ТВОРЕНИЕ. ГРЕХОПАДЕНИЕ. 12. Адам – че­ло­век. Диа­лек­ти­ка сво­бод­но­го са­мо­оп­ре­де­ле­ния. Мно­го­знач­ность ак­та «гре­хо­па­де­ния».

Адам – че­ло­век

Как из­вест­но, во мно­гих мес­тах Биб­лии сло­во «Адам» оз­на­ча­ет – «че­ло­век во­об­ще», и в то же вре­мя у Яг­ви­ста это определённо имя соб­ст­вен­ное (Быт. 4, 1-25; 5, 1-3). Гек­са­ме­рон же ука­зы­ва­ет на мно­же­ст­вен­ность, за­клю­чён­ную в этом сло­ве: «И ска­зал Бог: со­тво­рим че­ло­ве­ка по об­ра­зу На­ше­му [и] по по­до­бию На­ше­му, и да вла­ды­че­ст­ву­ют они…» (Быт. 1, 26).

В Биб­лии за­ло­же­на про­ти­во­ре­чи­вость, ко­то­рая по­лу­чи­ла даль­ней­шее раз­ви­тие в двух оп­по­ни­рую­щих тра­ди­ци­ях: Адам рас­смат­ри­ва­ет­ся ли­бо как кон­крет­ный че­ло­век, ли­бо как об­раз все­го че­ло­ве­че­ст­ва. Но смысл про­ти­во­ре­чия рас­кры­ва­ет­ся в све­те пер­со­на­ли­сти­че­ской диа­лек­ти­ки един­ст­ва и мно­же­ст­вен­но­сти, на­зна­че­ния и от­вет­ст­вен­но­сти.

Хри­стос во­пло­тил­ся в об­ли­ке кон­крет­но­го ис­то­ри­че­ско­го че­ло­ве­ка Ии­су­са из На­за­ре­та, имею­ще­го соб­ст­вен­ную во­лю и ко­неч­ное зем­ное те­ло. В то же вре­мя те­лес­ность Его объ­ем­лет весь кос­мос: «…так мы, мно­гие, со­став­ля­ем од­но те­ло во Хри­сте, а по­рознь один для дру­го­го чле­ны» (Рим. 12,5). По­доб­но Но­во­му Ада­му и Адам Вет­хий – это кон­крет­ный че­ло­век, в об­ли­ке ко­то­ро­го отражается всё че­ло­ве­че­ст­во.

Вспом­ним, что все со­бы­тия с Ада­мом и Евой до гре­хо­па­де­ния про­ис­хо­дят в раю, на не­бе, в пер­во­об­раз­ных сфе­рах, где сотворён про­об­раз ка­ж­до­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый впер­вые са­мо­оп­ре­де­ля­ет­ся. Ёщё не по­ло­же­но на­ча­ло смер­то­нос­но­му вре­ме­ни, ка­ж­дая ду­ша в веч­но­сти фор­ми­ру­ет соб­ст­вен­ное на­зна­че­ние. Всё это про­ис­хо­дит в Бо­ге и со­вме­ст­но с Бо­гом, но од­но­вре­мен­но в глу­би­не ду­ши.

Ду­хов­но сла­га­ет­ся един­ст­во че­ло­ве­че­ст­ва, и в то же вре­мя ду­ши из­би­рают соб­ст­вен­ный путь во­пло­ще­ния, впле­таю­щий­ся в об­щую судь­бу. Ка­ж­дый ин­ди­ви­ду­аль­ный веч­ный дух, раз­де­ляя об­щее бре­мя, из­би­ра­ет свою ме­ру от­вет­ст­вен­но­сти. Эта диа­лек­ти­ка общ­но­сти и еди­нич­но­сти впер­вые пер­со­ни­фи­ци­ру­ет­ся в об­ли­ке Ада­ма и Евы.

У ка­ж­до­го в ру­ках и своё, и об­щее. На­зна­че­ние Ада­ма и Евы бы­ло в том, что­бы со­вер­шить пер­вый шаг с не­бес на зем­лю и уже в ми­ру по­ло­жить на­ча­ло че­ло­ве­че­ско­му ро­ду. Им бы­ли до­ве­ре­ны сво­бо­да и от­вет­ст­вен­ность всех веч­ных лич­ных душ. В этом смыс­ле Адам и Ева – все­че­ло­ве­че­ст­во: «Адам есть весь род че­ло­ве­че­ский» (блаж. Ав­гу­стин). Адам и Ева пред­на­зна­че­ны вы­ра­зить со­во­куп­ную во­лю всех веч­ных душ. Та­ко­во не ма­ги­че­ское, но ду­хов­ное со­бор­но-пер­со­на­ли­сти­че­ское един­ст­во че­ло­ве­че­ст­ва: «Мы бы­ли в нём од­ном, ко­гда бы­ли все он один» (блаж. Ав­гу­стин); «В од­ном те­ле бы­ла со­объ­я­та Бо­гом вся­че­ских пол­но­та че­ло­ве­че­ст­ва» (св. Гри­го­рий Нис­ский).

Та­ким об­ра­зом, Адам оли­це­тво­ря­ет «все­еди­ную лич­ность, об­ни­маю­щую со­бой всё че­ло­ве­че­ст­во» (Вл. Соловьёв) во всех ас­пек­тах че­ло­ве­че­ско­го бы­тия. Имя Адам, ко­то­рое оз­на­ча­ет соб­ст­вен­но че­ло­век, ука­зы­ва­ет на со­еди­нён­ность муж­ской и жен­ской при­ро­ды в че­ло­ве­ке. В об­ра­зе Пер­во­че­ло­ве­ка еди­ны и Адам и Ева. В Биб­лии опи­сы­ва­ет­ся, что Ева соз­да­ёт­ся из пло­ти Ада­ма, фак­ти­че­ски вы­де­ля­ет­ся из не­го.

Зна­чит пер­во­на­чаль­но имя Адам но­сит су­ще­ст­во, в ко­то­ром ещё не про­изош­ла по­ло­вая диф­фе­рен­циа­ция, но в ко­то­ром все, в том чис­ле и при­ро­да муж­ско­го и жен­ско­го, со­дер­жит­ся по­тен­ци­аль­но. Все­общ­ность со­дер­жа­ния пер­во­че­ло­ве­ка опи­сы­ва­ет­ся в «Каб­ба­ле» в об­ра­зе Ада­ма Кад­мо­на – ан­д­ро­гин­но­го все­лен­ско­го су­ще­ст­ва. Де­сять Се­фи­ро­тов Ада­ма Кад­мо­на за­клю­ча­ют в се­бе все не­бес­ные и все зем­ные ка­че­ст­ва всех лю­дей и че­ло­ве­ка как та­ко­во­го.

Адам – об­раз то­го, ка­ким Бог за­ду­мал че­ло­ве­ка в пол­но­те его бы­тия. Но это не ли­ша­ет биб­лей­ских Ада­ма и Еву един­ст­вен­но­сти и не­по­вто­ри­мо­сти. Они яв­ля­ют­ся не только обобщающими отвлечёнными об­раз­ами, а и кон­крет­ны­ми жи­вы­ми людь­ми. Их ин­ди­ви­ду­аль­ная судь­ба – это на­ча­ло об­ще­че­ло­ве­че­ско­го пу­ти, ко­то­рый, в свою оче­редь, бу­дет про­дол­жен в ис­то­рии дру­ги­ми лич­но­стя­ми.

Толь­ко Адам и Ева не­по­сред­ст­вен­но из рук Соз­да­те­ля по­лу­чи­ли плот­ские ри­зы, Са­мим Бо­гом бы­ли вы­пу­ще­ны в зем­ную жизнь. В этом смыс­ле они не ро­ж­де­ны в ми­ру, но яв­ля­ют­ся пер­вы­ми людь­ми в ми­ре и пра­ро­ди­те­ля­ми че­ло­ве­че­ст­ва. Че­рез Ада­ма как от­ца и Еву как мать всех жи­ву­щих на­чи­на­ет­ся нис­хо­ж­де­ние веч­ных душ на зем­лю – ро­ж­де­ние лю­дей в ми­р. Адам и Ева вы­шли в мир­скую жизнь не­по­сред­ст­вен­но из рук Твор­ца, все же ос­таль­ные лю­ди для ро­ж­де­ния в мир ну­ж­да­ют­ся не толь­ко в Бо­жи­ем во­ди­тель­ст­ве, но и в по­мо­щи уже жи­ву­щих на зем­ле лю­дей.

Итак, «От од­ной кро­ви Он про­из­вёл весь род че­ло­ве­че­ский для оби­та­ния по все­му ли­цу зем­ли, на­зна­чив пре­до­пре­де­лён­ные вре­ме­на и пре­де­лы их оби­та­нию, да­бы они ис­ка­ли Бо­га…» (Де­ян. 17, 26-27). Но­во­за­вет­ное Бла­го­вес­тие на­по­ми­на­ет, что все ду­ши лю­дей не ро­ж­де­ны Пер­во­людь­ми, не от­со­еди­ни­лись от Ада­ма, но соз­да­ны не­по­сред­ст­вен­но Твор­цом (ибо Он про­из­вёл весь род че­ло­ве­че­ский, и лю­ди – род Бо­жий – «…мы, бу­ду­чи ро­дом Бо­жи­им…» (Де­ян. 17 ,29).

Сонм веч­ных душ пред­на­зна­чен ох­ва­тить всё бы­тие (для оби­та­ния по все­му ли­цу зем­ли), ка­ж­дой ду­ше в этом по­ло­же­но своё пред­на­зна­че­ние (на­зна­чив пре­до­пре­де­лен­ные вре­ме­на и пре­де­лы их оби­та­нию). На­зна­че­ние ка­ж­до­го веч­но­го ду­ха и всех вме­сте в зем­ных ски­та­ни­ях вновь об­рес­ти Бо­га и ис­пол­нить Богом дан­ную мис­сию (да­бы они ис­ка­ли Бо­га).

Диа­лек­ти­ка сво­бод­но­го са­мо­оп­ре­де­ле­ния

Пер­во­че­ло­век, со­вер­шив пер­вый сво­бод­ный по­сту­пок, вку­ша­ет от пло­дов Де­ре­ва По­зна­ния, и ему спол­на от­кры­ва­ет­ся соб­ст­вен­но че­ло­ве­че­ское на­зна­че­ние: низ­ри­нуть­ся с не­бес в ме­о­ни­че­скую безд­ну, ожи­вить и пре­об­ра­зить ха­ос и вер­нуть­ся к Бо­гу с пре­об­ра­жён­ным и спа­сён­ным ми­ром. В ак­те, на­зы­вае­мом гре­хо­па­де­ни­ем, че­ло­век при­ни­ма­ет на се­бя бре­мя ми­ро­вой ис­то­рии, но не как грех, а как твор­че­скую за­да­чу и долг ис­пол­не­ния за­мыс­ла Бо­жия. Не­бес­ный Пер­во­че­ло­век, «в путь уз­кий уй­дя при­скорб­ный, в жиз­ни крест как яр­мо взяв» (тро­парь), ста­но­вит­ся зем­ным че­ло­ве­ком. На­чи­на­ет­ся кос­ми­че­ская ис­то­рия, про­цесс пре­об­ра­же­ния и ста­нов­ле­ния Но­во­го Не­ба и Но­вой Зем­ли, ис­то­рия борь­бы до­б­ра и зла.

Че­ло­век доб­ро­воль­но вы­шел из со­стоя­ния бли­зо­сти к Бо­гу. Но этот уход стал пер­вым собственным его ша­гом к Бо­гу. Уда­ля­ясь в фи­зи­че­ском пла­не от рай­ско­го Божь­е­го ло­на, он во внут­рен­нем из­ме­ре­нии сбли­жа­ет­ся с Бо­гом, ибо это его сво­бод­ный от­вет-при­ня­тие при­зы­ва Твор­ца.

Че­ло­век сво­бо­ден, сво­бо­да – дар Бо­жий: Бог есть Дух, а Дух – это сво­бо­да. Сво­бо­да – выс­шее, что есть в че­ло­ве­ке, ис­кра Бо­жия, об­раз и по­до­бие Бо­га, и по­то­му не мо­жет в сво­бо­де ко­ре­нить­ся по­роч­ность. По­это­му пер­вое сво­бод­ное са­мо­оп­ре­де­ле­ние не мо­жет быть пол­но­стью гре­хов­ным и не яв­ля­ет­ся ос­нов­ным или един­ст­вен­ным ис­точ­ни­ком ми­ро­во­го зла. В веч­но­сти че­ло­век сво­бо­ден при­нять бре­мя тво­ре­ния, но сво­бо­ден и от­ка­зать­ся.

Пред­веч­но сво­бо­ден че­ло­век в Бо­ге, и во­ве­ки Бог в че­ло­ве­ке. Пред­ве­чен Бо­го­че­ло­век. Сам Бог в че­ло­ве­ке ре­ша­ет­ся на пре­об­ра­же­ние зем­ли, на спа­се­ние её. Адам – че­ло­век в Бо­ге – в ак­те, на­зы­вае­мом гре­хо­па­де­ние, сво­бод­но вы­ра­жа­ет со­гла­сие на Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние.

