ГИБЕЛЬ БОГОВ НАТУРАЛИЗМА Часть 17. Путь воплощения и память о нём

С мо­мен­та са­мо­по­ла­га­ния Пер­во­че­ло­ве­ка пе­ред Дре­вом По­зна­ния все че­ло­ве­че­ские ду­ши со­уча­ст­ву­ют Бо­гу в ми­ро­тво­ре­нии. Ми­ро­зда­ние со­зи­да­ет­ся Бо­гом со­вме­ст­но с че­ло­ве­ком, для ко­то­ро­го тво­ре­ние ста­но­вит­ся са­мосозиданием. Не толь­ко со­ци­ум, но и кос­мос, и при­ро­да яв­ля­ют­ся сле­да­ми и эта­па­ми во­пло­ще­ния че­ло­ве­че­ских душ, и по­то­му в че­ло­веке (че­ло­век – мик­ро­косм) от­ра­жа­ет­ся путь кос­ми­че­ско­го во­пло­ще­ния, все его эта­пы. Во вся­кое мгно­ве­ние кос­ми­че­ской ис­то­рии ка­ж­дая ду­ша в той или иной фор­ме при­ни­ма­ет уча­стие в Бо­же­ст­вен­ном тво­ре­нии.

Во­пло­ще­ние есть вхо­ж­де­ние веч­но­го ин­ди­ви­ду­аль­но­го ду­ха в мир­скую вре­мен­ность, при­ня­тие не­бес­ной ду­шой зем­ной пло­ти. Соб­ст­вен­но че­ло­век и есть веч­ная ду­ша, воплощённая в со­от­вет­ст­вую­щей её сущ­но­сти плот­ской фор­ме – че­ло­ве­че­ском те­ле. Про­цесс во­пло­ще­ния рас­тя­нут во вре­ме­ни с раз­ной сте­пе­нью ин­тен­сив­но­сти и глу­би­ны. Ду­ша по­этап­но нис­хо­дит с не­бес на зем­лю и по­сте­пен­но со­зи­да­ет свои плот­ские ри­зы. Со­от­вет­ст­вен­но сте­пе­ни по­гру­же­ния ду­ха в плоть мож­но вы­де­лить раз­ные сту­пе­ни во­пло­ще­ния, ко­то­рые схо­жи в во­пло­ще­нии ин­ди­ви­ду­аль­но­го ду­ха – в судь­бе че­ло­ве­ка, и в во­пло­ще­нии че­ло­ве­че­ст­ва в це­лом – в его ис­то­рии.

С на­ча­ла ми­ро­зда­ния ка­ж­дая лич­ная ду­ша при­сут­ст­ву­ет в ми­ре в раз­но­об­раз­ных фор­мах взаи­мо­дей­ст­вия с пло­тью, ко­то­рые яв­ля­ют­ся под­го­то­ви­тель­ны­ми эта­па­ми. Пе­ред ро­ж­де­ни­ем в мир в соб­ст­вен­но че­ло­ве­че­ском об­ли­ке ду­ша стя­ги­ва­ет прой­ден­ные ею пу­ти в се­мен­ную по­тен­цию, ко­то­рая про­рас­та­ет в за­ча­тии. В мо­мент со­еди­не­ния пер­вых кле­ток бу­ду­ще­го те­ла зачинается формирование пол­но­го и аде­к­ват­но­го че­ло­ве­ческого существа.

Фи­зи­че­ский акт за­ча­тия яв­ля­ет­ся след­ст­ви­ем со­еди­не­ния ду­хов­но­го твор­че­ско­го усилия с плотскими стихиями. В нём индивидуальная во­ля, в ко­то­рой ду­ша со­вме­ст­но и с по­мо­щью род­ст­вен­ных душ го­то­вит се­бе ме­сто и фор­му вхо­ж­де­ния в мир, стал­ки­ва­ет­ся со слу­чай­но­стью и дурной необходимостью, фатумом и роком плотского бы­тия. От пре­одо­ле­ния од­но­го дру­гим и за­ви­сит – ро­дит­ся ли в мир человек и на­сколь­ко со­от­вет­ст­вен­но соб­ст­вен­но­му на­зна­че­нию.

Та­ким об­ра­зом, и ро­ж­де­ние, рост че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­ва, и раз­ви­тие куль­ту­ры, ци­ви­ли­за­ции – по су­ти есть про­цесс вхо­ж­де­ния в мир че­ло­ве­че­ско­го ду­ха, ре­зуль­тат по­гру­же­ния веч­ных душ в плоть. По­сле­до­ва­тель­ность и упо­ря­до­чен­ность про­цес­са во­пло­ще­ния оп­ре­де­ля­ет­ся взаи­мо­дей­ст­ви­ем сво­бо­ды ду­ха и космических стихий. По ме­ре во­пло­ще­ния, с од­ной сто­ро­ны, воз­рас­та­ет объём при­ня­той пло­ти, с дру­гой же – по­вы­ша­ет­ся сте­пень оду­хо­тво­ре­ния пло­ти.

В мла­ден­че­ст­ве ду­ша на­чи­на­ет от­страи­вать соб­ст­вен­ное те­ло и ов­ла­де­вать им. В дет­ст­ве ду­ша адап­ти­ру­ет­ся – при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к плот­ско­му су­ще­ст­во­ва­нию и ори­ен­ти­ру­ет­ся во внеш­нем ми­ре. В от­ро­че­ст­ве и юно­сти ос­вое­ние ду­шой ми­ро­вой ма­те­рии вы­ра­жа­ет­ся в рос­те и диф­фе­рен­циа­ции функ­ций те­лес­но­го ор­га­низ­ма, в рас­ши­ре­нии свя­зей с пред­мет­ным кос­мо­сом. Уг­луб­ле­ние во­пло­ще­ния со­про­во­ж­да­ет­ся рос­том са­мо­соз­на­ния: осоз­на­ни­ем воз­мож­но­стей и гра­ниц во­пло­щён­но­го су­ще­ст­во­ва­ния. В че­ло­ве­ке про­бу­ж­да­ет­ся чув­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти за при­ня­тую кос­ми­че­скую плоть.

Зре­лость – это сте­пень во­пло­щён­но­сти, в ко­то­рой плоть наиболее гармонизирована, а ду­хов­ное на­ча­ло наи­бо­лее вы­ра­же­но, что про­яв­ля­ет­ся в об­шир­но­сти, глу­би­не и яс­но­сти раз­но­об­раз­ных ду­шев­ных ка­честв. Это пе­ри­од наи­выс­ше­го са­мо­соз­на­ния, в ко­то­ром рас­кры­ва­ет­ся глу­би­на соб­ст­вен­но­го «Я», его сущ­ность и на­зна­че­ние. Са­мо­осоз­на­ние про­яв­ляется в жиз­нен­ной по­зи­ции, в об­ра­зе дей­ст­вия, в твор­че­ском ак­те…

В выс­шей сте­пе­ни во­пло­щён­но­сти в ми­ре при­сут­ст­ву­ет наи­боль­шая «часть» ду­ши, пред­на­зна­чен­ная к во­пло­ще­нию. Но веч­ный центр ду­ши ос­та­ёт­ся на не­бе. Ду­ша од­но­вре­мен­но и в ми­ре сем, и не от ми­ра се­го, че­ло­век – жи­тель не­бес, но при­ше­лец в ми­ру. Зем­ная и не­бес­ная час­ти ду­ши со­еди­не­ны ду­хов­ной свя­зью, ко­то­рая соз­наёт­ся толь­ко в мо­мен­ты са­мо­уг­луб­ле­ния. Зре­лый че­ло­век спол­на яв­ля­ет­ся жи­те­лем зем­ли, но ему наи­бо­лее от­кры­ва­ют­ся и не­бес­ные его ис­то­ки. Плоть ста­но­вит­ся до­мом ду­ши, вме­сте с тем про­яс­ня­ет­ся ду­хов­ная связь с не­бес­ной ро­ди­ной. Это и вы­ра­жа­ет­ся в том, что соз­на­ние сво­его мес­та в ми­ре, ори­ен­та­ция в нём не­от­рыв­на от осоз­на­ния при­зва­ния в веч­но­сти.

