

  

Выходим из квартиры Гали

  

Помощник Юра (справа) приехал 19 августа 1991 года и сообщил: "Переворот". Виктор Аксючиц с беременной женой Галей Дубовской, - «Любят коммунисты учудить в православный праздник»- прокомментировала через два года Галя. Слева братья Виктора Володя Асаёнок и Слава Аксючиц.

На улицах было пусто до жути, но в то же время не покидало странное ощущение, что дома будто ожили и за каждым окном за тобой наблюдают миллионы глаз, тревожно всматривающихся в опустевшую Москву. Москва притаилась на время в отчаянном ожидании. В Кремле, казалось, всё мирно, но по дороге к Успенскому храму четыре раза проверили документы и пригласительные, с подозрением смотрели на Анин живот, попытались даже обыскать, но догадливый ребёнок отпихнул ногой чужую ладонь. Служил патриарх. Ничто не могло нарушить установленный порядок праздничной литургии. Как сто, триста и четыреста лет назад возгласил иерей «Святая святым», что означало: каждый стоящий в храме может стать святым или уже является святым, только мы ещё этого не знаем, и ответил хор от лица паствы: «Един Свят, Един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца, аминь», отказывая себе в святости и тем утверждая только святость Бога. «Фу, попы накадили, навоняли», – громко произнёс чей-то голос. Аня повернулась и только тогда заметила, что по храму шныряют бравые молодцы в штатском, чувствуя себя здесь полноценными хозяевами. Из каких углов и кабинетных застенков вновь вылезли эти лица с крысиным оскалом и тухлыми глазками? Боевая гвардия обкомов, райкомов и госкомитетов, поломав в пору своего величия значительное число хребтов и жизней, казалось, что они, растерявшись и приуныв, растворились в коридорных закоулках своих учреждений, и понадобилось всего несколько часов, чтобы они вновь торжествующе всплыли на поверхность, а мы бы вновь ссутулились под их взглядами.

Когда Виктор и Аня после службы вышли на Манежную площадь, они её не узнали. Два часа назад абсолютно пустая и мирная, сейчас она была заполнена танками: танки у Большого театра, танки у гостиницы «Москва», танки вокруг Кремлевской стены. Картина столь невозможная, что захотелось немедленно заснуть и проснуться вновь посреди старой доброй Москвы. Это конец, это кровь, это уже не рассосётся.

На танках сидели лопоухие и веснушчатые, рыжие и чернявые, смуглые и бледные дети в военной форме и растерянно хлопали ресницами. Между стволами бродило множество людей, почему-то преимущественно пенсионеров; они называли солдат «сынками», призывали не слушаться командиров. «Сынки» в ответ испуганно молчали. Один пожилой человек в квадратных очках, по виду инженер-конструктор, задрав голову, кричал сидящему на танке пацану: «Сынок, да у меня внук такой как ты. Неужто ты в меня стрелять будешь?»

«Та-ак, Юра, сейчас везёшь Аню домой, а я беру такси и еду в Белый дом. Пока, зайка», – Виктор чмокнул Аню в щеку, и унёсся в поисках машины. «Попрощался так, будто в баню собрался», – обиженно подумала Аня. Юра стал искать лазейку между танками, но вдруг они по чьей-то неведомой воле дружно загудели и зашевелились. Их огромные корпуса со скрежетом разворачивались. Аня увидела: Юрий занервничал. В кабине стало темно. Справа, вдоль окна – чёрная труба, слева, вдоль окна – чёрная труба, спереди – железо, сзади – железо. Машину затрясло от одуряющего гула. Аня не поняла, что произошло, а когда поняла – стало по-настоящему страшно. Их машину со всех сторон зажали четыре танка. Внезапно она перестала видеть, судя по всему, на какое-то мгновение она потеряла сознание, потому что ребёнок подпрыгнул так, будто хотел вылезти через глаза, глаза, глаза. Потом уже, после родов, врач скажет: «Лизин астигматизм и 90% потери зрения на левом глазу – результат сильного потрясения, пережитого матерью на последнем сроке беременности. Что с вами произошло?» Как-то глупо было отвечать: «Я попала в танковую пробку, и ребёнок ощутил себя в моём животе, как в танковой пробке. Ещё не родившись, он, вернее она, почувствовала, что значит родиться в России».

Юра, опытнейший водитель, вывернул машину по узкому коридору, на секунду образовавшемуся между танками.