Со­ше­ст­ви­ем че­ло­ве­ка с не­ба на зем­лю, из рая в ха­ос – по­ло­же­но на­ча­ло ста­нов­ле­нию хао­са в кос­мос, взаи­мо­дей­ст­вию из­на­чаль­но про­ти­во­по­лож­ных сфер в ло­не тво­ре­ния Божь­е­го. Мир рай­ский, ду­хов­ный, во­пло­ща­ясь, нис­хо­дит. Зем­ной ха­ос, оду­хо­тво­ря­ясь, вос­хо­дит. Но в ка­ж­дой из про­ти­во­по­лож­ных сфер бы­тия ве­ли­ка кос­ность. Эта сти­хия инер­ции, ис­хо­дя­щая и с не­ба, и с зем­ли, ста­но­вит­ся в ми­ре сем ос­но­вой со­про­тив­ле­ния твор­че­ско­му ак­ту Бо­га, ос­но­ва­ни­ем ми­ро­во­го зла. Как в сфе­ре ду­хов­ных пер­во­об­ра­зов на­ли­че­ст­ву­ет тен­ден­ция со­хра­нить­ся в пер­во­здан­ной чис­то­те, так и в хао­се ве­ли­ко стрем­ле­ние ос­тать­ся в пер­во­на­чаль­ном со­стоя­нии. От­сю­да пред­веч­ный дра­ма­тизм тво­ре­ния.

В вечных ду­шах по ме­ре по­гру­же­ния в ма­те­рию обо­ст­ря­ет­ся стрем­ле­ние вер­нуть­ся в от­чее един­ст­во, укрепляется си­ла люб­ви к Бо­же­ст­вен­но­му. Но эгои­сти­че­ская спи­ри­туа­ли­сти­че­ская при­вя­зан­ность мо­жет ос­лаб­лять во­ле­вое уси­лие пре­об­ра­же­ния. Все­по­гло­щаю­щая нос­таль­гия по пер­во­об­раз­но­му ду­хов­но­му со­стоя­нию, край­ний ас­ке­тизм раз­ру­ша­ет свя­зи ду­ши с пло­тью и отрывает ду­х от ма­те­рии. Так вы­со­кое уст­рем­ле­ние, вы­па­даю­щее из це­ло­ст­но­го ак­та тво­ре­ния, мо­жет обер­нуть­ся вос­ста­ни­ем на твор­че­ский за­мы­сел Бо­га.

При оду­хо­тво­ре­нии ха­ос про­яв­ля­ет кос­ное со­про­тив­ле­ние в фор­мах фа­ту­ма, ро­ка, не­об­хо­ди­мо­сти, слу­чай­но­сти, бес­смыс­лен­но­сти. Со­во­куп­ная кос­ная сти­хия со­про­тив­ля­ет­ся Бо­же­ст­вен­но­му тво­ре­нию, обрывается в небытие, во зло.

Гар­мо­нич­ное объ­е­ди­не­ние в ду­ше че­ло­ве­ка стрем­ле­ний к не­бу и зем­ле в пре­об­ра­зо­ва­тель­ном по­ры­ве – и есть пол­но­та люб­ви к тво­ре­нию Божь­е­му и к Са­мо­му Твор­цу. Это – му­же­ст­во быть (используя выражение Пау­ля Тил­ли­ха), си­ла ут­вер­жде­ния бы­тия во­пре­ки все­му, что про­ти­во­сто­ит бы­тию – бо­го­че­ло­ве­че­ско­му миротворению.

Это Бо­же­ст­вен­ное при­зва­ние в ду­ше че­ло­ве­ка (лю­бовь к Бо­гу и лю­бовь Бо­га) не­ис­ко­ре­ни­мо. Ду­ша мо­жет пле­нить­ся сти­хия­ми ми­ра се­го, мо­жет нис­пасть до от­ри­ца­ния Бо­га и Его тво­ре­ния, но лю­бовь к Веч­но­му в ду­ше не­унич­то­жи­ма, со­хра­ня­ет­ся как ис­кра Божия в че­ло­ве­ке. От­то­го, слы­ша гимн люб­ви Апо­сто­ла (1 Кор. 13, 1-8), мы ощу­ща­ем при­лив свет­лых сил, лю­бовь уз­на­ёт се­бя и свою цель, про­ни­ца­ет всё су­ще­ст­во че­ло­ве­ка. Ко­неч­ная же цель люб­ви – доб­ро, вы­пол­не­ние твор­че­ско­го за­мыс­ла Бо­га.

Мно­го­знач­ность ак­та «гре­хо­па­де­ния»

В ус­та­но­вив­шейся тра­ди­ции пер­вый че­ло­ве­че­ский поступок определяется как пер­во­род­ный грех или гре­хо­па­де­ние. Предложенный в этой работе подход не яв­ля­ет­ся пол­ным от­ри­ца­ни­ем тра­ди­ции, а по­пыт­кой вскрыть в ней подлинный смысл и в то же вре­мя объ­яс­нить су­ще­ст­во­ва­ние об­ще­при­ня­то­го.

В кон­цеп­ции гре­хо­па­де­ния вы­ра­же­но фун­да­мен­таль­ное по­ни­ма­ние бы­тия че­ло­ве­ка. Я не мо­гу при­нять ту ли­нию в тра­ди­ции, ко­то­рая ви­дит в этом ми­ре толь­ко юдоль скор­би, где че­ло­век лишь пад­шее греховное су­ще­ст­во, не имею­щее ни­ка­кой твор­че­ской мис­сии. Мо­жет быть, гос­под­ство этой ус­та­нов­ки, с од­ной сто­ро­ны, и не­пра­вед­ная борь­ба с нею в по­след­ние ве­ка, с дру­гой, и заводят че­ло­ве­че­ст­во в ис­то­ри­че­ский ту­пик.

Что­бы вы­брать­ся из се­го­дняш­не­го мра­ка, не­об­хо­ди­мо уви­деть человека, пре­ж­де всего, со сто­ро­ны его бо­го­по­до­бия, его твор­че­ской мис­сии, его про­ти­во­стоя­ния хао­су жиз­ни, его бо­го­по­доб­ной сво­бо­ды и все­лен­ской от­вет­ст­вен­но­сти. Хри­сти­ан­ст­во, во­пре­ки уг­не­таю­щей че­ло­ве­ка тра­ди­ции, благовествует ра­дость твор­че­ско­го бы­тия, пре­об­ра­зо­ва­тель­ную мис­сию че­ло­ве­ка и пре­ем­ст­вен­ность это­го и то­го ми­ров. Ис­ти­на тре­бу­ет от нас за­щи­тить цен­ность и смысл бы­тия в этом ми­ре.

Эта по­пыт­ка ос­мыс­ле­ния ис­тин­но­го на­зна­че­ния, ко­то­рое со­об­ща­ет­ся че­ло­ве­ку в биб­лей­ском ска­за­нии о тво­ре­нии и гре­хо­па­де­нии. Как уже го­во­ри­лось, са­мо ска­за­ние изображает ме­таи­сто­ри­че­ские со­бы­тия сквозь туск­лое стек­ло. Тем бо­лее за­мут­нён смысл в тол­ко­ва­нии ска­за­ния. Ибо в со­стоя­нии за­те­рян­но­сти в ми­ро­вом хао­се и тос­ки о по­те­рян­ном рае душе че­ло­ве­ка ви­дит­ся в пер­во­на­чаль­ном ак­те бы­тия толь­ко грех и толь­ко па­де­ние.

Ми­ро­вая тра­ге­дия, ка­та­ст­ро­фы и смерть за­тми­ли взор лю­дей, и они пе­ре­ста­ли пом­нить и по­ни­мать ис­тин­ный смысл сво­его пер­во­го по­ступ­ка. Мы ме­чем­ся, пы­та­ясь най­ти ви­нов­ни­ка ужа­са бы­тия в ми­ре, об­ви­ня­ем при­ро­ду, се­бя, свой пер­вый шаг, Са­мо­го Бо­га объ­яв­ля­ем без­жа­ло­ст­ным и от­вет­ст­вен­ным за зло и стра­да­ния. Но Бла­гой Ве­стью мы при­зва­ны вспом­нить о сво­ей не­бес­ной мис­сии на зем­ле и най­ти в се­бе си­лы при­нять тра­ге­дию ми­ра, не пле­ня­ясь ею. При­нять мир не как ре­зуль­тат гре­ха и ви­ны, а как твор­че­скую за­да­чу и долг.

Но в том, что на­ча­ло­по­ла­гаю­щее со­бы­тие в бы­тии на­зва­но гре­хо­па­де­ни­ем, содержится доля ис­ти­ны. Ска­за­ние вме­сте с ве­стью о сво­бод­ном твор­че­ском низ­вер­же­нии че­ло­ве­ка с не­ба на зем­лю со­дер­жит так­же и вос­по­ми­на­ния о том, на­сколь­ко это на­зна­че­ние ис­пол­ни­лось и в чём оно изначально ис­ка­зи­лось. Прежде всего, какая-то часть вечных душ отказалась принять Божественное Предустановление к миротворению, тем самым положила формирование сонма противников Творца – сферы зла.

Далее, и для всех душ, исполнивших Божественное назначение, в самом ухо­де от Бо­га в ми­ро­вой ха­ос впер­вые яв­ля­ет­ся воз­мож­ность гре­ха. В ак­те вхо­ж­де­ния в плоть грех при­сут­ст­ву­ет по­тен­ци­аль­но, ибо толь­ко в ми­ре сем воз­мо­жен грех как свое­воль­ное от­па­де­ние от Бо­га. Этим объясняется на­звание по­сту­пка, от­кры­ваю­щего воз­мож­ность гре­ха и зла, гре­хо­па­де­ни­ем.

Вме­сте с тем, в тра­ди­ци­он­ном тол­ко­ва­нии со­дер­жит­ся ис­тин­ное ука­за­ние на то, что мно­гие гре­хи ми­ра яв­ля­ют­ся ре­зуль­та­том ис­ка­же­ния пер­во­на­чаль­но­го вы­бо­ра че­ло­ве­че­ст­ва. Оче­вид­но, в мо­мент мис­сио­нер­ско­го схожде­ния в не­го впле­лись се­ме­на тле­ния, по­тен­ции гре­ха и зла. Принципиально че­ло­ве­че­ст­во при­ня­ло своё на­зна­че­ние. Но в са­мом дея­нии со­дер­жа­лось нечто, его от­ри­цаю­щее. Акт при­ня­тия долж­но­го был со­вер­шен не впол­не долж­ным об­ра­зом. Эти пер­вич­ные от­кло­не­ния в пер­вом вы­бо­ре, вне за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­ким со­дер­жа­ни­ем они на­пол­не­ны, и мож­но на­звать пер­во­род­ным гре­хом. Пер­во­род­ный грех – это пер­вый грех пер­во­лю­дей, по­ро­див­ший все ос­таль­ные гре­хи ми­ра. Пер­во­род­ный грех впле­тён в то дея­ние, ко­то­рое на­зы­ва­ет­ся гре­хо­па­де­ни­ем, но яв­ля­ет­ся толь­ко тёмной его сто­ро­ной.

Было бы в мире зло, если бы не было Первородного греха? Можно представить, что Первочеловек в первом своем акте целостно и всеобъемлюще принял божественное назначение. В таком случае космическая история имела бы совершенно иной облик, в мире не было бы греха и зла. Но таковое допущение обречено быть только гипотетическим. Ибо безошибочное решение мог принять и безгрешное действие мог совершить только Сам Бог. Человек же, такой, каким он был сотворён (по образу и подобию Божиему, но ещё не законченный и не равный Богу, не сообъятый целиком с Богом), не мог бы и не смог совершить деяние, доступное только Творцу. Возможность ошибки и греха вплетена в онтологию тварного бытия, которое ещё только призвано к богоуподоблению по собственной воле. Несовершенное по сути вещей не способно действовать совершенно, оно только призвано к совершенствованию, путь к которому не возможен без исканий, ошибок, заблуждений и греха.

Творец такого мира, каким мы его знаем, и такого его назначения, какое нам открывается, изначально идёт на риск человеческого отпадения, заблуждения, греха и даже измены. Повисание творения Божьего над бездной риска и выражается в образе Распятого Бога – Творца, по своей воле распявшегося ради твари, принявшего на Себя все последствия, трагедию и страдания богочеловеческого сотворения бытия. Но образ Креста и Голгофы указывает и на ту единственную форму влияния на творение, которую Творец оставляет за Собой: Бог использует все средства спасения человека, за исключением тех, которые нарушают его свободу. Бог присутствует в мире, не нарушая Своим могуществом равновесия сотворённого Им бытия.