Эти закономерности от­но­сят­ся и к судь­бе че­ло­ве­че­ст­ва. Бла­гой итог во­пло­ще­ния не пре­до­пре­де­лён. На всех эта­пах че­ло­век, на­род и че­ло­ве­че­ст­во в це­лом мо­гут из­ме­нить соб­ст­вен­ной мис­сии, и чем вы­ше сте­пень воплощённо­сти ду­ха, тем боль­ше ис­ку­ше­ний и тем зло­ве­щей мо­жет ока­зать­ся пре­сту­п­ле­ние, то есть пе­ре-сту­п­ле­ние че­рез се­бя, че­рез соб­ст­вен­ное бо­го­че­ло­ве­че­ское дос­то­ин­ст­во. В ре­аль­ной же судь­бе подъёмы че­ре­ду­ют­ся с па­де­ния­ми и по­бе­ды с по­ра­же­ния­ми, про­яс­нён­ность ду­ши и соз­на­ния сменяются их за­мут­нён­но­стью. Души лич­ные и со­бор­ные вхо­дят в мир как бы пуль­си­руя, на­сту­пая на ха­ос по доб­рой во­ле, или от­сту­пая, от­па­дая от мис­сии во­пло­ще­ния из-за непреодолимого сопротивления хаоса или по зло­му про­из­во­лу.

Мир сей есть аре­на пре­об­ра­же­ния бы­тия, «ли­ния фрон­та» борь­бы до­б­ра как ис­пол­не­ния Бо­же­ст­вен­но­го за­мыс­ла и зла как со­про­тив­ле­ния во­ле Твор­ца. В этой жиз­ни всё про­ис­хо­дит, ре­ша­ет­ся, ис­пол­ня­ет­ся, но итоги её накапливаются в веч­но­сти: «Ис­тин­но го­во­рю вам: что вы свя­же­те на зем­ле, то бу­дет свя­за­но на не­бе; и что раз­ре­ши­те на зем­ле, то бу­дет раз­ре­ше­но на не­бе» (Мф. 18, 18).

Веч­ность объ­ем­лет зем­ную вре­мен­ность, из веч­но­сти вы­хо­дят на аре­ну вре­ме­ни но­вые уча­ст­ни­ки ми­ро­вой дра­мы, ка­ж­дый в своё вре­мя и ме­сто, с соб­ст­вен­ным на­зна­че­ни­ем. В жиз­ни, в пы­лу бит­вы, ду­ша че­ло­ве­ка ско­ва­на ма­те­ри­аль­но­стью, её взор и соз­на­ние замкнуты мирским измерением. При вы­хо­де в веч­ность по окон­ча­нии плот­ской жиз­ни, обо­га­щён­ная опы­том зем­но­го пу­ти, ду­ша вос­со­еди­ня­ет­ся со сво­ей веч­ной серд­це­ви­ной, где вновь от­кры­ва­ет­ся зре­ние веч­но­сти. Из ог­ра­ни­чен­но­го сво­ей ро­лью уча­ст­ни­ка зем­ных со­бы­тий ду­ша пре­вра­ща­ет­ся во все­ви­дя­ще­го и все­по­ни­маю­ще­го зри­те­ля, когда все вре­ме­на и про­стран­ст­ва это­го ми­ра и всё про­ис­хо­дя­щее в нём от­кры­ты взо­ру веч­но­сти, но ду­ша не мо­жет при­нять воплощённо­го уча­стия в зем­ных со­бы­ти­ях.

Та­ким образом, на ка­ж­дый наш по­сту­пок взи­ра­ют все жив­шие и все бу­ду­щие по­ко­ле­ния, ка­ж­дое на­ше дви­же­ние не остаётся не­за­ме­чен­ным. В этом со­при­ча­ст­ность, со­бор­ность всех лю­дей, и в этом же их вза­им­ная от­вет­ст­вен­ность. Из веч­но­сти зем­ную жизнь на­блю­да­ют не рав­но­душ­ные зри­те­ли, а глу­бо­ко за­ин­те­ре­со­ван­ные уча­ст­ни­ки, ибо от про­ис­хо­дя­ще­го здесь и те­перь за­ви­сит итог жиз­ни про­шлых по­ко­ле­ний, и ус­ло­вия бу­ду­щих во­пло­ще­ний. Все лю­ди свя­за­ны со все­ми вза­им­ной от­вет­ст­вен­но­стью, так как серд­це­ви­ной ду­ши со­еди­не­ны в об­щем ло­не Со­фии как Ду­ше ми­ра. Все ду­ши род­ст­вен­ны и из­вест­ны друг другу в веч­но­сти. Здесь же за­да­ча в том, что­бы вспом­нить, опо­знать и во­пло­тить в зем­ной жиз­ни об­ще­че­ло­ве­че­скую род­ст­вен­ность.

В на­ше вре­мя че­ло­ве­че­ст­во всту­пи­ло в эпо­ху фи­зи­че­ской зре­ло­сти, что са­мо по се­бе не гарантирует зрелости духовной. Соз­да­ние аде­к­ват­но­го те­лес­но­го об­ли­ка и ов­ла­де­ние ма­те­ри­ей со­про­во­ж­да­ет­ся ду­хов­ной не­до­раз­ви­то­стью воплощённой ду­ши, не пол­ным осоз­на­ни­ем со­вер­шён­но­го и с­вер­шив­ше­го­ся в ми­ро­вой пло­ти. Тяж­кий груз про­шло­го не по­зво­лил под­го­то­вить­ся к соб­ст­вен­ной зре­ло­сти. Ци­ви­ли­за­ция как ни­ко­гда раз­ви­та, но пло­ды её ока­зы­ва­ют­ся гу­би­тель­ны­ми. Че­ло­век бо­лее чем ко­гда-ли­бо ста­но­вит­ся фак­ти­че­ски от­вет­ст­вен­ным за со­стоя­ние при­ро­ды, кос­мо­са, но со­вре­мен­ные по­ко­ле­ния бес­печ­ны и без­от­вет­ст­вен­ны, от­чу­ж­де­ны от ду­хов­ных ос­нов и твор­че­ско­го при­зва­ния ци­ви­ли­за­ции.