Наконец, доехали. По телевизору между «Лебедиными озерами» (балет прокрутили три раза подряд) давали заставку с изображением Белого Дома. И это был поступок какого-то телережиссёра. Тем самым он давал понять, куда надо всем идти защищать демократию. Кто же тогда знал, что это будет демократия с волчьим оскалом Древнего Рима. Информации никакой. Всё из телефона. Москва повисла на телефоне. Все друг другу передают слухи, предположения, новости вражьих голосов: «Не верьте, что их поддержали все регионы. Псковская, Новгородская, области уже отказались, а Украина приветствует». По «Би-Би-Си» сейчас Старовойтова выступала. «А куда же, – говорит – Раиса Максимовна делась? Может, и она приболела?»

Многие плакали навзрыд. «Анюта, ещё позавчера, когда мы шли по полю среди подсолнухов, мы не знали, что такое счастье. Как же жалко Россию», – Это одна пожилая актриса. Несмотря на разницу в возрасте, Аня была её крестная мать. Ещё звонок: «Господи, у меня в комнате пыль столбом стоит, а под окнами танки всё идут и идут в сторону центра. Нет, этого не может быть, мы коллективно попали в кошмарный сон».  И ещё звонок: «Говорят, всех депутатов арестовали, а Виктор дома?». Ну, это уже одна добрая знакомая.

Не звонит только Виктор. «Позвони мне, позвони», – вертится строчка из одного доперестроечного фильма. Ну, наконец-то:

       -    Малыш, всё хорошо, только лучше тебе переночевать сегодня у соседей.

-            Почему?

-            Ну, так, на всякий случай.

-            А ты?

-            А мне придётся остаться сегодня здесь.

-            А там есть, где спать?

Дурацкий вопрос. Вроде того: «Иван Иваныча раздавил трамвай». «А какой номер?»

-            Анюта, не волнуйся, все депутаты остаются до утра. Здесь сейчас уйма народу. Вся Москва собралась. Ростропович из Америки прикатил. Постараюсь утром приехать.

  

Балкон Белого Дома. Август 1991 год.

Уже после путча Аня прочитает в газете, так называемые, расстрельные списки, то есть, кого было решено арестовать в первую очередь. Фамилия Аксючиц стояла 13-й, сразу после Ельцина. По Белому дому упорно ходили слухи: Ге-Ка-Чеписты собираются арестовать семьи, чтобы шантажировать депутатов и вынудить их покинуть здание Верховного Совета.

Аня набрала номер соседки Сары Михайловны. Невольно подумала: «Когда-то маленькую Сару и её мать Миру Самуиловну спасла во время войны, спрятав их у себя в погребе, крестьянка из Западной Белоруссии, откуда был родом Виктор. Теперь пришёл Сарин черёд отблагодарить белорусский народ». Аня внутренне опасалась, как всякий русский человек, уверенная в ненадёжности евреев, в их скрытой трусости.

-            Ало, – зазвучал в трубке кокетливый бас семидесятилетней Сарочки.

-            Сара Михайловна, это Аня. Можно я к Вам приду сегодня переночевать?

-            О чём ты говоришь, Анечка? Конечно. Не хочу говорить по телефону, но эти сволочи Ге-Ка-Чеписты готовы абсолютно на всё. Я не удивлюсь, если тебя сегодня арестуют. Это не телефонный разговор, но я бы их убила, гадов. Не хочется называть фамилии, но у этого Янаева руки тряслись, алкоголик несчастный. Ну, поднимайся.

Ночь прошла относительно спокойно. Сара Михайловна напоила Аню чаем, накормила пирогами, выделила отдельную комнату, положила рядом с подушкой телефон, утром накормила яичницей из одного яйца. Сара Михайловна была скуповата.

В три часа дня вернулся Виктор, возбуждённый и усталый. «Вчера весь день раздавали с Немцовым листовки солдатам на Манежной площади, ночью с подполковником Юшенковым привели на защиту Белого Дома подразделение майора Евдокимова. А Ельцин влез на танк и объявил Ге-Ка-Чепистов «вне закона»». Всё это Аня потом увидит в многочисленных хрониках и, как пишут в конце, американских фильмах. Немцов станет на два года первым вице-премьером, а Виктор будет работать под его началом. Евдокимова выгонят из армии и напрочь забудут о его существовании. Юшенков и Аксючиц станут по разные стороны баррикад идеологическими врагами, и будет странно, что когда-то они вместе, раздвигая толпу: «Пропустите депутатов Верховного Совета», вели за собой колонну танков, ставших на защиту Ельцина. Ельцин возненавидит Виктора за его непримиримую позицию по Беловежскому заговору и сделает все, чтобы выбросить его из политических кругов. Юшенкова убьют. Точный выстрел киллера сразит его во дворе собственного дома. Но пока они вместе, опьянённые свободой баррикад и свободой незнания будущего. Пока они едины и потому непобедимы.