Та­ким об­ра­зом, был пер­во­род­ный грех – пер­вые гре­хи пер­вых лю­дей, по­след­ст­вия ко­то­рых ска­зы­ва­ют­ся на всей ис­то­рии. Но не бы­ло аб­со­лют­но­го впа­де­ния в грех все­го че­ло­ве­че­ст­ва и ми­ро­зда­ния. На­ча­ло бы­тия по­ло­же­но не гре­хом, и ис­то­рия не яв­ля­ет­ся ре­зуль­та­том впа­де­ния в грех. Поэтому не­об­хо­ди­мо он­то­ло­ги­че­ское раз­ли­че­ние в со­бы­тии, на­зы­вае­мом гре­хо­па­де­ни­ем, за­да­ния и при­ня­тия мис­сии, с од­ной сто­ро­ны, и пер­во­род­но­го гре­ха, с дру­гой. Осоз­на­ние этой уз­ло­вой про­бле­мы по­мо­жет че­ло­ве­че­ст­ву вос­ста­но­вить не­бес­ную вер­ти­каль и при­даст ис­тин­ные из­ме­ре­ния, но­вые твор­че­ские пер­спек­ти­вы ис­то­ри­че­ской го­ри­зон­та­ли.

ТВОРЕНИЕ. ГРЕХОПАДЕНИЕ. 11. Бо­го­по­доб­ность сво­бо­ды че­ло­ве­ка. По­зна­ние на­зна­че­ния. Об­ре­те­ние пло­ти.

Бо­го­по­доб­ность сво­бо­ды че­ло­ве­ка

Че­ло­век соз­дан Твор­цом как сво­бод­ный со­рат­ник Бо­жий. В сво­бо­де его ду­ха – пре­ж­де все­го и по пре­иму­ще­ст­ву об­раз и по­до­бие Бо­жие, ибо в сво­бо­де творчества че­ло­век наи­бо­лее упо­доб­лен Твор­цу. Сво­бод­ное со­гла­сие Пер­во­че­ло­ве­ка на при­уго­тов­лен­ный ему путь не­об­хо­ди­мо Бо­гу, ибо толь­ко сво­бод­но при­няв кре­сто­не­се­ние бы­тия, мож­но его вы­не­сти. Толь­ко сво­бод­ные су­ще­ст­ва спо­соб­ны со­тво­рить Бо­гу в соз­да­нии ми­ра сво­бо­ды и люб­ви. И толь­ко при доб­ро­воль­ном нисхождении с не­бес на зем­лю возможно преображение плоти и возвращение с исполненной миссией.

Сво­бод­ное при­ня­тие Бо­же­ст­вен­но­го За­мыс­ла о тво­ре­нии вскры­ва­ет в че­ло­ве­ке ис­точ­ник люб­ви к Бо­гу, ко­то­рая дви­жет че­ло­ве­ка по пу­ти пре­об­ра­же­ния. Вы­со­чай­шая лю­бовь к Бо­гу являет пол­ное до­ве­рие Твор­цу и от­да­чу се­бя Его де­лу. Толь­ко вера, на­де­ж­да и любовь по­зво­ля­ют Пер­во­че­ло­ве­ку вве­рить свою судь­бу Бо­гу и низ­ри­нуть­ся в со­вер­шен­но не­из­вест­ное. Лю­бовь к Твор­цу и за­мыс­лу Его на­де­ля­ет веч­ные ду­ши воз­мож­но­стью вер­нуть­ся в ло­но От­ца Не­бес­но­го.

Бо­го­по­доб­ная сво­бо­да твар­но­го че­ло­ве­ка нис­коль­ко не ума­ля­ет сво­бо­ды Твор­ца. Гос­подь мог бы вер­шить все­лен­ские судь­бы не­по­сред­ст­вен­но и без сво­бод­но­го во­ле­изъ­яв­ле­ния че­ло­ве­ка, ибо мо­гу­ще­ст­во Бо­га бес­пре­дель­но и в Его вла­сти всё. Но от­сут­ст­вие в твар­ном ми­ре сво­бо­ды че­ло­ве­ка как до­ми­нан­ты ми­ро­зда­ния го­во­ри­ло бы о том, что Бо­гом за­ду­ман и соз­да­ёт­ся иной мир.

Мо­гу­ще­ст­во Бо­га, в ча­ст­но­сти, за­клю­ча­ет­ся в воз­мож­но­сти вы­бо­ра лю­бой це­ли. Но по­став­лен­ная цель оп­ре­де­ля­ет и путь её дос­ти­же­ния, как вы­те­каю­щий из неё по смыс­лу. Дру­гой путь (соз­да­ние ми­ра без твор­че­ско­го со­уча­стия сво­бод­но­го че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­ва) вёл бы к дру­гой це­ли (ми­ру жёстко де­тер­ми­ни­ро­ван­но­му). Мы ви­дим, что Тво­рец создаёт не за­про­грам­ми­ро­ван­ный ме­ха­низм все­лен­ной, а мироздание сво­бод­ных и лю­бя­щих Бо­га веч­ных ду­хов. Все­мо­гу­ще­ст­во Бо­га про­яви­лось в соз­да­нии че­ло­ве­ка – су­ще­ст­ва сво­бод­но­го и бо­го­по­доб­но­го, в на­де­ле­нии че­ло­ве­ка ста­ту­сом со­твор­ца Божь­е­го.

Даль­ней­шее тво­ре­ние – это со­вме­ст­ное твор­че­ст­во Бо­га и че­ло­ве­ка, Пер­во­сво­бод­но­го и ода­рён­но­го сво­бо­дой. Ибо вне сво­бо­ды твор­че­ст­во не­воз­мож­но. Тот же факт, что ве­нец тво­ре­ния – че­ло­век – на­де­ля­ет­ся бо­го­по­доб­ной твор­че­ской сво­бо­дой, го­во­рит о том, что тво­ре­ние в це­лом ещё не окон­че­но и что сам че­ло­век не об­рёл за­кон­чен­но­го образа, но ему пред­сто­ит ис­пол­нить гран­ди­оз­ную роль со­рат­ни­ка Божь­е­го в ми­ро­вом тво­ре­нии.

Ка­кое-то ре­шаю­щее со­бы­тие ещё долж­но бы­ло про­изой­ти на не­бе, со­бы­тие, ко­то­рое вскры­ло бы, что мир чис­той ду­хов­но­сти не яв­ля­ет­ся ито­гом Божь­е­го тво­ре­ния, но толь­ко при­уго­тов­ле­ни­ем к ос­нов­ной дра­ме ми­ро­тво­ре­ния. И это со­бы­тие от­кры­ло Пер­во­че­ло­ве­ку, что он не в кон­це, а толь­ко в на­ча­ле ве­ли­ко­го пу­ти ми­ро­со­зи­да­ния.

По­зна­ние на­зна­че­ния

До Де­ре­ва По­зна­ния Бог вёл Ада­ма и Еву за ру­ку и они бы­ли ещё мла­ден­ца­ми. Стать в пол­ную ме­ру людьми они мог­ли, толь­ко со­вер­шив свой пер­вый сво­бод­ный по­сту­пок. Соб­ст­вен­ный путь че­ло­ве­ка к Бо­гу и на­чи­на­ет­ся с это­го пер­во­го ша­га – по­зна­ния пол­но­ты сво­ей мис­сии в ми­ро­зда­нии, сво­ей твор­че­ской сво­бо­ды и ме­ры от­вет­ст­вен­но­сти. Всем тво­ре­ни­ем ми­ра пер­вые лю­ди ве­до­мы Бо­гом к Дре­ву По­зна­ния. Зна­ния о том, что есть и что долж­но быть, в ка­ком со­стоя­нии пре­бы­ва­ет че­ло­век и к че­му он пред­на­зна­чен. Зна­ния о ко­неч­ной це­ли Божь­е­го тво­ре­ния, пу­тях его и мис­сии в нём че­ло­ве­ка.

За­мы­сел Твор­ца заключается в том, что­бы не­бес­ный мир ду­хов­ных су­ществ, вен­цом ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся че­ло­век, че­рез бо­го­по­доб­ную сво­бод­ную, твор­че­скую при­ро­ду че­ло­ве­ка проницал неуст­ро­ен­ный хао­с зем­ли и пре­об­ра­зил его в гар­мо­нич­ный кос­мос. Твор­че­ский за­мы­сел Бо­га: пре­об­ра­же­ние кос­ми­че­ской ма­те­рии, ко­то­рая ста­нет пло­тью веч­ных ду­хов в цар­ст­ве сво­бо­ды и све­та у пре­сто­ла Бо­жия.

От­крыв­шее­ся на­зна­че­ние по­ста­ви­ло че­ло­ве­ка на ост­рие вы­бо­ра, где ре­ша­лась судь­ба все­го тво­ре­ния Бо­жие­го. Со вку­ше­ни­ем пло­дов По­зна­ния Пер­во­че­ло­ве­ку, твар­но­му твор­цу от­кры­ва­ет­ся зна­ние: доб­ро есть уча­стие в Бо­жи­ем тво­ре­нии, со­твор­че­ст­во Бо­гу, зло же есть от­каз, со­про­тив­ле­ние и вос­ста­ние на твор­че­ский акт Бо­га. От­ны­не всё, что спо­соб­ст­ву­ет ис­пол­не­нию твор­че­ско­го за­мыс­ла Бо­га – есть доб­ро. Всё же, что со­про­тив­ля­ет­ся за­мыс­лу Твор­ца, откуда бы оно не исходило – есть зло.

Но че­ло­век не толь­ко не­что по­зна­ёт в пер­вом сво­ем по­ступ­ке, но и впер­вые са­мо­оп­ре­де­ля­ет­ся. На­ча­ло его са­мо­осоз­нан­ного бы­тия по­ло­же­но не в мо­мент вку­ше­ния пло­да и не то­гда, ко­гда он про­тя­нул к не­му ру­ку, а ко­гда внут­рен­не на это ре­шил­ся. Со вку­ше­ни­ем пло­да по­зна­ния че­ло­ве­ку не толь­ко не­что от­кры­ва­ет­ся, но и что-то со­вер­ша­ет­ся в его бы­тии. «Биб­лей­ское сло­во “да­ат”, “по­зна­ние”… оз­на­ча­ет не тео­ре­ти­че­ское зна­ние, а ов­ла­де­ние, уме­ние» (свящ. Александр Мень). Че­ло­век про­явил уме­ние и всту­пил в об­ла­да­ние су­щим, мир с се­го мо­мен­та на­чал быть.

Пер­вое со­бы­тие по­сле вку­ше­ния пло­дов зна­ния не­по­сред­ст­вен­но ука­зы­ва­ет на ис­тин­ный смысл свер­шив­ше­го­ся: «И от­кры­лись гла­за у них обо­их…» Адам и Ева не бы­ли сле­пы, но, оче­вид­но, их зре­нию был дос­ту­пен лишь внеш­ний об­раз яв­ле­ний. От­крыл­ся же их внут­рен­ний духовный взор, который узрел смысл сущего.

Прежде всего, человеку от­кры­лось, что при­ро­да его на­га («…и уз­на­ли они, что на­ги…»), то есть бес­плот­на, не пол­на. Чис­тая ду­хов­ность осоз­на­ет­ся как не­дос­та­точ­ность и тре­бу­ет одея­ния пло­ти, во­пло­ще­ния. От­вет­ный им­пульс че­ло­ве­ка – к об­ре­те­нию плот­ских риз: «…и сши­ли смо­ков­ные ли­стья, и сде­ла­ли се­бе опоя­са­ния» (Быт. 3, 7). Но окон­ча­тель­ное во­пло­ще­ние раз­вер­ты­ва­ет­ся как дра­ма по­сте­пен­но­го от­па­де­ния че­ло­ве­ка от бли­зо­сти к Бо­гу в ми­ро­вую плоть:

«…и скрыл­ся Адам и же­на его от ли­ца Гос­по­да Бо­га…» (Быт. 3, 8);

«И вы­слал его Гос­подь Бог из са­да Едем­ско­го…» (Быт. 3, 23).

Об­ре­те­ние пло­ти

В во­про­ша­нии Бо­га и в от­ве­тах Ада­ма и Евы окон­ча­тель­но вы­яв­ля­ет­ся роль уча­ст­ни­ков со­бы­тия, их мис­сия и со­стоя­ние, оп­ре­де­ляе­мое по­след­ст­вия­ми это­го ак­та (Быт. 3, 9-13).

Все­ве­ду­щий Бог го­во­рит с людь­ми не для то­го, что­бы уз­нать не­что не­из­вест­ное для Се­бя, но что­бы гла­го­лом Сво­им оп­ре­де­лить сущ­ность про­ис­шед­ше­го. Здесь же впер­вые го­лос Твор­ца пе­ре­пле­та­ет­ся с че­ло­ве­че­ским. Во­прос Гос­по­да на­прав­лен к че­ло­ве­ку, и че­ло­век дол­жен от­крыть не­что в се­бе, но пе­ред ли­цом Бо­га. Во­про­ша­ния Твор­ца пред­по­ла­га­ют от­вет че­ло­ве­ка, диа­лог, на ко­то­рый че­ло­век ста­но­вит­ся спо­соб­ным, вку­сив пло­ды по­зна­ния.