На­сту­пив­шая и не­со­сто­яв­шая­ся зре­лость мо­жет обер­нуть­ся стар­че­ским ин­фан­ти­лиз­мом и со­пут­ст­вую­щим ма­раз­мом – упад­ком, раз­ло­же­ни­ем. Вы­ход из кри­зи­са – в осоз­на­нии че­ло­ве­ком соб­ст­вен­но­го бо­го­по­доб­но­го дос­то­ин­ст­ва, сво­бо­ды и все­лен­ской от­вет­ст­вен­но­сти. Но са­мо­осоз­на­ние не­воз­мож­но без об­ре­те­ния все­лен­ской па­мя­ти. Что­бы по­нять, ку­да мы идём и вспом­нить, ку­да долж­ны ид­ти, не­об­хо­ди­мо вновь кри­ти­че­ским взо­ром обо­зреть путь кос­ми­че­ско­го во­пло­ще­ния.

Ду­ша че­ло­ве­ка во­шла в этот мир, низ­ри­ну­лась до глу­бин хао­са и за­тем воз­вра­ща­ет­ся на не­бо, но те­перь уже Но­вое Не­бо, не­ся с со­бой Но­вую Зем­лю. Нис­хо­ж­де­ние-вос­хо­ж­де­ние в одном измерении по­сле­до­ва­тель­ны, в другом – еди­но­вре­мен­ны. Они раз­во­ра­чи­ва­ют­ся в че­ло­ве­че­скую ис­то­рию, в то же вре­мя яв­ля­ют­ся судь­бой ка­ж­до­го че­ло­ве­ка. Про­жи­вая ис­то­рию, че­ло­ве­че­ст­во об­ре­та­ет не­что но­вое, но и те­ря­ет что-то из про­шло­го. По­гру­жа­ясь в мир, душа всё более от­кры­ва­ется зем­ным ре­аль­но­стям, но в ней ту­ск­не­ют рай­ские пер­во­об­ра­зы. Стре­мясь вер­нуть­ся на не­бо, мы об­ре­та­ем но­вое ду­хов­ное ви­де­ние, со­би­ра­ем и кри­стал­ли­зу­ем свою ду­шу, но, в то же вре­мя, те­ря­ем со­кро­вен­ную связь с кос­ми­че­ской пло­тью и при­род­ны­ми ду­ха­ми.

На за­ре че­ло­ве­че­ст­ва лю­ди бы­ли в бо­лее глубоких индивидуальных от­но­ше­ни­ях с при­ро­дой и боль­ше вла­де­ли её тай­на­ми. Ци­ви­ли­зо­ван­ное че­ло­ве­че­ст­во об­ры­ва­ет «пу­по­ви­ну», свя­зы­ваю­щую его с ос­но­ва­ния­ми кос­мо­са. Со­вре­мен­но­му че­ло­ве­ку, что­бы вспом­нить на­ча­ло ми­ро­вой ис­то­рии, как на­ча­ло во­пло­ще­ния, не­об­хо­ди­мо об­ра­тить­ся к древ­ним ми­фам – кла­до­вой че­ло­ве­че­ской па­мя­ти, по­ста­рать­ся взо­ром, умуд­рён­ным ис­то­ри­че­ским опы­том, про­ник­нуть в тай­ну древ­них ска­за­ний. Не слу­чай­но по-гре­че­ски од­ним сло­вом «ми­фос» обо­зна­ча­ет­ся и миф, и мысль, а так­же ска­за­ние, пре­да­ние, речь, сло­во, со­вет, ука­за­ние, во­прос, за­мы­сел, план, из­ре­че­ние, по­ве­ст­во­ва­ние, сказ­ка, сю­жет, фа­бу­ла.

АПОФЕОЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ МАНИИ

Формирование психологии идеологического избранничества можно проследить по книге И.Р. Шафаревича «Социализм как явление мировой истории», начиная с утопии Платона «Государство». Прежде всего, выделяется класс посвящённых, или избранных, остальные делятся на приближённых и отверженных. Посвящённые – группа эзотериков, приобщённых к тайным целям и методам тотального идеологического служения. Идеологические маньяки являются носителями идеологического откровения, их потребности оказываются требованиями самой идеологии. Приближённые служат слепым орудием посвящённых, или материалом идеологического переустройства. Наиболее заслуженные из них могут стать посвящёнными. Неугодные же отбрасываются в отверженные. Отверженные – большая часть живущих – принципиально чужды идеологии; сопротивляющиеся из них подлежат уничтожению, оставшиеся – порабощению режимом лжи и насилия. От рождения и до смерти отверженный отвержен и путь в посвящённые ему закрыт. Иногда отверженный может пробиться в приближённые, но и здесь он на подозрении по происхождению.

Избранные и посвящённые погружены в особое идеологическое поле, где культивируются античеловеческие качества. Прежде всего, идеомания ведёт к отрыву от традиционной культуры и её истоков. Духовно-нравственная деградация сопровождается созданием псевдокультуры, которая разрушает дисциплинирующие нравственные устои, раскрепощает демонические влечения. Идеологически посвящённый представляет собой тип духовного отщепенца, могущего происходить из любой социальной группы. Его мироощущение формируется вне укоренённости в истории, культуре, традициях.

В «Государстве» Платона существует разделение на философов (посвящённые), стражников (Приближённые), ремесленников и земледельцев (отверженные). Первые создают законы. Их «страстно влечёт к познанию, приоткрывающему им вечно сущее и не изменяемое возникновением и уничтожением бытие». Философы пополняются за счёт лучших стражей. Им принадлежит неограниченная власть в государстве. Стражники и воины – охраняют законы, лучшие их качества – это «качества сторожевой собаки». Ремесленники и земледельцы никогда не могут стать стражниками.

В христианской ереси катаров совершенные (посвящённые) составляли эзотерическую часть секты. Верящие (приближённые) должны были относиться к совершенному как к божеству и поклоняться ему. Совершенным было открыто всё учение секты вплоть до крайних её взглядов. Для самовоспитания они в мирской жизни должны были соблюдать многочисленные запреты. Верящие обязаны были содержать совершенных. Отверженные же – это большая часть людей, души и тела их являются порождением зла. Они не имеют надежды на спасение и обречены погибнуть.

Ярко выражена психология избранничества в секте XIII–ХIV веков «Свободные духи». Свободный дух – «это царь и властелин всего сущего, ему принадлежит всё, и он может им распоряжаться по своему усмотрению». Свободные духи безгрешны и свободны от моральных ограничений. Ничто, совершённое плотью такого человека, «не может ни уменьшить, ни увеличить его божественности». Поэтому он может предоставить ей полную свободу: «Пусть лучше погибнет целое государство, чем он воздержится от того, что требует его природа».

В ХV веке у таборитов верные, избранники Божии, апостолы (посвящённые) требовали уничтожения всех злых, врагов Божиих (отверженных). Действовать при этом было необходимо «ревностно и жёстко».

В ХV веке у анабаптистов избранные – это святые, чистые, которые свободны от всех запретов.

Все христианские секты и в этом измерении насаждали антихристианский дух.

Томас Мюнцер в XVI веке утверждал, что власть Бога на земле – это власть избранных (община, церковь, господство избранных). Этот народ является зеркалом всего мира. Для различения добра от зла, Бога от дьявола все должны довериться избранному. Он же «должен изложить откровение и идти вперёд, во главе». Приближённые должны исполнять роль меча для истребления безбожников. Безбожники же (отверженные) не имеют права жить, «разве только избранные им это позволят».