Виктор лёг, но как всегда бывает с человеком, не спавшим больше суток, не смог уснуть. Аня вытянулась рядом, гладила по голове, у Виктора чёрные волосы вились мелкими кольцами. Когда-то, очень давно, она написала ему в письме: «Я люблю твои чёрные кудри на белой подушке». Тогда у него были белокурые, абсолютно прямые волосы, но после этого письма они потемнели и закудрявились. Великая сила слова любви. Он гладил кончиками пальцев по её глазам, щекам, губам, приговаривал: «Я гуляю по твоему лицу».

Потом стал мелко целовать глаза, щеки, губы… С самой первой встречи одиннадцать лет назад вспыхнувшая страсть не только не угасла, но и, наперекор всем законам физики, увеличивалась в непонятно какой прогрессии, хотя, казалось, уже некуда было расти. Они сами удивлялись. Но спустя одиннадцать лет они смогли применить к себе слова Цветаевой: «И покраснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами». Страсть коварно подстерегала их везде: в ресторане, в телефонной будке, на приёме. И тогда они помутившимся взглядом встречались глазами и сбегали отовсюду, несмотря на все приличия, только чтобы остаться наедине, вдвоём. Им не нужны были никакие возбуждающие аксессуары: ни тихая музыка, ни интимный свет свечей, ни хорошее вино, ни сексуальное белье. Им нужны были только они сами.

Адам и Ева

Ты разостлал среди цветов ковёр,

Заставил птиц воспеть мою красу,

И с пестика цветка, что рядом цвёл,

Собрал в ладонь прозрачную росу.

Той влагой мне умыл лицо и тело,

Меня укутал солнечным лучом.

От наших вздохов пыль цветочная летела,

Пока мы не забылись сладким сном.

И нам привиделись разлука и отчаянье,

Случайность встреч, частые прощанья,

Рок обстоятельств, краткий срок минут,

Власть расстояний, многолюдья спрут.

Час пики, крики, суета, машин рычанье.

Но мы очнулись, –

снова тишина,

Да птиц многоголосых щебетанье.

И был ковёр, разостланный на цвет,

И солнца луч блистал.

Мужчина был широкоплеч,

А женщина бела.

Ковёр, разостланный на цвет, –

То было так давно.

Но и сейчас им дела нет,

Что столько лет прошло.

После … он мгновенно заснул. Она ещё какое-то время полежала, глядя в потолок и думая, как же сильно его любит. Это стихотворение «Адам и Ева» Аня написала много лет назад, когда у каждого из них была другая семья. У неё талантливый, добрейший муж, у него – умная, нежная жена. Они жили с очень близкими себе людьми, но, когда Виктор и Аня встретились, уже ничто не могло остановить этот яростный полёт навстречу друг другу. Путь к браку был долгим, тяжелейшим. Если бы его жена была стервой, а её муж негодяем, было бы намного легче.

Надо вставать, скоро придут гости. Сегодня годовщина со дня гибели Аниного первого мужа. Его забили до смерти милиционеры на улице шесть лет тому назад. Он их обозлил, видимо, что-то кричал про милицию, про советскую власть. Сейчас этого никто уже не узнает. Дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Несмотря на трагичность даты, Аня любила 20-е августа. Приходили друзья, которых она могла не видеть в течение года. Этот день был целиком и полностью посвящён Мише, как будто они всей старой компанией навещали его в родительский день в летнем лагере. Он их ждал у ворот, а потом они шли в лес и расстилали покрывало, и вынимали пахучие летние помидоры, огромные жёлтые груши, и выпивали, и он шутил, потому что они всегда в этот день вновь и вновь вспоминали одни и те же его шутки, и он пел, потому что всегда они ставили пленки с одними и теми же его песнями, и было душещипательно тепло и тоскливо, потому что новых шуток уже не будет, и новых песен он не споёт. Смеркалось, и Мише надо было возвращаться за ворота в неведомое, родительский день закончен, гости разошлись до следующего года.

Скажи, где ты сейчас,

Там есть Москва?

А осень – есть?

Полёт кленового листка

приму за весть.