От­ны­не всё про­ис­хо­дя­щее в бы­тии яв­ля­ет­ся по­след­ст­ви­ем и ре­зуль­та­том это­го твор­че­ско­го диа­ло­га, ко­то­рый ока­зы­ва­ет­ся на­ча­лом име­но­ва­ния бы­тия, на­де­ле­ни­ем ре­аль­но­стей их содержательностью. Бог взы­ва­ет, че­ло­век от­ве­ча­ет для Се­бя и мир на­чи­на­ет быть.

«И воз­звал Гос­подь Бог к Ада­му и ска­зал ему: [Адам,] где ты?» (Быт. 3, 9).

Это зов Бо­га к Пер­во­че­ло­ве­ку, на ко­то­рый тот дол­жен дать свой пер­вый от­вет. Этот зов вклю­ча­ет в се­бя при­зыв: Адам, стань та­ким, ка­ким дол­жен быть. В то же вре­мя в нём за­клю­че­но во­про­ша­ние: кто ты те­перь есть, ка­ков ты стал и ка­ким се­бя са­мо­по­ла­га­ешь?

«Он ска­зал: го­лос Твой я ус­лы­шал в раю, и убо­ял­ся, по­то­му что я наг, и скрыл­ся» (Быт. 3, 10).

При­зыв (го­лос Бо­га, про­зву­чав­ший в про­об­раз­ных сфе­рах для Се­бя в раю) ус­лы­шан Ада­мом (я ус­лы­шал). В све­те это­го при­зы­ва со­стоя­ние чис­той ду­хов­но­сти (я наг) осоз­наёт­ся Ада­мом как ещё недостаточное и потому не­долж­ное (и убо­ял­ся), и из пер­во­об­раз­ных сфер со­вер­ша­ет­ся шаг в иное, пер­вое дви­же­ние в плоть (и скрыл­ся).

«И ска­зал [Бог]: кто ска­зал те­бе, что ты наг? не ел ли ты от де­ре­ва, с ко­то­ро­го Я за­пре­тил те­бе есть?» (Быт. 3, 11).

Ада­му за­да­ёт­ся во­прос: как, ка­ки­ми пу­тя­ми от­кры­лось ему долж­ное и не­долж­ное – на­зна­че­ние (кто ска­зал те­бе)? Этот во­прос пред­ла­га­ет ещё раз уг­лу­бить­ся в суть про­ис­хо­дя­ще­го, оки­нуть ду­хов­ным взо­ром свер­шив­шее­ся и оце­нить его в све­те гря­ду­ще­го. Здесь Бог вновь об­ра­ща­ет­ся к Пер­во­че­ло­ве­ку с пре­дос­те­ре­же­ни­ем: всё оце­нить, в пер­вую оче­редь смерт­ные по­след­ст­вия со­вер­шае­мо­го ша­га, – по­силь­ное ли это бре­мя для Бо­жи­их чад?

Толь­ко в этом во­про­се впер­вые по от­но­ше­нию к Де­ре­ву По­зна­ния (сим­пто­ма­тич­но – в про­шед­шей фор­ме) по­яв­ля­ет­ся жё­ст­кий гла­гол за­пре­тил, что в све­те из­ла­гае­мо­го мо­жет быть по­ня­то как на­по­ми­на­ние о том, что Бог за­пре­щал при­ка­сать­ся к Де­ре­ву до­б­ра и зла внут­рен­не не­под­го­тов­лен­ным и вер­шить ми­ро­вы­ми со­бы­тия­ми в ду­хов­но рас­слаб­лен­ном со­стоя­нии. Бог вновь от­цов­ски бе­реж­но, но и строго на­по­ми­на­ет о без­мер­ной от­вет­ст­вен­но­сти, на­ла­гае­мой на че­ло­ве­ка ве­ли­ким со­вер­шаю­щим­ся со­бы­ти­ем.

«Адам ска­зал: же­на, ко­то­рую Ты мне дал, она да­ла мне от де­ре­ва, и я ел. И ска­зал Гос­подь Бог же­не: что ты это сде­ла­ла? Же­на ска­за­ла: змей оболь­стил ме­ня, и я ела» (Быт. 3, 12-13).

Веч­ные двое соз­на­ют, что вы­бор со­вер­шён и при­ни­ма­ют его не­от­вра­ти­мость: я ел, я ела. Этот диа­лог Бо­га с тва­рью вы­яв­ля­ет нить, свя­зы­ваю­щую ду­хов­ные про­об­раз­ные сфе­ры с ме­о­ни­че­ски­ми глу­би­на­ми. Ещё раз оп­ре­де­ля­ют­ся точ­ки из­на­чаль­но­го глу­бин­но­го со­при­кос­но­ве­ния этих ми­ров, без че­го эти сфе­ры ос­та­лись бы на­веч­но не­про­ни­цае­мы­ми друг для дру­га.

Бог об­ра­ща­ет­ся к че­ло­ве­ку, Пер­во­че­ло­век же в Ада­ме – восприемник и ис­пол­ни­тель Божь­е­го Пре­дус­та­нов­ле­ния, в Еве – чут­кий слы­ша­тель сте­на­ний ме­о­ни­че­ских глу­бин (яв­ляю­щих­ся в об­ра­зе змея). В Ада­ме-муж­чи­не че­ло­век при­ни­ма­ет бре­мя ак­тив­но­сти, сво­бо­ды и от­вет­ст­вен­но­сти, в Еве-жен­щи­не – вку­ша­ет от пло­да по­зна­ния че­ло­ве­че­ской мис­сии и на­зна­че­ния.

В этих во­про­ша­ни­ях Бо­жий взор прон­за­ет пла­сты су­ще­го свер­ху вниз: воз­зва­ния Бо­га по­оче­ред­ны – к Ада­му, к Еве, к змею. За­тем взор Бо­га вновь по­ды­ма­ет­ся, на­де­ляя бы­тий­но­стью всё су­щее и оп­ре­де­ляя все­му своё ме­сто и роль уже по­сле ак­та гре­хо­па­де­ния:

«И ска­зал Гос­подь Бог змею: за то, что ты сде­лал это, про­клят ты пред все­ми ско­та­ми и пред все­ми зве­ря­ми по­ле­вы­ми; ты бу­дешь хо­дить на чре­ве тво­ем, и бу­дешь есть прах во все дни жиз­ни тво­ей; и вра­ж­ду по­ло­жу ме­ж­ду то­бою и ме­ж­ду же­ною, и ме­ж­ду се­ме­нем тво­им и ме­ж­ду се­ме­нем её; оно бу­дет по­ра­жать те­бя в го­ло­ву, а ты бу­дешь жа­лить его в пя­ту» (Быт. 3, 14-15).

За фор­мой про­кля­тия скрыт глу­бин­ный смысл. Про­клят змей не пе­ред Бо­гом (что толь­ко и бы­ло бы на­стоя­щим про­кля­ти­ем и от­вер­же­ни­ем), а пред все­ми ско­та­ми и пред все­ми зве­ря­ми по­ле­вы­ми. То есть – пе­ред низ­шей тва­рью, ко­то­рая са­ма ещё в низ­мен­ном со­стоя­нии и не мо­жет оли­це­тво­рять со­бою ис­тин­ный кри­те­рий, но толь­ко свой низ­ший удел. В трагически напряженном обращении слы­шит­ся пре­дос­те­ре­же­ние, в ко­то­ром Бог от­кры­ва­ет це­ну, ко­то­рую че­ло­век дол­жен за­пла­тить за во­пло­ще­ние. Бог рас­кры­ва­ет че­ло­ве­ку гря­ду­щие ми­ро­вые бит­вы, где не все бу­дут иметь си­лы со­хра­нить свой ис­тин­ный об­лик, мно­гое ис­ка­зит­ся гри­ма­са­ми бо­ли, от­чая­ния, зло­бы, мсти­тель­но­сти, жес­то­ко­сти.

Мир ду­хов­ных пер­во­об­ра­зов, во­ди­тель­ст­вуе­мый че­ло­ве­ком, и ме­о­ни­че­ские сти­хии, в го­ло­се змея сте­наю­щие к пре­об­ра­же­нию, – при­зва­ны к встре­че и взаи­мо­про­ник­но­ве­нию. На не­бе они уз­на­ют друг дру­га, но в ми­ре сем встре­тят­ся во вра­ж­де. Стрем­ле­ния при­род­ных сти­хий бу­дут ис­ка­же­ны, по­пра­ны и про­кля­ты. С по­гру­же­ни­ем в ха­ос у всех уча­ст­ни­ков дра­мы по­ту­ск­не­ет па­мять об из­на­чаль­ной муд­ро­сти низ­шей тва­ри (змея), и это при­ве­дёт к вра­ж­де ме­ж­ду се­ме­нем (пло­да­ми) её и се­ме­нем и пло­да­ми мир­ско­го че­ло­ве­ка. Вихревые потоки хао­са со­трут в па­мя­ти че­ло­ве­ка об­раз его пер­во­го муд­ро­го ре­ше­ния, ис­ка­зит его от­но­ше­ния с низ­шей тва­рью.

Да­лее Бо­гом при­от­кры­ва­ют­ся ес­те­ст­вен­ные по­след­ст­вия па­де­ния в мир зем­ной. Ес­те­ст­вен­ные, ибо они про­ис­те­ка­ют по за­ко­нам ес­те­ст­ва, для воз­вра­та же и подъ­ёма по­тре­бу­ют­ся уси­лия сверхъ­ес­те­ст­вен­ные.

«Же­не ска­зал: ум­но­жая ум­но­жу скорбь твою в бе­ре­мен­но­сти тво­ей; в бо­лез­ни бу­дешь ро­ж­дать де­тей; и к му­жу твое­му вле­че­ние твое, и он бу­дет гос­под­ство­вать над то­бою» (Быт. 3, 16).

Жен­ско­му на­ча­лу су­ж­де­ны бре­мя, му­ки и боль во­пло­ще­ния-ро­ж­де­ния в мир че­ло­ве­ка. Здесь же окон­ча­тель­но ус­та­нав­ли­ва­ет­ся не­раз­дель­ность жен­ско­го и муж­ско­го и ис­тин­ное от­но­ше­ние ме­ж­ду ни­ми.

«Ада­му же ска­зал: за то, что ты по­слу­шал го­ло­са же­ны тво­ей и ел от де­ре­ва, о ко­то­ром Я за­по­ве­дал те­бе, ска­зав: не ешь от не­го, про­кля­та зем­ля за те­бя; со скор­бью бу­дешь пи­тать­ся от неё во все дни жиз­ни тво­ей; тер­ния и волч­цы про­из­ра­стит она те­бе; и бу­дешь пи­тать­ся по­ле­вою тра­вою; в по­те ли­ца твое­го бу­дешь есть хлеб, до­ко­ле не воз­вра­тишь­ся в зем­лю, из ко­то­рой ты взят, ибо прах ты и в прах воз­вра­тишь­ся” (Быт. 3, 17-19).

Адам ус­лы­шал го­лос же­ны сво­ей и, от­ве­дав от Де­ре­ва По­зна­ния, по­ло­жил на­ча­ло про­кля­то­му зем­но­му вре­ме­ни. От­ны­не муж­ско­му на­ча­лу по пре­иму­ще­ст­ву не­сти на се­бе крест ми­ро­вой тра­ге­дии тво­ре­ния. От про­кля­той зем­ли, ко­то­рая «В на­ча­ле… бы­ла без­вид­на и пус­та, и тьма над безд­ною…» (Быт. 1,1 -2), че­ло­век бу­дет вы­ну­ж­ден от­воё­вы­вать жиз­нен­ные со­ки (со скор­бью пи­тать­ся, в по­те ли­ца).

Не толь­ко на твор­че­ский акт че­ло­ве­ка, но на его су­ще­ст­во­ва­ние в ми­ре опол­чат­ся гроз­ные ме­о­ни­че­ские сти­хии зем­ли (тер­ния и волч­цы про­из­ра­стит она те­бе). Че­ло­век же и по­сы­ла­ет­ся в бес­плод­ную сти­хию, что­бы оп­ло­до­тво­рить и пре­об­ра­зить её. Но жизнь в ми­ру за­кон­чит­ся зем­ной смер­тью, и всё, что от пра­ха в че­ло­ве­ке – в прах и воз­вра­тит­ся (ибо прах ты и в прах воз­вра­тишь­ся).

«И сде­лал Гос­подь Бог Ада­му и же­не его оде­ж­ды ко­жа­ные и одел их» (Быт. 3, 21).

Что зна­чит: Сам Тво­рец по­кры­ва­ет пер­во­лю­дей одея­ни­ем пло­ти.