В XVI веке у Томаса Мора замкнутое сословие отцов (посвящённых) руководит государством, которое регулирует всю жизнь в стране. Главное занятие их состоит в «заботе и наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался своим трудом». Сами они освобождены от трудовой повинности. Отверженных Томас Мор характеризует так: «Простой народ с его тупой сообразительностью не в силах добраться до таких выводов, да ему и жизни на это не хватит, так как она занята у него добыванием пропитания».

В «Городе Солнца» Томаса Кампанеллы (XVI–нач. XVII в.) Верховный правитель, называемый также Солнцем, Метафизиком, – это самый учёный человек общества, знающий «историю всех народов, все обычаи, религиозные обряды, законы», знакомый со всеми науками. При Метафизике каста посвящённых – высокие должностные лица, сочетающие и функции жречества. Они обязаны «очищать совесть граждан». И Мор и Кампанелла предполагали наличие рабства.

В так называемом «Союзе равных» во Франции эпохи Великой революции равные – те же посвящённые и избранные, занимающие далеко неравное со всеми остальными положение. Они формируют план переустройства общества, поставляют для этого кадры и контролируют весь процесс. Большая же часть общества – отверженные – служит слепым орудием такого строительства.

Все идеократические сообщества созданы на небытийной основе и распространяют вокруг себя атмосферу разрушения и подавления: ненависть, агрессивность, тотальный контроль, все регламентируется, нивелируется, отменяются традиции, органичные нормы, разрушаются естественные границы. В некоторых идеологических системах открыто именовался движущий их дух. В секте «Свободных духов» культивировалось люциферианство, существовало поклонение сатане. У восставших еретиков в Умбрии в Италии в 20-е годы XIV века высшим божеством был сатана. Рентеры в Англии XVIII века утверждали тождество дьявола и Бога: «Дьявол есть Бог, ад есть небо, грех – святость, проклятие – спасение». Такая онтология вела к соответствующей морали: «наиболее совершенны или любезны Богу те мужчины и женщины, которые совершают наибольшие грехи с наименьшим раскаянием». Так француз Мелье – утопический коммунист – говорил о себе: «Я сам сейчас не более как ничто». Последними словами его завещания были: «Этим ничто я тут и закончу». Французский материалист Дешан в своей «Истинной системе» написал: «Всё – Ничто. Всё и Ничто – одно и то же… В чём причина существования? Ответ. Причина в том, что ничто есть нечто, в том, что оно – существование, в том, что оно – всё… Бог есть ничто: само существование».

Идеологически одержимые – посвящённые – спаяны в воинственный орден избранных – отщепенцев от человеческого сообщества. В XIX веке анархист М.А. Бакунин поучал: «Революционер – человек обречённый. Все нежные чувства родства, любви, дружбы, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в революционере. Он не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире. Он знает только одну науку – науку разрушения». С.Г. Нечаев (Ленин называл его «титаном революции») доводит принципы маниакального отщепенства до совершенства в «Катехизисе революционеров»: «Революционер – человек обречённый. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Всё в нём поглощено единым исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью – революцией». Таким образом, посвящённый, или избранный (революционер) – безличен и является слепым орудием, «плотью» и проводником идеологии. О роли приближённых в «Катехизисе» сказано: «У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров 2-го и 3-го разрядов, то есть не совсем посвящённых. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение». Отверженному же миру Нечаев отводил традиционную участь – уничтожение.

Так обстояло дело во всех идеократических режимах вплоть до нашего времени, когда избранные называли себя революционерами, нашей партией, авангардом, гегемоном, пролетариатом, передовым, или революционным, классом, а с начала девяностых годов – демократами. Приближённые – это союзники пролетариата, социально близкие. Отверженные же – это классовые враги, буржуи, враги народа, в первой половине девяностых они именовались красно-коричневыми, коммуно-фашистами. Меняются наименования, но един психологический тип и конституция – функциональная структура, только оттачивающиеся в веках.

Каковы общие черты избранных, посвящённых? Они ощущают причастность к некоему тайному тотальному заданию и регламентируют в соответствии с ним всю свою жизнь. Вместе с тем, избранный чувствует необузданную волю к подчинению мироздания идеологическим потребностям, к уничтожению всего, что этому сопротивляется. На этой основе он ощущает единство со всеми, кто «посвящен» в тайну служения (товарищи), испытывает враждебное отношение ко всем остальным людям. Посвящённый, всецело подчиняясь идеологическим нормам, ощущает себя неким источником правил для всех, распорядителем всего. Поэтому посвящённые чувствуют себя свободными от общечеловеческих норм, используют их как средство в достижении идеологических целей. Этим объясняется беспринципное манипулирование моральными принципами, тем более чудовищное, что оно не осознается.

Психология идеологического избранничества – это одержимость духами (бесами) небытия, идеологическая маниакальность, переживаемая как откровение: «Верховенский весь трясётся от бесовской одержимости, вовлекая всех в исступлённое вихревое кружение. Всюду он в центре, он за всеми и за всех. Он – бес, вселяющийся во всех и овладевающий всеми. Но и сам он бесноватый. Петр Верховенский, прежде всего, человек совершенно опустошённый, в нём нет никакого содержания. Бесы окончательно овладели им и сделали его своим послушным орудием. Он перестал быть образом и подобием Божиим, в нём потерян уже лик человеческий. Одержимость ложной идеей сделала Петра Верховенского нравственным идиотом» (Н.А. Бердяев). Нравственный идиотизм – это критерий идеологической вменяемости.

Таким образом, посвящённые – это «плоть» небытийной идеологии. Члены этого замкнутого сословия обретают внечеловеческий характер, познают высшее, истинное знание о мире. Апеллируя к этому знанию, каста посвящённых стремится перестроить мир в соответствии с ним. Для этого необходимо установить господство избранных, сосредоточить в их руках власть. Носителем идеологии не может быть какой-либо народ, класс, социальная группа, поскольку идеология враждебна всякому органичному социуму и нацелена на его разрушение. Быть идеологической плотью может лишь то общественное образование, которое изначально сложилось на идеологических принципах. РСДРП(б)-ВКП(б)-КПСС – это союз идеологически посвящённых, идеологически избранных, верных идеологии. Не случайно Сталин называл партию своеобразным орденом меченосцев, а Бухарин – революционным орденом. Это новая общественная (по существу антиобщественная) организация, несущая новую весть о мироустройстве, объединяющая кадры глобального переустройства и во имя этого призванная внедряться во все сферы жизни. Парт-ячейка проводит решения партии, которые должны нейтрализовать всякие проявления жизнеутверждающей воли во всех органичных ячейках общества. Этим положительная структура общества продублирована структурой ирреальности, цель которой – перерождение общества по небытийному проекту: «Партия – союз людей особого склада: вооруженные идеологией, они причастны новой действительности, которую эта идеология обещает миру» (А. Безансон).