Охапку листьев соберу и брошу,

Себя листом кленовым осеня,

Мой лист с твоей звездою сложим

Так хлынет горлом осень из меня  

Вот и теперь они сидели за столом, под низким абажуром и тихо переговаривались. «Театр абсурда какой-то», – говорила Лариса. Она была очень красива: скуластое лицо, чуть раскосые карие глаза, уходящие к вискам и рыжая шевелюра. «Напишешь в пьесе – не поверят, – Лариса была актриса, – годовщина Мишиной смерти, переворот, ты на сносях … жена депутата…, Витька в соседней комнате спит после ночи обороны. Скажут: "Накрутил драматург". Такого в жизни быть не может, а ведь это ещё не все. Вон слышите?» Все замолкли, и в этой тишине стал очевиден гул, который в эти два дня москвичи научились тревожно различать среди других шумов города. Гул был ясный и грозный. Ленинградский проспект находился в двадцати минутах ходьбы от Аниного дома. Это сколько должно быть танков, что ощущение, будто колонна идёт по двору. «К Белому Дому», – сказал кто-то шёпотом и в это время звонок. Глеб, друг Виктора, ласково, так ласково:

-            Анечка, а можно Витю?

-            Глеб, он недавно пришёл, всю ночь не спал. Я не хочу его будить.

Глеб совсем сахарно, всё равно, что с беременной разговаривает:

-            Разбуди, пожалуйста.

Виктор поговорил с Глебом, вышел к столу, бросил всем: «Привет, красавицы, всё хорошеете», и стал хватать колбасу с тарелки, жадно проглатывая кусок за куском. Наконец, Аня решилась: «Вить, ну, скажи нам, что Глеб-то звонил?» Пережевав колбасу, запив её рюмкой водки, Виктор ответил: «Всё хорошо. На десять вечера назначен штурм. Отобьёмся. Телик включите».

Они услышали только последнюю фразу: «С 22 часов 20 августа объявить комендантский час».

Они примерно знали из фильмов про войну, что такое «комендантский час». Заговорили все вместе и одновременно: «Это значит: на улицу не выходить, арестовать могут или стрелять без предупреждения».

-            А скорую можно будет вызвать, если я рожу?

Он уже в прихожей накидывал пиджак. Она робко подошла и очень неуверенно:

-      Вить, а, может, не идти?

Он:

-            Что???

Аня от его реакции сама испугалась своих слов:

-            Ну, я хотела сказать, может, отсидишься?

-            Да ты чего, малыш, «ку-ку»?

Они приникли друг к другу, прощаясь долгим поцелуем, как будто Аня хотела удержать, не отпустить его этим поцелуем. Гости отвернулись, он вынужден был легонько отстранить её. «Ну, всё. Филя, остаёшься за фельдшера при беременной женщине», – это было брошено одному из друзей, долговязому усатому Игорю Филиппову. «Молоко, яйца, сметана в холодильнике, – а это уже Ане, – Всё, я помчался».

После него засуетились и гости. Девушки –  чтобы успеть до комендантского часа домой, а из парней всего было двое. Один оставался с Аней, а к другому она подошла и, заглянув в глаза, спросила: «А ты, Андрей, куда? Надеюсь, к Белому Дому?»

-            Ну, да, – ответил как-то неопределённо.

Зная его трусоватость, про себя подумала: «Не пойдёт». А вслух сказала: «Сейчас каждый порядочный мужчина должен быть там».

Сколько раз, вспоминая тот миг, она убеждалась, что нельзя осуждать человека заранее и подозревать его в худшем, а не в лучшем. Андрей, конечно, пошёл и пошёл со своей женой, и дежурил у самого опасного 20-го подъезда. И потом рассказывал, что, когда объявили начало танкового штурма, всем предложено было лечь на землю под танковые гусеницы, иначе говоря, перегородить дорогу своими телами. Ну, и все легли, легла и Оксана, жена Андрея, которая очень сокрушалась, что надела новую белую куртку. Пропадёт куртка на мокром асфальте. Шёл дождь.

                                                  ХХХ

За окном шёл дождь, и люди благословляли его. Штурм как-то не вязался с дождём. И вновь звонки:

-            Витька пошёл?

-            А как же.

-            Мой Лёшка тоже пошёл. И ещё два Максима, а у Ольги Михайловны Игорь Витальевич и Петька пошли.

-            Аня, – плачет подруга. – Мне страшно, сейчас под нашими окнами по Садовому кольцу на огромной скорости промчались штук десять танков. Все к Белому Дому.