Встре­ча не­ба и зем­ли, от­па­де­ние че­ло­ве­ка в зем­лю есть на­ча­ло ми­ра. Его ис­то­рия – это не толь­ко ис­то­рия тор­же­ст­ва, но и тра­ге­дия. Ибо

«сде­ла­лись вхо­ды ве­ка се­го тес­ны­ми, бо­лез­нен­ны­ми, уто­ми­тель­ны­ми, так­же уз­ки­ми, лу­ка­вы­ми, ис­пол­нен­ны­ми бед­ст­вий и тре­бую­щи­ми ве­ли­ко­го тру­да. А вхо­ды бу­ду­ще­го ве­ка про­стран­ны, безо­пас­ны, и при­но­сят плод бес­смер­тия. Итак, ес­ли вхо­дя­щие, ко­то­рые жи­вут, не вой­дут в это тес­ное и бед­ст­вен­ное, они не мо­гут по­лу­чить, что уго­то­ва­но» (3 Езд. 7, 12-14).

Ес­те­ст­вен­ное по­след­ст­вие вхо­ж­де­ния не­бес­но­го ду­ха че­ло­ве­ка в ми­ро­вую плоть – от­па­де­ние от бли­зо­сти к Бо­гу:

«И вы­слал его Гос­подь Бог из са­да Едем­ско­го, что­бы воз­де­лы­вать зем­лю, из ко­то­рой он взят. И из­гнал Ада­ма…» (Быт. 3, 23-24).

Это оз­на­ча­ет за­ко­но­мер­ное, Бо­гом пре­ду­смот­рен­ное по­след­ст­вие сво­бод­но­го вы­бо­ра че­ло­ве­ка.

Те­перь то, что в природе че­ло­ве­ка от зем­ли – при­зва­но толь­ко к воз­де­лы­ва­нию зем­ли, к из­ну­ри­тель­но­му тру­ду по до­бы­ва­нию из неё жиз­нен­ных сил. Но в че­ло­ве­ке не толь­ко прах зем­ной. Веч­ный его дух опус­ка­ет­ся с не­бес­но­го рая на зем­лю и при­зван вновь вер­нуть­ся на не­бе­са Бо­га, но те­перь уже со спа­сён­ной и пре­об­ра­жен­ной зем­лей.

Итак, в пре­об­ра­же­нии бы­тия Творец об­ра­ща­ет­ся к сво­бо­де Пер­во­че­ло­ве­ка. Адам су­ще­ст­ву­ет в пре­крас­ном, гар­мо­нич­ном, Бо­же­ст­вен­ном ми­ре ду­хов­ных пер­во­об­ра­зов – в раю. Ес­ли бы он был пол­но­стью удов­ле­тво­рён наличным существованием, то ос­тал­ся бы на не­бе на веч­ные вре­ме­на. Ан­ге­лы – это ду­хи, сво­бод­но вы­брав­шие та­кую мис­сию во­ин­ст­ва не­бес­но­го – служителей Господних и предстоятелей людей перед Богом. Эта роль, ус­лов­но го­во­ря, бо­лее по­чёт­на, но ме­нее бы­тийна, ибо бытие есть воплощение и преображение: «Че­ло­век боль­ше по об­ра­зу Бо­жию, не­же­ли ан­ге­лы, по­то­му, что его со­еди­нен­ный с те­лом дух об­ла­да­ет жи­ви­тель­ной си­лой, ко­то­рой он оду­шев­ля­ет своё те­ло и управ­ля­ет им. Это – та спо­соб­ность, ко­то­рой нет у ан­ге­лов, ду­хов бес­те­лес­ных, хо­тя они и бли­же к Бо­гу в си­лу про­сто­ты сво­ей ду­хов­ной при­ро­ды» (св. Гри­го­рий Па­ла­ма).

Свобода вечных душ настолько беспредельна, что они могут и отказаться от творческой свободы и ответственности, от участия в творении Божием. Это есть сопротивление творческому акту Бога и означает восстание на Самого Творца. Очевидно, некоторые души ещё в раю, в невоплощенном состоянии беспредельно возгордились своим богоподобием и восстали на Творца. За что и были низвергнуты Богом из райского состояния, но не на землю, не в воплощение, а в преисподнюю – тёмное безблагодатное измерение небытия. Синтетическое имя этих восставших духов, падших ангелов – Люцифер («утренняя звезда»). Это о нём говорится в Библии:

«В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви – покров твой. Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: “взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему”. Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней» (Ис. 14, 11-15).

Люцифер олицетворяет зло, зачавшееся на небе. На земле тоже проявятся силы восстания на творение Божие, и эти силы синтезируются в Сатане – князе мира сего. Оба разнополярных источника зла встречаются в мире сем и сливаются в общем небытийном усилии. Слова Библии можно отнести к моменту этого слияния зла: «Ад преисподний пришёл в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоём; пробудил для тебя Рефаимов, всех вождей земли; поднял всех царей языческих с престолов их» (Ис. 14, 9).

Война идей в Первой мировой

Война была проиграна задолго до её окончания, несмотря на огромные ресурсы России, ибо в душах людей рухнули основополагающие духовные устои

По итогам Русско-японской войны напрашивался союз России с поддержавшей её Германией против Англии, которая была союзницей Японии. Но это означало бы конфронтацию с Францией, которая недальновидной политикой была превращена в главного кредитора России. Перед войной с Германией лидер партии октябристов А.И. Гучков писал о трагических последствиях безумных решений власти: «Общественные симпатии и доверие, бережно накопленные вокруг власти во времена Столыпина, вмиг отхлынули от неё. Власть не способна внушить даже и страха. Даже то злое, что она творит, – часто без разума, рефлекторными движениями. Правительственный курс ведёт нас к неизбежной тяжёлой катастрофе. Но ошибутся те, кто рассчитывает, что на развалинах повергнутого строя воцарится порядок. В тех стихиях я не вижу устойчивых элементов. Не рискуем ли мы попасть в полосу длительной анархии, распада государства? Не переживём ли мы опять Смутное время, но в более опасной внешней обстановке?»

П.А. Столыпин как никто понимал необходимость мира для России. Весной 1909 года, после неожиданной для российского министерства иностранных дел аннексии Австро-Венгрией территории Боснии и Герцеговины, Столыпин удержал Россию от ввязывания в гибельную войну: «Пока я у власти, я сделаю всё, что  в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление». И здесь он выступал наперекор действиям тупоголовых «патриотов».

В отношениях с Германией было проигнорировано завещание П.А. Столыпина о том, что Россия не нуждается в расширении территорий, ей необходимо привести в порядок государственное управление и повышать благосостояние населения, для чего необходим длительный международный мир. В начале XX века у России не было столкновений геополитических интересов с Германией, в которой правил родственный императорский дом. Однако мощные мировые силы, заинтересованные в крушении процветающей России, толкали её к войне. Внутри страны ложно понимаемые союзнические обязательства и утопические мессианские настроения (панславизм, «освобождение» Царьграда, выход к Босфору ) в обществе и правящей элите складывались в атмосферу экзальтированного лжепатриотизма и германофобии, в ней заглушались здравые голоса. И правящий слой, и оппозиция грезили: «Константинополь и достаточная часть примыкающих берегов, Hinterland… Ключи от Босфора и Дарданелл, Олегов щит на вратах Царьграда – вот заветные мечты русского народа во все времена его бытия» (П.Н. Милюков).

«“Победить всего Исмаила и овладеть Седьмихолмым”  – это и стало для русской истории “манией, подобной той, что владела католиками во время крестовых походов на Иерусалим”. Вопреки тому, что сама география континента открывала для России естественную область расширения – от европейских Вислы и Дуная до Тихого океана и от Северного Ледовитого океана до Индийского – при том, что Средиземноморье – зона Атлантики и атлантической цивилизации. Иной, чужой и чуждой» (В.И. Карпец).

За полгода до начала войны бывший министр внутренних дел Пётр Дурново в записке императору предсказывал неизбежные бедствия в случае войны с Германией: «Главная тяжесть войны выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего толщу немецкой обороны, достанется нам… Война для нас чревата огромными трудностями и не может оказаться триумфальным вхождением в Берлин. Неизбежны и военные неудачи… те или иные недочёты в нашем снабжении… При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение… Начнётся с того, что все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнётся яростная кампания против него… В стране начнутся революционные выступления… Армия, лишившаяся наиболее надёжного кадрового состава, охваченная, в большей части стихийно, общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка… Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся предвидению». Министр взывал к Николаю II: «Государь! Единственным призом в этой войне может быть Галиция… только безумец может хотеть присоединить Галицию. Кто присоединит Галицию, потеряет империю» (П.Н. Дурново). (До сего дня Галиция является источником геополитической угрозы для России.) Духовное помутнение не позволило власти осознать национальные интересы, а обществу проявить подлинный патриотизм.

Иллюзия национального единства быстро развеялась, трагические тяготы войны усугубили раскол, взнуздали мании и паранойи в обществе: «Так далеко вклинились между российским обществом и российской властью – раздор, недоверие, подозрение, хитрость, в таком взаимном разладе они вступили в войну, что даже оба теперь, желая победы, подозревали другого в пораженчестве» (А.И. Солженицын). Общество наполнялось демонией разрушения, а власть теряла волю к защите государственных интересов: «Власть, как будто признавая худшее, что о ней думали, безропотно отдавала новые и новые поля деятельности в воюющей стране – самозваным комитетам, не подчиняя их никакому единому руководству. Общественные организации настаивали на своём бескорыстии и своей талантливости – и не было голоса, кто посмел бы усумниться… Всё перемешалось: члены этих комитетов получили свободный доступ в военное министерство, в отделы заказов и заготовок, от них не стало там секретов, и всё распределение заказов между заводами стало зависеть теперь от них, возбуждая к ним заискивание производителей, а их патриотическое посредничество оплачивая за казённый же счёт процентом от многомиллионных военных заказов, – для воюющей страны достаточно безумная обстановка» (А.И. Солженицын). Уступая общественному давлению, правительство разрешает учредить особые совещания, которые претендуют на руководство военным снабжением и которые легализовали самоорганизацию и разрушительную деятельность революционных сил: «Земский и Городской союзы являются колоссальной правительственной ошибкой. Нельзя было допускать подобные организации без устава и определения границ их деятельности. Их личные состав и конструкции не предусмотрены законом и правительству не известны. В действительности они являются средоточием уклоняющихся от фронта, оппозиционных элементов и разных господ с политическим прошлым. Эти союзы произвели фактическое, захватное расширение полномочий и задач» (А.Г. Щербатов).

Шизофренический раскол в национальном сознании сказывался во всём и во всех слоях общества, этот «субъективный» фактор был основной причиной разрушения жизненного уклада. Обильные материалы, свидетельствующие о духовном разложении в стране, приводит А.И. Солженицын в романе «Красное колесо». Командование армии действовало как единственная властная инстанция в стране, порождая новые катастрофические проблемы. Фронт перемалывал лучшую часть народа, а в армию сверх необходимого призываются миллионы запасников, которые оказываются брошенными на произвол между фронтом и тылом. «Обилие бездельников в серых шинелях, разгуливающих по городам, сёлам, железным дорогам и по всему лицу земли русской… Зачем изымать из населения последнюю рабочую силу, когда стоит только прибрать к рукам и рассадить по окопам всю эту толпу гуляк?» (А.В. Кривошеин). «В Москве – 30 тысяч выздоравливающих солдат, это буйная вольница, не признающая дисциплины, скандалящая, отбивающая арестованных в стычках с городовыми. В случае беспорядков вся эта орда станет на сторону толпы» (А.Г. Щербатов). Бездумно брошенные в столицы десятки тысяч запасных и выздоравливающих солдат сыграют разрушительную роль в семнадцатом году. Армейское командование инициирует массовое беженство гражданского населения из оставляемых областей вглубь России: «Из всех тяжких последствий войны – это самое неожиданное, грозное и непоправимое. И что ужаснее всего – оно не вызвано действительной необходимостью или народным порывом, а придумано мудрыми стратегами для устрашения неприятеля. По всей России расходятся проклятия, болезни, горе и бедность. Голодные и оборванные повсюду вселяют панику. Идут они сплошной стеною, топчут хлеба, портят луга, леса, за ними остаётся чуть ли не пустыня. Даже глубокий тыл нашей армии лишён последних запасов. Я думаю, немцы не без удовольствия наблюдают результаты и освобождаются от забот о населении. Устраиваемое Ставкою второе великое переселение народов влечёт Россию к революции и к гибели» (А.В. Кривошеин).

Военные власти брали под свой контроль гражданские сферы и области тыла, что дезорганизовывало управление. Поблизости к фронту в действиях военного руководства тоже проявлялась какая-то маниакальность: «У населения отбирали запасы, расплачиваясь какими-то бонами. Штабы отступали как в безумии – не во временный отход, но так разоряя местность – сжигая посевы, постройки, убивая скот, угрожая оружием землевладельцам, – как будто никогда не надеясь вернуться. От генеральских распоряжений отступающие войска провожались проклятиями… А Ставка уже проектировала отодвинуть границы театра войны – границу своей сумбурной власти и правительственного безвластия – ещё вглубь страны, до линии Тверь – Тула» (А.И. Солженицын). Опять же, трезвые голоса протеста игнорируются: «Невозможно отдать центральные губернии на растерзание орде тыловых героев. Упразднение нормальной власти – на руку революции» (А.Г. Щербатов). Естественно, такого рода безумные действия властей усугубляют общее помрачение: «Людей охватывает какой-то массовый психоз, затмение всех чувств и разума» (А.В. Кривошеин).