Отношение к миру как к сырью для идеологического переустройства отменяет все законы, моральные нормы, традиции, естественные границы: «Диктатура пролетариата есть власть, осуществляемая партией, опирающейся на насилие и не связанной никакими законами» (В.И. Ленин); «Большевизм есть партия, несущая идею претворения в жизнь того, что считается невозможным, неосуществимым и недопустимым. Мы – партия, состоящая из людей, делающих из невозможного возможное» (Г.Л. Пятаков). Идеологическая одержимость проникает в святая святых внутренней жизни человека: «Всё, на чём лежит печать человеческой воли, не должно, не может считаться неприкосновенным, связанным с какими-то непреодолимыми законами» (Г.Л. Пятаков). Попрание всего и вся, одержимость святотатством наделяет чувством миссионерства при полном подчинении себя «великой» миссии радикальной переломки мироздания. Партия и есть сообщество людей революционной миссии, поэтому «ради чести и счастья быть в её рядах мы должны действительно пожертвовать и гордостью, и самолюбием, и всем прочим» (Г.Л. Пятаков[1]). В идеологизированном сознании размываются незыблемые жизненные ориентиры, произвольное обращение с нравственными категориями превращается в общезначимое моральное предписание. Истина становится относительной и классовой, мораль – революционной или буржуазной, жизненные устои – реакционными, а различные формы необузданной анархии, насилия и разрушения – прогрессивными, революционными.

Коммунистическая партия,[2] стремилась к распространению своей частичности на весь мир, требовала от своих служителей полной самоотдачи. Вместе с тем идеология редуцирует[3] человеческий микрокосм к партийной частичности, что лишает человека ощущения собственного «Я», делает его невменяемым и парализует волю: «Возвращаясь в партию, мы выбрасываем из головы все ею осуждённые убеждения, хотя бы мы их защищали, находясь в оппозиции… В прибегании к этому насилию, с целью сломить себя и быть в полном согласии с партией и сказывается суть настоящего большевика-коммуниста… Я буду считать чёрным то, что считал, и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней» (Г.Л. Пятаков). Критерий истины – в партии, более того, партия и есть сама истина: «Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией, ибо других путей реализации правоты история не создала» (Л. Троцкий). Весь жизненный горизонт сужается до партикулярного – частичного, то есть партийного. То, что не поименовано партийным языком, – не существует и не имеет права на существование. Место физической Вселенной, логического универсума занимает система партийного просвещения, идеологический универсум.

Насильственное превращение себя в винтик партии наделяет внутренней мотивацией для осуществления неограниченного насилия в обществе. Лишая человека всех человеческих достоинств и даже признаков, орден меченосцев одарял своих «рыцарей» ощущением огромной власти, чувством повелителей мира, ибо члены партии являются винтиками коллективного демиурга, захваченного глобальным переустройством мироздания. Но даже стремление к власти в данном случае не могло быть подлинным и не могло реализовываться вполне. Ибо подобное самоотождествление с идеологией – крайняя степень идеомании – делает человека нежизнеспособным вне партии. Это видно на примере неудачливых вождей коммунистической оппозиции. Будучи на гребне партийной карьеры, они производили впечатление гигантов, имеющих чёткие цели, железную волю, огромную мощь в манипулировании массами. Но как только судьба выбрасывала их за пределы генеральной линии партии, они оказывались безвольными слизняками. И даже перед лицом смерти, на которую их обрекла партия, они оставались преданными ей (Каменев, Зиновьев, Пятаков, Бухарин).

---

[1] Г.Л.Пятаков – один из лидеров партии, подвергшийся опале и затем покаявшийся.

[2] Партия – от французского parti – часть, группа.

[3] Редукция – сведение сложного к простому и высшего к низшему, примитивизация явления.

ГИБЕЛЬ БОГОВ НАТУРАЛИЗМА[1] Часть 16. Бо­го­че­ло­ве­че­ская диа­лек­ти­ка во­пло­ще­ния

Предлагается эскиз мироустройства, основанный на христианском Благовестии, учитывающий всё вышесказанное в книге «Под сенью Креста».

Те­ма во­пло­ще­ния веч­ной ду­ши че­ло­ве­ка – это во­прос о пло­ти ми­ра, о при­чи­нах и це­ли метаморфоз кос­ми­че­ской ма­те­рии. На­уч­но-тех­ни­че­ская ци­ви­ли­за­ция по­след­них ве­ков за­ня­та кро­пот­ли­вым тал­му­ди­ро­ва­ни­ем от­дель­ных фраг­мен­тов ми­ро­вой пло­ти. Соз­дан ог­ром­ный ап­па­рат нау­ки, на­ко­п­ле­ны гран­ди­оз­ные зна­ния, чуть ли не уд­ваи­ваю­щие­ся ка­ж­дые де­сять лет. Но зна­ния как та­ко­во­го и по­ни­ма­ния су­ти ве­щей ста­но­вит­ся всё меньше. Сле­пой эн­ту­зи­азм «все­зна­ния», гос­под­ствую­щий в на­уч­ной сре­де, уд­ру­ча­ет и вы­ну­ж­да­ет от­ка­зы­вать­ся от при­выч­ных под­хо­дов, ис­кать от­ве­ты на во­про­сы о смыс­ле, ко­то­рые сей­час не принято да­же ста­вить.

Эти по­ис­ки при­во­дят к убе­ж­де­нию, что тра­ди­ция хри­сти­ан­ско­го бо­го­слов­ст­во­ва­ния и фи­ло­соф­ст­во­ва­ния и есть за­бы­тая ус­та­нов­ка на обретение смыс­ла. Бо­го­сло­вие и фи­ло­со­фия бы­ли не от­вле­чен­ной за­умью, а ес­те­ст­вен­ной по­треб­но­стью по­зна­ния, пред­став­ле­ния­ми о жиз­нен­но важ­ных началах. Кон­цеп­ция гре­хо­па­де­ния, те­мы Бо­го­во­пло­ще­ния, тро­ич­но­сти, со­фий­но­сти, кре­сто­не­се­ния, сво­бо­ды, пер­со­на­лиз­ма – не аб­ст­ракт­ные и отвлечённые про­бле­мы, ре­ше­ние ко­то­рых ин­те­рес­но са­мо по се­бе как не­кая кра­си­вая за­да­ча. Это глу­бо­ко эк­зи­стен­ци­аль­ные про­бле­мы, яв­ляю­щие­ся ос­но­вой че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния. Без их решения мы не способны по­нять ни смысл жиз­ни, ни смысл кон­крет­ных яв­ле­ний.

Для то­го что­бы ра­зо­брать, что у нас под но­га­ми, мы долж­ны под­нять гла­за к не­бу и, очи­стив взор ли­це­зре­ни­ем выс­ших сущ­но­стей, раз­гля­деть зем­ные пред­ме­ты. В этой гла­ве я пред­ла­гаю эс­киз ми­ро­уст­рой­ст­ва, от­кры­ваю­щий­ся с бо­го­слов­ско-фи­ло­соф­ской по­зи­ции, опи­сан­ной в пре­ды­ду­щих гла­вах книги «Под сенью Креста».