Аня ощутила волну боли внизу позвоночника. Она не первый раз рожала и знала – это схватка.

-            Боже, неужели началось? А комендантский час?

Снова звонок:

-            Аня, что делать? Сейчас по голосам объявили: пролилась первая кровь.

-            Как?

-            Не знаю. Говорят, какие-то мальчишки в туннеле на Садовой. Кровь по мостовой течёт, а скорую за оцепление не пускают.

-            Так есть комендантский час или нет?

-            А шут его знает.

И снова зашевелились кости позвоночника. Аня ходила по комнате согнувшись и скулила. Позже Филя скажет: «Вам там было хорошо штурм ждать, а вы знаете, что значит остаться с беременной женщиной, у которой муж ушёл на баррикады?»

-            Филя, дай водки выпить.

-            Ты с ума-то не сходи.

-            Ну, тогда давай позвоним Витьке.

-            Ну, звони, тебя ж не остановишь.

-            Здравствуйте, будьте добры Виктора Владимировича.

-            А Виктора Владимировича нет.

У неё мгновенно поднялась температура.

-            А где он?

Тот же бодрый человек ответил:

-            Ушёл встречать «Дикую» дивизию. Её с Северного Кавказа на Белый Дом бросили.

Как потом оказалось, всем было велено беременной жене Аксючица давать только положительную информацию, случайно у аппарата оказался человек не предупрежденный. Аня повесила трубку, повернулась к Филе:

-            Значит, так. Я сейчас буду рожать. Ты будешь принимать ребёнка.

-            Может, погодишь чуть-чуть? – сказал побелевший Филя.

-            Может, и погожу, но ничего не обещаю. Возьми простыни и начинай их кипятить.

С этими словами Аня ушла в спальню.

-            Да, и не забудь прокипятить ножницы. Ими отрежешь пуповину.

Аня вытянулась на кровати и стала прислушиваться к тому таинственному, что сейчас происходило внутри неё. Если бы она знала, что через два года нынешние зверства коммунистов ей покажутся милыми шалостями испуганных стариканов, которым в их тоталитарные мозги не могла влететь мысль отключить, хотя бы, телефоны. Борцы за свободу и демократию в 1993 году будут куда круче, отключат не только телефон, но свет, воду и канализацию, предварительно окружив Белый Дом забором из колючей проволоки, обустроив таким образом небольшой «ГУЛАГчик» в центре Москвы, одной из европейских столиц. А наш пророк, когда-то перевернувший сознание нескольких поколений, автор «Архипелага ГУЛАГ», скажет: «Что делается – делается правильно».

Внезапно прекратился дождь, будто наверху закрутили кран. Стало очень тихо. Затих и ребёнок. Уснул, наверное. И тут Аня ощутила каждой жилкой, каждой клеткой: всё кончено, пронесло. Самое страшное позади. Победа вместе с холодным воздухом рассвета вползла в комнату. У Ани было звериное чутье на всякого рода опасность и катастрофы. В момент Чернобыльской аварии, она чуть было не умерла от головной боли и только после этого узнала о случившемся. Через несколько лет, когда Москву потрясут взрывы, она непременно будет оказываться в нескольких сотнях метров от эпицентра тер. акта. Друзья шутили, что её надо взять на официальную службу в ФСБ в овчарню; как собаки определяют наркотик, так она бежит к месту предполагаемого тер. акта. Но беда Виктора была в том, что она так же чувствовала и его. Обманывать её было бесполезно, как он ни старался. Непонятным способом она точно определяла, где он был и с кем, и даже слова при этом сказанные. Ему приходили иногда самые сумасбродные мысли, что где-то на нём она хитроумно спрятала жучок. Вот и сейчас Аня увидела его смеющимся в своём кабинете, вокруг много молодых людей. Он улыбается, поднимает рюмку коньяка и говорит свой любимый тост из фильма «Подвиг разведчика»: «За нашу победу!» С этим видением Аня уснула.

А на утро стало ясно: всё кончено, штурма не будет. Началась лихорадка дней победы. Был созван внеочередной Съезд, на котором Виктор первым на всю страну озвучил то, о чём думали все: «Что ещё должна сделать коммунистическая партия, какие ещё преступления она должна совершить перед народом, чтобы, наконец, быть запрещённой?» Зал взорвался аплодисментами. «Этих дней не смолкнет слава».