Неуклюжие попытки командования свалить вину за военные неудачи и грандиозное отступление лета 1915 года на евреев приводят к ожесточённой реакции Запада и к отказу западных банков в необходимых финансовых кредитах. Роковое решение Николая II об отстранении великого князя Николая Николаевича и принятии на себя поста верховного главнокомандующего во многом мотивировано стремлением императора укрыться от невыносимого бремени верховной власти в понятной ему и родной для него армии: «Вот, он отодвинулся ото всех бурь и питается показными телеграммами. Ушёл от центра власти и центра борьбы, и как это может сказаться на судьбе России? Разве на нём держалась Ставка? Разве без него мог функционировать правительственный Петроград?» (А.И. Солженицын). Правительство лишается его поддержки и защиты от разъярённого общества, бросается на произвол придворных интриг – от императрицы до Распутина. Но более всего «абсолютно неподходящий момент… Ставятся ребром судьбы России и всего мира… Ставится вопрос о судьбе династии, о самом троне, наносится удар монархической идее, в которой вся сила и будущность России! Народ ещё с Ходынки и японской кампании считает государя несчастливым, незадачливым. Напротив, великий князь – это лозунг, вокруг которого объединяются великие надежды» (А.В. Кривошеин).

Те, кого заботили судьбы страны, были единодушны: «Я жду от перемены Верховного Главнокомандования грозных последствий. Смена великого князя и вступление Государя императора явится уже не искрой, а целой свечою, брошенной в пороховой погреб. Революционная агитация работает не покладая рук, стараясь всячески подорвать остатки веры в коренные русские устои. И вдруг громом прокатится весть об устранении единственного лица, с которым связаны чаяния победы. О царе с первых дней царствования сложилось в народе убеждение, что его преследуют несчастья во всех начинаниях» (А.Д. Самарин). Даже лидер оппозиционной Думы взывает: «Государь! Вы являетесь символом и знаменем – и не имеете права допустить, чтобы на это священное знамя могла пасть какая-либо тень. Вы должны быть вне и выше органов власти, на обязанности которых лежит непосредственное отражение врага. Неужели вы добровольно отдадите вашу неприкосновенную особу на суд народа, – а это есть гибель России. Вы решаетесь сместить Верховного Главнокомандующего, в которого безгранично ещё верит русский народ. Народ не иначе объяснит ваш шаг, как внушённый окружающими вас немцами. В понятии народном явится сознание безнадёжности положения и наступившего хаоса в управлении. Армия упадёт духом, а внутри страны неизбежно вспыхнет революция и анархия, которые сметут всё, что  стоит на их пути» (М.В. Родзянко). Практически все видели, что грядёт революционная катастрофа, многие указывали на способы противодействия ей. Но какая-то роковая безысходность покрыла Россию: если к кому-нибудь возвращалось здравомыслие, то их голоса тонули в вакханалии безрассудства.

С уходом в Ставку Николай II оградился от ненавистного для него общества. У него были основания не любить лидеров зарвавшейся общественности и не доверять им, но бремя ответственности верховной власти требует возвыситься над личными неприятиями и поддержать любую возможность единения общества и власти в грозный момент: «Но – когда-то и к чему-то же надо было склонять самодержцу ухо, хотя бы в четверть наклона. Можно было представить, что в этой огромной стране есть думающие люди и кроме придворного окружения, что Россия более разномысленна, чем только гвардия и Царское Село? Эти беспокойные подданные рвались к стопам монарха не с кликами низвержения или военного поражения, но – войны до победного конца. Просила общественность – политических уступок, но можно было отпустить хоть царской ласки, хороших слов. Выйти и покивать светлыми очами. Всё это было у них неискренне? Ну что ж, на то ремесло правления. Нельзя отсекать пути доверия с обществом – все до последнего… всё же – смертельная рознь власти с обществом была болезнь России, и с этой болезнью нельзя было шагать гордо победно до конца. Любя Россию, надо было мириться с нею со всей и с каждой. И ещё не упущено было помириться. Но за десятками нерастворных дубовых дверей неуверенно затаился царь. Пребывающему долго в силе бывает опрометчиво незаметен приход слабости, даже и несколько их – включая последний… Но ещё со смертью Александра III умерла энергия династии и её способность говорить открытым, полным голосом» (А.И. Солженицын). Робость, подозрительность, безволие Николая II были усилены, а достоинства ослаблены атмосферой духовного разложения, проникающей через сословные перегородки и дубовые двери. В обществе были искренние монархисты, которые могли послужить опорой трону, но они подвергались шельмованию и оказались без поддержки верховной власти. «Им тяжко оттого, что они верны династии, которая потеряла верность сама себе, когда самодержец как бы околдован внутренним бессилием, им тяжко оттого, что они должны подпирать столп, который сам заколебался. Но – какой же путь показать, когда шатаются колонны принципов и качается свод династии? Самодержавие – без самодержца!.. Правые – рассеяны, растеряны, обессилены. Если уж и верные люди не нужны Государю?.. Если сама Верховная власть забыла о правых и покинула их?» (А.И. Солженицын).

Трихины, носящиеся в воздухе (выражение Ф.М. Достоевского), многих лишали разума, у способных сознавать происходящее поражали волю. «Перед громким самоуверенным голосом образованного общества лишь редкое стойкое правительство смеет упереться, подумать, решить самостоятельно. А русское правительство под укорами и настояниями общественности то уступало, то колебалось, то забирало уступки назад. Его воля была размыта, текла такой же жижей, как русские осенние грунтовые дороги» (А.И. Солженицын). Правительство было неспособно на волевые действия, если на что-то решалось – не получало поддержки у безвольной верховной власти: «Правительством овладела и высшая нервность, и чувство бессилия. Министры горячо и подолгу обсуждали все проблемы, и обрывали обсуждения, и не решались постановить, и сами всё более видели, что от их обсуждений ничего не зависит. У них не было мер и методов воздействия, и даже при крайнем возмущении они не находили, как заставить, а только – поговорить, предупредить, внушить. Они ни в чём не проявляли решительности, категорического мнения, противостояния. Не только отобрана была от них четвёртая часть страны в управление генералов, но и в остальной её части они не имели ни в ком опоры, ощущали себя как бы висящими в воздухе. По рождению правительства и подчинению его естественная поддержка могла быть от монарха – но тот почти не ставил их ни во что, устранился от них и не прислушивался к их мнениям. Земский и Городской Союзы распоряжались по всей стране, не спрашивая правительства. Дума и общество всё ярее действовали захватно, игнорировали правительство начисто – а в законодательной деятельности Дума только тормозила всё, так что ни одного серьёзного закона уже нельзя было провести, тем более спешного» (А.И. Солженицын). По меткому выражению И.Г. Щегловитова, «паралитики власти что-то слабо боролись с эпилептиками революции».

Воюющие «демократические» страны приостановили полноценную парламентскую деятельность (функционировали только комиссии законодательных палат), а в монархической России с думских трибун во время кровопролитной войны впрямую призывали смести правительство: «Та катастрофа, которая совершается, может быть предотвращена только немедленной сменой исполнительной власти… Мы должны сказать тем, кто сейчас не по праву держит в своих руках флаг: Уйдите, вы губите страну! А мы хотим её спасти. Дайте нам управлять страной, иначе она погибнет!» (А.Ф. Керенский). (Известно, как вскоре распорядятся властью спасители страны.) «Можно представить, что в западных парламентах и самая крайняя оппозиция всё-таки чувствует на себе тяготение государственного и национального долга: участвовать в чём-то же и конструктивном, искать какие-то пути государственного устроения даже и при неприятном для себя правительстве. Но российские социал-демократы, трудовики, да и многие кадеты, совершенно свободны от сознания, что государство есть организм с повседневным сложным существованием, и как ни меняй политическую систему, а день ото дня живущему в государстве народу всё же требуется естественно существовать. Все они, и чем левее – тем едче, посвящают себя только поношению этого государства и этого правительства» (А.И. Солженицын).

Страна вела смертельную войну, народ нёс миллионные потери, власть, худо-бедно, решала насущные проблемы, но общество в столицах будто на другой планете: «Множество красиво одетого и явно праздного народа, не с фронта, отдыхающего – но свободно веселящегося. Переполненные кафе, театральные афиши – все о сомнительных “пикантных фарсах” заливистые светы кинематографов… – какой нездоровый блеск, и какая поспешная нервность лихачей – и всё это одновременно с нашими сырыми тёмными окопами? Слишком много увеселений в городе, неприятно. Танцуют на могилах» (А.И. Солженицын).

Нарастающий раскол и хаос создавали оптимальные условия для разрушительной деятельности радикального крыла идеомании. В воюющих «демократических» странах печать была под контролем властей. В России же во время войны отсутствовала гражданская цензура, военная действовала только на театре военных действий и ограничивалась узкой «профессиональной» тематикой – запрещала материалы, которые могли служить осведомлению противника. Правительственные чиновники в большинстве своём адекватно оценивали ситуацию, но бессильны что-то изменить: «Наши союзники – в ужасе от разнузданности, какая царит в русской печати» (С.Д. Сазонов). «Наши газеты совсем взбесились. Всё направлено к колебанию авторитета правительственной власти. Это не свобода слова, а чёрт знает что такое. Даже в 1905-м они себе не позволяли таких безобразных выходок. Его Величество указал тогда, что в революционное время нельзя к злоупотреблениям печати руководствоваться только законом, допускать безнаказанное вливание в народ отравы. Военные цензоры не могут оставаться равнодушны к газетам, если те создают смуту» (И.Л. Горемыкин).

Слова премьер-министра не возымели никаких последствий, пресса превращается в эффективный канал вливания в народ отравы: «Наша печать переходит все границы даже простых приличий. Масса статей совершенно недопустимого содержания и тона. До сих пор только московские газеты, но за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Сплошная брань, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных ложных известий. Страну революционизируют на глазах у всех – и никто не хочет вмешаться… Распространение революционных настроений полезнее врагу всяких других прегрешений печати» (А.В. Кривошеин).

Ни правящий слой, ни власть не были способны идейно противостоять целенаправленной революционной пропаганде, ибо сами были подвержены либеральным формам идеомании. «На революционную агитацию десятилетиями смотрело правительство Николая II как на неизбежно текущее, необоримое, да уже и привычное зло. Никогда в эти десятилетия правительство не задалось создать свою противоположную агитацию в народе, разъяснение и внедрение сильных мыслей в защиту строя. Да не только рабочим, да не только скученным тёмным солдатам – крестьянам правительство, через никогда не созданный пропагандный аппарат, никогда не пыталось ничего разъяснить, – но даже весь офицерский корпус зачем-то оберегало девственно-невежественным в государственном мышлении. Вопреки шумным обвинениям либеральной общественности правительство крайне вяло поддерживало и правые организации, и правые газеты, – и такие рыцари монархии, как Лев Тихомиров, захиревали в безвестности и бессилии. И не вырастали другие» (А.И. Солженицын).

Невиданная в мировой истории по масштабам и жертвам война сама по себе не могла не обострить все проблемы огромной страны, находившейся на переходе к новому жизненному укладу. Впервые в истории были вооружены многие миллионы жителей, впервые столь масштабная война шла столь долго и обрекала миллионы людей на кошмар и разложение невыносимых условий фронтов. Ко всему этому добавлялось целенаправленное духовное разложение, внедряемое образованными слоями. Война была проиграна задолго до её окончания, несмотря на огромные ресурсы России, ибо в душах людей рухнули основополагающие духовные устои: «Вся эта длинная цепь отдельных гибельных действий, из которых слагалось постепенное, быстро нарастающее крушение русской государственности, несостоятельность большинства правителей, неуклонность порядка, в котором лучшие люди вытеснялись всё худшими, и роковая слепота общественного мнения, всё время поддерживающего худшее против лучшего, – всё это лишь внешние симптомы более общей, более глубоко коренившейся болезни национального организма» (С.Л. Франк).