В хри­сти­ан­ском ми­ре ещё не создана цельная картина хри­сти­ан­ской кос­мо­ло­гии – уче­ние о раз­ви­тии ми­ра, все­лен­ной. В существующих космологических представлениях сильны фраг­мен­ты вет­хо­за­вет­ной и ре­ци­ди­вы язы­че­ской космологии. Со­вре­мен­ное же сознание вымуштровано ан­ти­хри­сти­ан­ским гу­ма­ни­змом. В подлинно христианском «мироощущении космология становится антропоцентричной, а антропология христоцентричной» (арх. Киприан). Что­бы по­стро­ить хри­сти­ан­скую кос­мо­ло­гию – в со­от­вет­ст­вии с от­кро­ве­ни­ем Бо­го­че­ло­ве­ка, не­об­хо­ди­мо пре­ж­де об­на­жить пу­ти тео­ан­тро­по­го­нии (про­ис­хо­ж­де­ния и внут­рен­не­го взаи­мо­дей­ст­вия бо­го­че­ло­ве­че­ско­го на­ча­ла) и кос­мо­го­нии (про­ис­хо­ж­де­ния ми­ро­зда­ния), – пред­мир­ных им­пуль­сов Твор­че­ско­го Ду­ха. Кос­мо­ло­гия же есть от­ра­же­ние в пред­мет­ном ми­ре диа­лек­ти­ки тео­ан­тро­по­ло­гии – Бо­го-че­ло­ве­ко-во­пло­ще­ния.

Со­зи­дая мир Бог идёт на твор­че­ское са­мо­рас­пя­тие и на му­ку ро­ж­де­ния. Тво­рец не­по­сред­ст­вен­но и во всей пол­но­те Сво­ей сущ­но­сти про­ни­ца­ет до­бы­тий­ный ха­ос (зем­лю), об­ра­ща­ет его в ма­те­рию Но­во­го Тво­ре­ния, в плоть Но­во­го Бы­тия. Вхо­ж­де­ние-нис­хо­ж­де­ние Бо­га в ме­о­ни­че­ские безд­ны и есть Бо­го­во­пло­ще­ние, которое на­ча­лось пред­мир­но. Но это про­цесс бо­го­че­ло­ве­че­ский, в ко­то­ром у че­ло­ве­ка свой кре­ст­оносительный путь. Бог во­пло­тил­ся и ос­вя­ща­ет этим вхо­ж­де­ние в мир, при­зы­ва­ет к во­пло­ще­нию и че­ло­ве­ка. При­няв Хри­ста, как во пло­ти при­шед­ше­го Бо­га, хри­стиа­нин при­зван при­нять вме­сте с Ним и плоть ми­ра.

«Хри­сти­ан­ст­во, по су­ще­ст­ву сво­ему, есть прин­ци­пи­аль­ное и без­ус­лов­ное уп­разд­не­ние дуа­лиз­ма бы­тия ма­те­ри­аль­но­го и ду­хов­но­го, чув­ст­вен­но­го и умо­по­сти­гае­мо­го, т.к. при­не­сён­ная им “до­б­рая весть” от­но­сит­ся к спа­се­нию це­ло­го че­ло­ве­ка, с вклю­че­ни­ем его те­лес­но­го и чув­ст­вен­но­го бы­тия, а чрез не­го и все­го ми­ра, т.е. со вклю­че­ни­ем ма­те­ри­аль­ной при­ро­ды: “но­во­го не­ба и но­вой зем­ли по обе­то­ва­нию Его ча­ем, иде­же прав­да жи­вет”. Эта идея ду­хов­ной чув­ст­вен­но­сти, обо­же­ст­в­ляе­мой те­лес­нос­ти или бо­го-ма­те­рии, оп­ре­де­ляю­щая со­бой соб­ст­вен­но хри­сти­ан­скую муд­рость, бы­ла “бе­зу­ми­ем для эл­ли­нов”» (Вл.C. Со­ловь­ев).

Че­ло­век – жи­тель не­бес, но по­слан­ник Бо­жий в ми­ру. Че­ло­ве­че­ст­во – это ок­ро­вав­лен­ные паль­цы на дес­ни­це Твор­ца, погружённой в ми­ро­вую плоть. По­то­му «не хо­тим сов­лечь­ся, но об­лечь­ся, что­бы смерт­ное по­гло­ще­но бы­ло жиз­нью. На сие са­мое и соз­дал нас Бог и дал нам за­лог Ду­ха» (2 Кор. 5, 4-5). Мы пред­на­зна­че­ны при­нять ми­ро­вую плоть с её смерт­но­стью, но с тем, что­бы пре­об­ра­зить её сво­им вос­кре­се­ни­ем (что­бы смерт­ное по­гло­ще­но бы­ло жиз­нью).

Хри­стос Все­объ­ем­лю­щий присутствует в ми­ре как Смыс­ло­об­ра­зую­щий Ло­гос, под­дер­жи­ваю­щий строй бы­тия и бы­тие са­мо­го че­ло­ве­ка. Хри­стос при­сут­ст­ву­ет в ми­ре и тем, что здесь есть че­ло­век, ибо все мы – те­ло Хри­сто­во, плоть и чле­ны Его. Бог не ос­тав­ля­ет нас ни­ко­гда, ра­ди нас Он при­ни­ма­ет во­пло­ще­ние и кре­ст­ную му­ку. Бог про­хо­дит путь, ко­то­рый при­зван прой­ти че­ло­век. Бог вен­ча­ет этот путь спа­си­тель­ным для че­ло­ве­ка за­вер­ше­ни­ем, не­ве­ро­ят­ным и чу­дес­ным про­ры­вом из ло­на смер­ти – Вос­кре­се­ни­ем. В зем­ном пу­ти Ии­су­са Хри­ста явлен ду­хов­ный смысл кос­ми­че­ско­го пу­ти че­ло­ве­че­ской ду­ши.

Тво­ре­ние ми­ра, пред­ме­тов, су­ществ, кос­ми­че­ская эво­лю­ция – яв­ля­ют­ся ре­зуль­та­том эк­зи­стен­ци­аль­ной диа­лек­ти­ки Бо­же­ст­вен­но­го и че­ло­ве­че­ско­го сотвор­че­ст­ва. Ми­ро­зда­ние в глу­би­нах сво­их тео­ан­тро­по­мор­фич­но – несёт бо­го­че­ло­ве­че­ские фор­мы. Тео­ан­тро­по­ге­нез (про­ис­хо­ж­де­ние бо­го­че­ло­ве­че­ско­го взаи­мо­дей­ст­вия) кладёт на­ча­ло кос­мо­ге­не­зу (про­ис­хо­ж­де­нию кос­мо­са, все­лен­ной). Стерж­нем кос­ми­че­ской эво­лю­ции яв­ля­ет­ся ан­тро­по­ге­нез (про­ис­хо­ж­де­ние, со­тво­ре­ние, а за­тем са­мо­твор­че­ст­во че­ло­ве­ка), как путь об­ре­те­ния пер­во­об­ра­зом че­ло­ве­ка пол­но­ты лич­но­ст­но­го бы­тия. Ан­тро­по­ло­гия (раз­ви­тие че­ло­ве­ка) яв­ля­ет­ся не ре­зуль­та­том, а дви­жу­щим на­ча­лом кос­мо­ло­гии (раз­ви­тия ми­ро­зда­ния).

Метафизическое познание пытается проникнуть в глубины миросозидания, встречными векторами которого являются пути нисхождения Бога к миру и восхождения человека к Богу.

Путь нисхождения Творца к миру, Бога к человеку:

Теогония:

- Бог за пределами Бога – самоопределение Бога к творению.

- Становление Бога Богом-Творцом.

- Триипостасные взаимоотношения Бога-Творца в миротворении.

Космогония:

- Выделение в Боге лона рождения, формирование предвечной основы бытия.