И прилетел законный президент с семьей, семья почему-то была в пледах, видимо, для пущей жалости. И как в сорок пятом году, незнакомые люди обнимались на улицах и приветствовали друг друга знаком V (Виктория) – победа. И даже похороны трёх несчастных мальчиков казались шествием триумфаторов. И глядя на километровый трёхцветный флаг, возглавлявший многотысячную траурную процессию, Аня вспомнила, как Съезд народных депутатов единогласно проголосовал за то, чтобы убрать имперские символы царской России со столиков трёх полоумных депутатов Аксючица, Астафьева и Румянцева, выставивших маленькие трёхцветные флажки во время первого заседания аж в 1990 году. А потом отмечали уже своим 20-м боевым подъездом солидно в «Метелице». И смотрели плёнки предыдущих дней, на которых Виктор, стремительный, вдохновенный, красивый, казалось, рождённый для баррикад, кричал перед огромной толпой: «К вам обращается народный депутат Российской Федерации Виктор Аксючиц. Я призываю вас к мирному стоянию. Не поддавайтесь на провокацию. Они – наши дети, – говорил он, показывая на солдат, – они – наши братья, они – одурманены. Наша сила в мирном стоянии». На плёнке ясно слышны выстрелы, потом станет ясно, что именно в этот момент были убиты те трое.

И Аня умирала от любви, глядя на эти кадры. И там же, в «Метелице», с ними пировал актер Игорь Кваша и поднял тост: «Я думал, что мы живём в говняной стране, а оказалось очень даже приличной». И охмелевшие гости заказали оркестру «Боже, Царя храни». Ещё вчера невозможно было себе представить, чтобы посреди Калининского проспекта в пятьдесят глоток грянуть: «Царствуй на славу, на славу нам». Не пройдёт и полгода, как радостный хмель превратится в труху. И счастье этих дней останется лишь яркой вспышкой прошлого. Ничто не устоит и не удержится. И всё, что казалось незыблемым, сложится как детская пирамидка, как башни-близнецы 11 сентября. Не станет великой страны, законный президент навсегда уйдёт в тот исторический пенсионный плед, а попросту говоря, в результате переворота будет вынужден подать в отставку. В Кремле воцарится краснорожий заплывший Зомби-коммунист, и творческая интеллигенция будет слагать ему оды и прославлять как отца суверенитетов и главнейшего демократа всех времён и народов. И поющий сейчас Игорь Кваша «Боже, Царя храни» станет одним из них, и будет сам себе удивляться, как он мог с красно-коричневым Аксючицем защищать 20-й подъезд. И победу присвоят себе все те, кто сидел в нижних этажах Белого Дома, пил водку и жрал чёрную икру во время того, как рядовые депутаты и много тысяч москвичей защищали их, ложась на мокрый асфальт под танки. Нет, правда, признание Ельцина всё-таки выразится в традиционном подарке брежневского застойного периода – в виде часов с гравировкой «Виктору Аксючицу – защитнику Дома Советов». Но уже через полгода он будет орать на «защитника» с трибуны съезда во всю, стучать кулаками. Верховный же Совет назовут коммунистическим, и выше названный пророк будет сетовать: де надо было распустить его ещё тогда в девяносто первом. И как-то все позабудут, что именно этот коммунистический Совет спас Россию от коммунистической ремиссии, привёл Самого Демократичного Демократа к власти, и что в нём было такое количество бывших диссидентов, которых потом не было и в помине. Зато, когда разогнали коммунистический Верховный Совет, получили такую «антикоммунистическую» Думу во главе с тов. Зюгановым – любо-дорого посмотреть и послушать.

Но что бы затем ни произошло, Аня всегда вспоминала этот август и те дни, как самые счастливые в своей жизни. Мало кому довелось стать свидетелем единого национального порыва, героической готовности умереть за свои идеалы. Никогда не забыть ей, как разобщённые и подавленные «массы» ощутили себя в одночасье народом, единым народом. Пока мы едины, мы непобедимы! Каждый был кровно связан с каждым. И там, на площади перед Белым Домом, стояла не толпа, а братья и сёстры, отцы и дети, матери и сыночки, бабушки и внуки. Стояла и светилась площадь светом этих прекрасных преображенных лиц, что попрятали они до поры до времени на восемьдесят лет на кухнях малогабаритных квартир, в коридорах коммуналок и курилках НИИ.

21 августа, на второй день после Преображения, радужный нимб завис над Москвой. И было то явление преображенной русской души единого народа.

                               …Этих дней не смолкнет слава!…

Галина ПОБЕДИНА

.