Так духи злобы разрушали традиционные формы жизни, органичный уклад души и быта, разлагали религиозное и нравственное сознание, чувство гражданского долга и ответственности, парализовали возможное сопротивление. Сознание общества пленяли болотные огни: духи позитивизма и рационализма, атеизма и материализма, коммунизма и социализма. «Революционный социализм, в своей чистой, ничем не смягчённой и не нейтрализованной эссенции, оказался для нас ядом, который, будучи впитан народным организмом, не способен выделить из себя соответствующих противоядий и привел к смертельному заболеванию, к гангренозному разложению мозга и сердца русского государства… Разрушительность социализма в последнем счёте обусловлена его материализмом – отрицанием в нём единственных подлинно зиждительных и объединяющих сил общественности – именно органических внутренне духовных сил общественного бытия. Интернационализм – отрицание и осмеяние организующей духовной силы национальности и национальной государственности, отрицание самой идеи права как начала сверхклассовой и сверхиндивидуальной справедливости и объективности в общественных отношениях, непонимание зависимости материального и морального прогресса от внутренней духовной годности человека, от его культурной воспитанности в личной и общественной жизни, механический и атомистический взгляд на общество как на арену чисто внешнего столкновения разъединяющих, эгоистических сил – таковы главные из отрицательных и разлагающих мотивов этого материализма» (С.Л. Франк).

ТВОРЕНИЕ. ГРЕХОПАДЕНИЕ. 10. Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние. Об­раз змея. Дере­во По­зна­ния.

Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние

В пер­вом сою­зе-за­ве­те Бо­га с че­ло­ве­ком (Быт. 2, 16-18) впер­вые при­от­кры­ва­ет­ся тай­на гря­ду­щей пред­на­зна­чен­но­сти че­ло­ве­ка. Адам – вбли­зи Бо­га (в раю), в еди­не­нии с Твор­цом. Вку­сив от Де­ре­ва По­зна­ния до­б­ра и зла, че­ло­век ото­рвёт­ся от Бо­га, из эона вечности низ­ри­нет­ся в смерть: ибо в день, в ко­то­рый ты вку­сишь от не­го, смер­тью ум­рёшь. Это не столь­ко за­прет, сколько со­об­ще­ние о гря­ду­щем и пре­дос­те­ре­же­ние о по­след­ст­ви­ях (и за­по­ве­дал Гос­подь Бог че­ло­ве­ку).

Адам – пер­во­об­раз че­ло­ве­ка, вы­ра­зи­тель и хо­зя­ин ие­рар­хии пер­во­об­ра­зов ми­ра. В нём сли­ва­ет­ся и во­ля Бо­же­ст­вен­ная (Бо­жие ды­ха­ние жиз­ни), и во­ля твар­ная (прах зем­ной). По­это­му в его ли­це мир пер­во­об­ра­зов при­зван совершить вы­бор: со­гла­сить­ся или не со­гла­сить­ся на низ­вер­же­ние в ха­ос зем­ли. От­па­де­ние в хао­ти­че­скую сти­хию – не­об­хо­ди­мое ус­ло­вие пре­об­ра­же­ния её в гар­мо­нич­ное бы­тие. Ибо путь к выс­ше­му бы­тию ле­жит че­рез от­па­де­ние в низ­шее:

«…мо­ре рас­по­ло­же­но в про­стран­ном мес­те, что­бы быть глу­бо­ким и без­мер­ным; но вход в не­го на­хо­дит­ся в тес­ном мес­те, так что по­до­бен ре­кам. Кто по­же­лал бы вой­ти в мо­ре и ви­деть его, или гос­под­ство­вать над ним, тот, ес­ли не прой­дет тес­но­ты, как мо­жет дой­ти до ши­ро­ты? Или иное по­до­бие: го­род по­стро­ен и рас­по­ло­жен на рав­ни­не, и на­пол­нен все­ми бла­га­ми; но вход в не­го те­сен и рас­по­ло­жен на кру­тиз­не так, что по пра­вую сто­ро­ну огонь, а по ле­вую глу­бо­кая во­да. Ме­ж­ду ни­ми, то есть ме­ж­ду ог­нём и во­дою, ле­жит лишь од­на сте­зя, на ко­то­рой мо­жет по­мес­тить­ся не бо­лее, как толь­ко сту­пень че­ло­ве­ка. Ес­ли го­род этот бу­дет дан в на­след­ст­во че­ло­ве­ку, то как он по­лу­чит своё на­след­ст­во, ес­ли ни­ко­гда не пе­рей­дёт ле­жа­щей на пу­ти опас­но­сти?» (3 Езд. 7, 3-9).

Че­ло­ве­че­ско­му ду­ху, что­бы вой­ти в мо­ре бес­смер­тия, пред­сто­ит прой­ти тес­ную и тер­ни­стую зем­ную сте­зю.

Рай­ский мир сотворён не са­мо­дос­та­точ­ным. Со­ве­чен ему мир иной, низ­ший, ле­жа­щий во тьме и сте­наю­щий к све­ту. Рай­ское бы­тие че­ло­ве­ка не­пол­но. Мир пер­во­об­ра­зов при­зван к во­пло­ще­нию для пре­об­ра­же­ния хао­са зем­ли, – в этом Бо­же­ст­вен­ное Пре­дус­та­нов­ле­ние. Путь к выс­ше­му, пол­но­му бы­тию ле­жит че­рез от­па­де­ние в низ­шее, че­рез бо­лез­нен­ное от­па­де­ние от Бо­га. И по­это­му это «гре­хо­па­де­ние».

Об­раз змея

«Змей был хит­рее всех зве­рей по­ле­вых, ко­то­рых соз­дал Гос­подь Бог. И ска­зал змей же­не: под­лин­но ли ска­зал Бог: не ешь­те ни от ка­ко­го де­ре­ва в раю? И ска­за­ла же­на змею: пло­ды с де­рев мы мо­жем есть, толь­ко пло­дов де­ре­ва, ко­то­рое сре­ди рая, ска­зал Бог, не ешь­те их и не при­ка­сай­тесь к ним, что­бы вам не уме­реть. И ска­зал змей же­не: нет, не ум­рё­те, но зна­ет Бог, что в день, в ко­то­рый вы вку­си­те их, от­кро­ют­ся гла­за ва­ши, и вы бу­де­те, как бо­ги, знаю­щие доб­ро и зло. И уви­де­ла же­на, что де­ре­во хо­ро­шо для пи­щи, и что оно при­ят­но для глаз и во­ж­де­лен­но, по­то­му что даёт зна­ние; и взя­ла пло­дов его и ела; и да­ла так­же му­жу сво­ему, и он ел. И от­кры­лись гла­за у них обо­их, и уз­на­ли они, что на­ги, и сши­ли смо­ков­ные ли­стья, и сде­ла­ли се­бе опоя­са­ния» (Быт. 3, 1-7).

Слож­ный об­раз змея не­воз­мож­но све­сти к зло­му на­ча­лу, ис­ку­шаю­ще­му не­вин­ных Пер­во­лю­дей, так как в ми­ре не­бес­ных пер­во­об­ра­зов нет раз­де­ле­ния на доб­ро и зло.

В древ­но­сти об­раз змея оли­це­тво­рял про­из­во­дя­щую си­лу зем­ли, по­это­му он был ат­ри­бу­том куль­та пло­до­ро­дия, ли­бо фал­ли­че­ским сим­во­лом. Об­раз змея так или ина­че свя­зы­вал­ся с хто­ни­че­ски­ми (про­ис­хо­дя­щи­ми от зем­ли) бо­же­ст­ва­ми. Во мно­гих тра­ди­ци­ях хто­ни­че­ские функ­ции змея от­ра­жа­ют­ся в его на­зва­нии, об­ра­зо­ван­ном (как и в сла­вян­ских язы­ках) от на­зва­ния зем­ли: в эфи­оп­ском – зверь зем­ли, в еги­пет­ском – сын зем­ли, жизнь зем­ли.

В боль­шин­ст­ве древ­них ми­фо­ло­гий об­раз змея вы­ра­жал и обо­зна­чал, пре­ж­де все­го, мощь и по­тен­ции зем­ных сти­хий. Причём сти­хии эти не про­яв­ля­ли се­бя од­но­знач­но ко злу. В сла­вян­ских ми­фо­ло­ги­ях об­раз змея тес­но свя­зан с ми­ром пред­ков и час­то яв­ля­ет­ся древ­ней­шим пред­ком. Змей не­ред­ко бес­смер­тен, что зна­чит, в этом об­ра­зе про­яв­ля­ют­ся на­ча­ла, ле­жа­щие в ос­но­ва­ни­ях, ис­то­ках ис­то­рии. Змей об­ла­да­ет сверхъ­ес­те­ст­вен­ны­ми спо­соб­но­стя­ми, управ­ля­ет при­род­ны­ми сти­хия­ми и за­щи­ща­ет по­кро­ви­тель­ст­вуе­мых им лю­дей от сти­хий­ных бед­ст­вий. У мно­гих на­ро­дов змей был сим­во­лом муд­ро­сти, в ча­ст­но­сти, змея бы­ла од­ним из ат­ри­бу­тов гре­че­ской бо­ги­ни муд­ро­сти Афи­ны.

«В ар­хаи­че­ских кос­мо­го­ни­че­ских ми­фах Ев­ра­зии и Аме­ри­ки Змей осу­ще­ст­в­ля­ет разъ­е­ди­не­ние и со­еди­не­ние не­ба и зем­ли… В Древ­нем Егип­те изо­бра­же­ние змеи при­кре­п­ля­лось ко лбу фа­рао­на как знак его цар­ст­во­ва­ния на не­бе и на зем­ле… Древ­не­ин­дий­ский ми­ро­вой Змей… пред­став­лял­ся как дер­жа­щий на се­бе зем­лю. Сход­ная кос­ми­че­ская функ­ция ми­ро­во­го Змея из­вест­на в скан­ди­нав­ской (Змей, жи­ву­щий в океа­не и опоя­сы­ваю­щий всю зем­лю) и еги­пет­ской (Змей, Ок­ру­жаю­щий Зем­лю) ми­фо­ло­ги­ях… С хто­ни­че­ской при­ро­дой Змея свя­за­но и пред­став­ле­ние о бо­гат­ст­вах или со­кро­ви­щах, ко­то­рые он обе­ре­га­ет в зем­ле или под зем­лей и мо­жет при­нес­ти в дом (в Аф­ри­ке, Ин­дии, у сла­вян и др.). Хто­ни­че­ские чер­ты зем­ли-це­ли­тель­ни­цы от­чёт­ли­во про­сле­жи­ва­ют­ся в об­ра­зе гре­че­ско­го бо­га вра­че­ва­ния Аск­ле­пия, ко­то­рый пред­став­лял­ся в ви­де змеи (змея бы­ла так­же и ат­ри­бу­том Аск­ле­пия)… Ес­ли в ар­хаи­че­ских ми­фо­ло­ги­ях роль Змея, со­еди­няю­ще­го не­бо и зем­лю, ча­ще все­го двой­ст­вен­на (он од­но­вре­мен­но и бла­го­де­те­лен, и опа­сен), то в раз­ви­тых ми­фо­ло­ги­че­ских сис­те­мах (где Змей час­то но­сит чер­ты дра­ко­на, внеш­не от­ли­чаю­ще­го­ся от обыч­ной змеи) не­ред­ко обнаруживается, пре­ж­де всего, его от­ри­ца­тель­ная роль как во­пло­ще­ния ниж­не­го (вод­но­го, под­зем­но­го или по­тус­то­рон­не­го) ми­ра; связь Змея с жен­ским на­ча­лом то­гда ча­ще все­го ос­мыс­ля­ет­ся в ду­хе мо­ти­ва при­не­се­ния жен­щи­ны (де­вуш­ки) в дань Змею» («Ми­фы на­ро­дов ми­ра»).

Всё это го­во­рит о том, что змей не оли­це­тво­рял злое на­ча­ло само по себе, но ско­рее вы­ра­жал хао­ти­че­ские сти­хии, час­тию упо­ря­до­чи­ваю­щие­ся са­ми в се­бе и имею­щие в си­лу это­го на­чат­ки до­б­рых стрем­ле­ний. Мно­гие чер­ты это­го об­раза го­во­рят о том, что он яв­ля­ет­ся во­пло­ще­ни­ем низ­ших сущ­но­стей, тя­ну­щих­ся к выс­шим сфе­рам и к выс­шим соб­ст­вен­ным со­стоя­ни­ям: ог­нен­ная при­ро­да змея, осо­бая бла­го­склон­ность и тя­га змея к кра­си­вым жен­щи­нам, по­яв­ле­ние пе­ред ни­ми в об­ра­зе кра­сав­ца. По­след­нее ока­зы­ва­ет­ся наи­бо­лее ар­хаи­че­ским об­ра­зом низ­шей со­фий­но­сти, как глу­бин­ной тя­ги без­образ­но­го и без­образ­но­го к пре­крас­но­му и гар­мо­нич­но­му. Хао­ти­че­ское тя­го­те­ние это мо­жет про­яв­лять­ся и в аг­рес­сив­ных фор­мах.

Та­ким об­ра­зом, в древ­но­сти, в том чис­ле и в Биб­лии, змей не яв­лял­ся толь­ко об­ра­зом зла, но ско­рее на­ча­ла ам­би­ва­лент­но­го – двой­ст­вен­но­го, спо­соб­но­го в раз­лич­ных об­стоя­тель­ст­вах как к до­б­ру, так и к злу, не­су­ще­го в се­бе как со­зи­да­тель­ные стрем­ле­ния, так и раз­ру­ши­тель­ные сти­хии. Трак­тов­ка об­раза змея как оли­це­тво­ре­ния зла, в том чис­ле и в рус­ских сказ­ках, воз­ник­ла поз­же, во мно­гом в свя­зи и под влия­ни­ем тра­ди­ции тол­ко­ва­ния биб­лей­ско­го ска­за­ния о гре­хо­па­де­нии.