- Противопоставление предвечного хаоса (библейская земля) и

- Мира духовных первообразов (библейское небо).

Антропогония:

- Рождение человека в Боге, предвечная богочеловечность.

- Творение первообраза человека (Адам, Ева).

- Происходящее в раю до акта «грехопадения».

Путь восхождения человека и мира к Богу:

Космология:

- Внедрение душ в хаос и становление космоса из хаоса.

- Хаос – материя – плоть – тело.

- Строение космоса, природная законосообразность.

Антропология:

- Выделение человекоподобного существа.

- Обретение человеком собственной плоти – человеческого тела.

- Кристаллизация личностного начала в человеке.

Теология:

- В природе – восстание человеческого духа из мрака хаоса и воплощение.

- В истории – очищение человеческого духа, персонализация и устремление личности к своему божественному источнику.

- Богопознание как форма самосознания разумного человеческого существа.

---

[1] Натурали́зм (фр. naturalisme; от лат. naturalis – природный, естественный) – материалистическое атеистическое мировоззрение, рассматривающее природу как универсальный принцип объяснения всего сущего.

В РУССКОЙ ЗАРУБЕЖНОЙ ЦЕРКВИ

 С митрополитом Виталием и архиепископом Илларионом

В девяностом году меня (как издателя журнала русской христианской культуры «Выбор», лидера Российского Христианского демократического движения) пригласили в Нью-Йорк выступить на заседании Синода Русской Православной Церкви за рубежом. Я рассказывал о начавшемся духовном возрождении в России. Но главным был вопрос о приходах Зарубежной Церкви в России. Говорил, что открытие параллельных приходов объективно никак не мотивировано: ни церковно-канонически, ни историей Церкви в России и за рубежом, ни современной ситуацией. Владыки вежливо выслушали, но возразили единогласно и как прописную истину: Церковь в России ещё и не Церковь, а филиал КГБ, а власть – полностью коммунистическая. Поэтому открывать приходы необходимо для возрождения православия в России.

Летом девяностого года встречался в Нью-Йорке с митрополитом Виталием – главой Русской Зарубежной Церкви. Присутствующий священник Глеб Якунин яростно убеждал владыку Виталия активно открывать приходы Зарубежной Церкви в СССР: Московская Патриархия – давно уже не Церковь, ибо всё её руководство – агенты КГБ. Я с этим не мог согласиться категорически и убеждал, что открывать параллельные приходы в России нельзя, прежде всего потому, что по опыту истории известно: разделить и расколоть что-либо легко, а воссоединить впоследствии очень трудно. Православные приходы разных юрисдикций создают нездоровую атмосферу соперничества, дрязг, провинившиеся священнослужители получают возможность избежать санкций священноначалия, перейдя в соседнюю юрисдикцию. Кроме того, раскол создаёт благоприятные возможности для режима государственного атеизма разлагать церковную организацию и усугублять раскол, инфильтрируя агентов к зарубежникам.

Высказался я и о послании митрополита Виталия, по которому при переходе приходов Московской Патриархии в юрисдикцию Зарубежной Церкви все прихожане должны коленопреклоненно каяться перед иерархом Зарубежной Церкви. Было бы понятно, если бы представитель Зарубежной Церкви призывал покаяться обе стороны: православные за рубежом во многом сохранили чистоту предания, но только благодаря тому, что покинули поле российской брани с богоборчеством; мы в России многое утеряли, но сохранили остатки веры в пасти «красного дракона». Но владыка Виталий ухватился за «свидетельства» о. Глеба Якунина и ответил очень резко: это мы здесь в пасти дракона, ибо боремся с различными ересями, в том числе с булгаковщиной, шмемановщиной; но только мы знаем, как правильно славить Бога. Радикально, как о непростительных смертных грехах, а не вынужденных исторически изживаемых компромиссах, было сказано и о сергианстве, и об экуменизме. Московская Патриархия была характеризована по Якунину – это не Церковь, а отдел КГБ. Стало ясно, что раскол непреодолим, пока у руководства Зарубежной Церкви остаются люди, пронизанные гордыней и, вместе с тем, вполне суетными мирскими пристрастиями: они ведь действительно ждали, что православный народ в России покается перед ними и пригласит въехать в кремлевские соборы.

Выступление на Синоде РПЦЗ

Следующую попытку как-то повлиять на ретроградную позицию руководства Зарубежной Церкви я предпринял вскоре после августа 1991 года. На волне успехов РХДД по раскрепощению религиозной жизни в стране осенью 1991 года мы попытались проявить инициативу по объединению Русских Церквей. Нам как народным депутатам России удалось убедить Ельцина в исторической важности церковного объединения и его возможной исторической роли. Президент уполномочил председателя Комитета Верховного Совета РФ по свободе совести и меня как председателя подкомитета ВС вступить в качестве посредников в переговоры – сначала с руководством Зарубежной Церкви.

 С архиепископом (ныне митрополит – глава РПЦЗ) Илларионом в монастыре РПЦЗ в Джорданвилле. 1990 год.

 Я позвонил митрополиту Виталию в Нью-Йорк и подробно рассказал об инициативе российского президента (которая была сформулирована нами же) о посредничестве в воссоединении Церквей, предложил, чтобы мы – руководители Комитета – приехали в Нью-Йорк для предварительного обмена мнениями. Моими аргументами были – и крах коммунистического режима в России, и принятие законов, предоставивших Церкви свободу, и необходимость объединения всех сил страны и зарубежья в тяжелейшей работе по возрождению России. Надо сказать, что первая реакция владыки Виталия была вполне благожелательная. Он живо заинтересовался постановкой проблемы, не исключал подобный подход, задавал много вопросов, попросил перезвонить через два дня. Но через несколько дней со мной говорил уже другой человек – и по тону, и по содержанию. Мне было сказано, что в России ничего не изменилось, у власти находятся перекрашенные коммунисты, в руководстве же Патриархии – агенты КГБ, поэтому в настоящее время Зарубежной Церкви не с кем вести переговоры в России. Конечно, была в его словах и доля горькой правды, но по большому счёту это был голос всё той же гордыни. Мои аргументы о том, что нам – небольшой группе православных и антикоммунистов в Российском парламенте – удалось многое сделать, что говорит об изменении ситуации в России, в которой уже сейчас есть возможности для христианского делания, – не возымели действия. Я понял, что проблемы воссоединения можно обсуждать только со следующим поколением иерархов Русской Зарубежной Церкви. Что и подтвердилось впоследствии воссоединением Русских Церквей.

Вместе с тем, пытаясь актуализировать проблему воссоединение Церквей, в ноябре 1991 года мы с Глебом Анищенко обратились к иерархам Московской Патриархии и Русской Зарубежной Церкви.

ОБРАЩЕНИЕ

ПО ПОВОДУ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

МЕЖДУ ДВУМЯ ЧАСТЯМИ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Нас побуждает сделать это обращение не гордыня и стремление поучать иерархов, не политические мотивы, а боль и тревога чад Русской Церкви за её судьбу. Мы чувствуем, что раны, нанесённые Церкви богоборческими силами, проходят и через наши сердца.

И, может быть, самой страшной из этих ран является разделение на разные юрисдикции. В прежние годы это воспринималось как насильственный акт, произведённый над Церковью безбожной властью. Сейчас, когда давление этой власти ослабло, а в некоторых областях вообще исчезло, проблема приобретает внутрицерковное значение.