В кни­ге Бы­тия змей во­пло­ща­ет, ско­рее все­го, соб­ст­вен­ную во­лю пер­во­здан­ной зем­ли. Ос­тав­лен­ная са­мой се­бе мощь зем­ли не спо­соб­на на со­зи­да­ние и да­же на са­мо­со­хра­не­ние, так как ну­ж­да­ет­ся в оп­ло­до­тво­ряю­щем твор­че­ском на­ча­ле. Жен­ст­вен­ная сти­хия зем­ли жа­ж­дет пре­об­ра­зо­ва­тель­но­го воз­дей­ст­вия. Змей и ока­зы­ва­ет­ся об­ра­зом тех зем­ных на­чал, ко­то­рые вле­ко­мы к не­бу, хто­ни­че­ских сти­хий, тя­ну­щих­ся к пре­об­ра­же­нию. Это под­твер­жда­ет­ся и тем, что во мно­гих ар­хаи­че­ских ми­фо­ло­ги­ях змей иг­рал роль сим­во­ла, свя­зы­ваю­ще­го не­бо и зем­лю.

Итак, в змее яви­лась ак­тив­ность без­дон­но­го хао­са, взы­ваю­ще­го к пре­об­ра­же­нию, и та муд­рость («…будь­те муд­ры, как змии…» – Мф. 10, 16) тво­ре­ния Божь­е­го, в ко­то­рой про­яв­ля­ет­ся тя­га к вы­пол­не­нию Бо­же­ст­вен­но­го Пре­дус­та­нов­ле­ния.

Дере­во По­зна­ния

Бо­же­ст­вен­ное на­ча­ло у Перволюдей вызывает у них не­удов­ле­тво­рен­ность невоплощённым (рай­ским) со­стоя­ни­ем. Они чув­ст­вуют не­за­кон­чен­ность сво­его не­бес­но­го по­ло­же­ния, ощущают призвание к некоему ответственному свершению, по­треб­ность рас­про­стра­нить ду­хов­ность на низ­шие сферы. Их бо­го­по­доб­ная сво­бо­да наделяет чув­ст­вом от­вет­ст­вен­но­сти за судь­бы ми­ро­зда­ния. Но всё это ещё про­яв­ля­ет­ся как неосознанное томление существующим и тяготение к совершенному.

Первобытийный импульс свободы ориентирует их за пре­де­лы бла­го­по­луч­но­го, но незаконченного со­стоя­ния. Но ку­да и как – не­из­вест­но, и по­то­му век­тор всех не­осоз­нан­ных влечений на­прав­ля­ет­ся на Де­ре­во По­зна­ния. Внут­рен­няя не­удов­ле­тво­рен­ность и ощу­ще­ние соб­ст­вен­ной не­за­кон­чен­но­сти вы­зы­ва­ют стрем­ле­ние по­нять и по­знать се­бя: в ка­ком ка­че­ст­ве и для че­го че­ло­век соз­дан та­ко­вым?

«И уви­де­ла же­на, что де­ре­во хо­ро­шо для пи­щи, и что оно при­ят­но для глаз и во­ж­де­лен­но, по­то­му что даёт зна­ние…» (Быт. 3, 6). Это вле­че­ние про­яв­ля­ет­ся в жен­ской по­ло­ви­не че­ло­веч­но­сти, ибо жен­ст­вен­ность выражает по­тен­ции че­ло­ве­че­ской при­ро­ды. Зов зем­ных сти­хий, явив­ший­ся в об­ра­зе змея, ото­звал­ся в жен­ском ло­не че­ло­ве­че­ст­ва.

«И ска­зал змей же­не: под­лин­но ли ска­зал Бог: не ешь­те ни от ка­ко­го де­ре­ва в раю?» (Быт. 3, 1). В этом за­клю­че­но во­про­ша­ние: что до­под­лин­но ска­зал этим Бог, что ис­тин­но­го в этих сло­вах, что вам ещё не от­кры­то. Бы­ло ска­за­но: «…не ешь­те их и не при­ка­сай­тесь к ним, что­бы вам не уме­реть» (Быт. 3, 3). В этих сло­вах ин­то­на­ция за­пре­та не до­ми­ни­ру­ет, а более содержится пре­дос­те­ре­же­ние о гря­ду­щей смер­ти, как ре­зуль­та­те оп­ре­де­лён­но­го ша­га. Гос­подь не на­ла­га­ет пря­мо­го и пол­но­го за­пре­та, что вы­ра­жа­лось бы жёстко по­ве­ли­тель­ным гла­го­лом «за­пре­щаю», «по­ве­ле­ваю», но со­об­ща­ет­ся об этом бо­лее мяг­ко и обя­за­тель­но с пре­дос­те­ре­же­ни­ем о по­след­ст­ви­ях: не ешь­те, что­бы вам не уме­реть. Гос­подь от­кры­ва­ет Пер­во­че­ло­ве­ку по­след­ст­вия то­го или ино­го его по­ступ­ка.

Ска­за­но, что, по­знав доб­ро и зло, че­ло­век ста­но­вит­ся смерт­ным, к веч­но­му бы­тию при­ба­вит­ся смерт­ное. Но его рай­ская сущ­ность бес­смерт­на, ду­ша че­ло­ве­ка веч­на, о чём и на­по­ми­на­ет змей: нет, не ум­рёте.

Всё про­ис­хо­дит в ре­аль­но­стях не­ба, где нет раз­де­ле­ния на доб­ро и зло, на ис­ти­ну и ложь. И по­это­му всё, что со­вер­ша­ет­ся и го­во­рит­ся, – ис­тин­но и бла­го.

«И ска­зал змей же­не: нет, не ум­рёте, но зна­ет Бог, что в день, в ко­то­рый вы вку­си­те их, от­кро­ют­ся гла­за ва­ши, и вы бу­де­те, как бо­ги, знаю­щие доб­ро и зло» (Быт. 3, 4-5). Этим со­об­ща­ет­ся о том, что Бог зна­ет, а че­ло­ве­ку ещё не при­от­кры­то, но со вку­ше­ни­ем пло­да по­зна­ния про­яс­нит­ся ду­хов­ный взор че­ло­ве­ка, и он, как ис­тин­но бо­го­по­доб­ное су­ще­ст­во, уз­рит глу­би­ну бы­тия и суть ве­щей.

В ре­зуль­та­те внут­рен­не­го эк­зи­стен­ци­аль­но­го диа­ло­га раз­но­по­ляр­ных на­чал в при­ро­де че­ло­ве­ка (ду­ха не­ба и во­ли зем­ли) ему при­от­кры­ва­ет­ся глу­бин­ный смысл про­ис­хо­дя­ще­го: и уви­де­ла же­на, что де­ре­во хо­ро­шо для пи­щи, и что оно при­ят­но для глаз и во­ж­де­лен­но.

Так как все про­ис­хо­дит в сфе­ре ду­хов­ной, то речь идёт не о плот­ской пи­ще и не о низ­мен­ном во­ж­де­ле­нии. Ду­хов­ным гла­зом уви­де­но, ис­пы­та­но ду­хов­ное вле­че­ние к ду­хов­ной пи­ще. И дей­ст­ви­тель­но, а не ил­лю­зор­но всё в этом ми­ре, в том чис­ле и са­мо де­ре­во, и его пло­ды, – хо­ро­шо, то есть бла­го и ко бла­гу. Сам Гос­подь ска­зал обо всём, что Им соз­да­но: «хо­ро­шо весь­ма…» (Быт. 1, 31). Для че­ло­ве­ка же де­ре­во хо­ро­шо, «по­то­му что даёт зна­ние…» (Быт. 3, 6).

Ева со­вер­ша­ет пер­вый шаг, ко­то­рый оп­ре­де­ля­ет даль­ней­шую судь­бу че­ло­ве­ка. В муж­чи­не че­ло­век – ак­тив­ный дея­тель, тво­рец, но в жен­щи­не он со­еди­нён с ма­те­ри­ей твор­че­ст­ва и че­рез неё по­лу­ча­ет на­прав­лен­ность и им­пульс к твор­че­ст­ву: «…и взя­ла пло­дов и ела; и да­ла так­же му­жу сво­ему, и он ел” (Быт. 3, 6). И муж­чи­на обос­но­ван­но мо­жет ска­зать впо­след­ст­вии Бо­гу: «…же­на, ко­то­рую Ты мне дал, она да­ла мне от де­ре­ва, и я ел» (Быт. 3, 12). Бог дал Ада­му же­ну, чем на­де­лил че­ло­ве­че­скую при­ро­ду жен­ст­вен­ной при­ро­дой, при­зван­ной ус­лы­шать го­лос зем­ли и до­не­сти его до муж­ско­го, ко­то­рое пред­на­зна­че­но дей­ст­во­вать, по­ве­ле­вать, тво­рить.

Ко­гда Пер­во­че­ло­век вку­сил от Де­ре­ва По­зна­ния до­б­ра и зла, то этим он ещё не со­вер­шил непосредственно зло­го по­ступ­ка. Ес­ли бы бы­ло так, то это оз­на­ча­ло бы, стро­го го­во­ря, что Ева со­рва­ла плод де­ре­ва зла, а не «де­ре­ва по­зна­ния до­б­ра и зла…» (Быт. 2, 17). К то­му же, как пи­шет свящ. Александр Мень, «ха­рак­тер­ное вет­хо­за­вет­ное сло­во “доб­ро и зло” (“тов вэ-ра”) не име­ло пря­мо­го нрав­ст­вен­но­го смыс­ла. Бу­к­валь­но “тов” оз­на­ча­ет не аб­ст­ракт­ное “доб­ро”, а “по­лез­ное”, “доб­рое”, “доб­ро­ка­че­ст­вен­ное”, и, со­от­вет­ст­вен­но, сло­во “ра” оз­на­ча­ет “ху­дое”, “вред­ное”, “опас­ное”. А вме­сте они пред­став­ля­ли со­бой идио­ма­ти­че­ское вы­ра­же­ние, оз­на­чав­шее “все на све­те”, “все важ­ное для че­ло­ве­ка”, “все сто­ро­ны жиз­ни”… Та­ким об­ра­зом, биб­лей­ское Дре­во мож­но на­звать про­сто Дре­вом По­зна­ния».

Пер­вые лю­ди от­ве­да­ли в раю не плод гре­ха, а плод по­зна­ния, ко­то­рый сам по се­бе по­ле­зен и добр. То, что тра­ди­ци­он­но трак­то­ва­лось как без­ус­лов­ный за­прет Бо­га, мож­но по­ни­мать как пре­ду­пре­ж­де­ние о по­след­ст­ви­ях. Гос­подь пре­дос­те­ре­гал Ада­ма и Еву о не­об­ра­ти­мо­сти ка­та­ст­ро­фи­че­ских для их не­вин­но­го со­стоя­ния по­след­ст­ви­ях вку­ше­ния пло­дов по­зна­ния. От­крыв­шее­ся зна­ние вы­во­дит че­ло­ве­ка из мла­ден­че­ст­ва и ста­вит пе­ред не­от­вра­ти­мо­стью соб­ст­вен­но­го вы­бо­ра и дей­ст­вия. Акт по­зна­ния воз­во­дит че­ло­ве­ка в со­стоя­ние взрос­ло­го от­вет­ст­вен­но­го су­ще­ст­ва.

От­ны­не нет об­рат­но­го пу­ти, по­знав всё на све­те, уже не­воз­мож­но вер­нуть се­бе ин­фан­тиль­ную не­вин­ность и без­за­бот­ность. С это­го мгно­ве­ния че­ло­век обя­зан со­от­вет­ст­во­вать дос­то­ин­ст­ву сво­бод­но­го и от­вет­ст­вен­но­го су­ще­ст­ва. За­прет Бо­га рас­про­стра­ня­ет­ся толь­ко на воз­мож­ную не­уве­рен­ность и не­ре­ши­тель­ность, ли­бо лег­ко­мыс­лие и празд­ное лю­бо­пыт­ст­во, при ко­то­рых гре­хов­но бы­ло бы со­вер­шать са­мый глав­ный по­сту­пок в бы­тии. Бог за­пре­ща­ет при­ка­сать­ся к пло­дам Де­ре­ва По­зна­ния роб­кой ру­кой. В то же вре­мя Гос­подь пре­ду­пре­ж­да­ет о без­мер­ной от­вет­ст­вен­но­сти, ко­то­рая на­кла­ды­ва­ет­ся на лю­дей этим по­ступ­ком. Но Бог ос­тав­ля­ет за че­ло­ве­ком сво­бо­ду ре­ше­ния и вы­бо­ра.