Между тем, изменения, происшедшие в последнее время в Московской Патриархии открывают, как нам кажется, прямой путь к разрешению основных противоречий между двумя юрисдикциями. Осталось всего несколько шагов для снятия разногласий по поводу прославления новомучеников, выражения церковной позиции по отношению к «Декларации» 1927 года, в вопросе об обрядовой стороне крещения. Представляется возможным найти компромисс и по поводу участия Русской Церкви в экуменическом движении. Что же касается покаяния в прошлых грехах, о котором говорит Зарубежная Церковь, то приемлемым для всех могло бы стать общецерковное покаяние объединившейся Русской Церкви.

 Однако, не смотря на все эти, казалось бы, объективные предпосылки, никакого реального движения навстречу друг другу двух юрисдикций, увы, не наблюдается. Наоборот, разделение заходит всё дальше, вплоть до открытых столкновений.

Большинство представителей обеих сторон стараются, как правило, избегать слова «раскол». Но, думается, это происходит не от того, что они не видят зловещих признаков, а от страха перед тем, что раскол может стать реальностью. История Русского Православия должна бы выработать у нас антираскольный инстинкт: ведь в конце ХХ-го века ещё и приблизительно не изжиты последствия раскола века XVII-го, имевшего столь ужасающее влияние на судьбу Церкви и страны. И в самом деле страшно подумать, что мы находимся на пороге нового раскола. Но, как это ни прискорбно, действительность именно такова.

Увы, обе юрисдикции делают шаги по этому опасному пути. Зарубежная Церковь, например, открывает свои приходы в России – и в одной епархии оказывается два епископа. Московская Патриархия вновь прославляет святых, уже кананонизированных Зарубежной Церковью. Всё эти признаки того, что речь начинает идти не о двух частях одной Церкви, а о двух разных Церквах.

Нельзя думать, что если расчленить единый организм, то жизнь сохранится в какой-то его части. Так же нельзя представить, что одна из юрисдикций продемонстрирует своё преимущество перед другой, и все люди перейдут из «плохой» в «хорошую». Или же, что одна юрисдикция «вразумит» другую. Зная нынешнее состояние нашей паствы, можно с уверенностью сказать, что церковный народ в большинстве своём не сможет, да и не захочет разбираться в юрисдикционных тонкостях. Он сделает выбор, руководствуясь субъективными факторами. Всё будет зависеть от того, кому какой священник больше понравился или какой храм находится ближе к дому. Но, совершив выбор по этим внешним признакам, люди уже будут отстаивать своего батюшку и свой храм, противопоставляя их соседям из иной юрисдикции. Со временем на это неизбежно должны будут наслоиться некоторые обрядовые различия, и раскол окончательно оформится, перейдя в каноническую сферу. Причём, исторический опыт показывает, что раскол никогда не разбивает Церковь на две части: осколки летят во все стороны. Уже сейчас начинает появляться всё больше «богородичных центров», неканонических ответвлений Катакомбной Церкви, Православно-католических общин и т.д.

Упаси нас, Господи, от того, чтобы и в дальнейшем события продолжали развиваться подобным образом! Сейчас, как нам кажется, наступил решающий, а может быть, и последний момент для того, чтоб переориентировать ход их развития. К этому есть внешний формальный повод. Российское правительство готовится издать постановление о возвращении отнятого церковного имущества, в том числе храмов, их исконным владельцам. И тут встают серьёзнейшие проблемы.

Одним из вариантов является передача зданий в собственность каждой общины. Это может быть приемлемым для ряда религий, но явится губительным для Православной Церкви, так как неизбежно разорвёт её единое тело на отдельные куски. Кроме того, здесь есть и неразрешимые практические трудности. Ведь получив в собственность православный храм, община может перейти в другое вероисповедание, религию или заняться деятельностью, для которой религия является лишь внешним прикрытием. Как государственный орган может определить «степень православности»?

Несомненно, что единственным выходом тут является передача зданий централизованным религиозным объединениям (для тех религий, где таковые существуют). Но тут и встаёт вопрос о двух (если не трёх) юрисдикциях внутри Русской Православной Церкви. Христианская мораль и принципы правового государства в равной мере требуют, чтобы обе юрисдикции были признаны законными правопреемниками дореволюционной Русской Церкви. Ведь разделение и отторжение от материальных ценностей произошло под воздействием преступных, внешних по отношению к Церкви сил. Если два владели одним домом, а потом бандиты избили одного и прогнали другого, то надо ли спрашивать, как справедливо решить имущественный вопрос между их наследниками? возвращение изъятой церковной собственности исконным владельцам мы должны воспринимать как акт покаяния со стороны государства. Таким же покаянным актом должно стать и возвращение имущественных прав тем, кто был насильно изгнан из страны.

Гораздо более сложным является вопрос о том, как этот принцип воплотить в реальную жизнь. Поделить всё на две равные части? Или отдать тому, кто первым успел попросить? Наивным и неправильным будет любое решение любого государственного органа, так как он будет вынужден вторгаться в область внутрицерковных отношений. Трудно даже вообразить, из каких принципов должен будет исходить судья или чиновник, решающий вопрос о передаче имущества одной из общин двух разных юрисдикций.

Церковь не имеет права отдавать жизненно важный для себя вопрос на решение ещё недавно враждебного, а сейчас нейтрального по отношению к религии государства. Единственный выход состоит в том, чтобы Церковь сама попыталась разобраться во внутренних проблемах и лишь осведомила о своём решении соответствующие государственные органы.

Первым шагом на этом пути могло бы стать создание согласительной комиссии по вопросу о церковном имуществе, состоящей из клириков и мирян, полномочно представляющих обе юрисдикции. Это приблизило бы нас не только к решению проблемы собственности. Комиссия могла бы стать зачатком предсоборного совещания. Могла бы начаться работа по подготовке Собора, который восстановил бы целостность Русской Церкви.

В ситуации страшного кризиса, длящегося уже много десятилетий, мы должны призвать на помощь христианскую терпимость, любовь, мудрость, сделать шаги навстречу друг другу и соединиться во имя Христа.

В.В. Аксючиц – сопредседатель Думы РХДД. Народный депутат РСФСР

Г.А. Анищенко – сопредседатель Думы РХДД, гл. редактор газеты «Путь»

Михаил БОЛОТОВСКИЙ "ЗА ФЛАЖКИ"

Книга Виктора Аксючица «Миссия России», вышедшая в издательстве «Белый Город» в 2010 году и появившаяся накануне Пасхи в книжных магазинах, вызвала поначалу множество шутливых отзывов, вполне, впрочем, беззлобных.

Подарочный вариант, немалая цена, суперобложка и футляр, более шестисот страниц в формате 270 на 360 мм, пять с лишним килограммов веса. Едва ли не первый широко разошедшийся комментарий к ней – слова одного из клириков Московской епархии: «В руках не удержишь, читать ее можно только с аналоя, или алтарников звать, чтобы помогали». Но время шуток быстро прошло, книгу начали читать и без помощи алтарников, о ней заговорили философы истории и историософы (у нас отчего-то модно путать или, хуже того, объединять две эти разные дисциплины), её стали покупать люди даже не среднего, а самого скромного достатка. Постепенно стало ясно, что за глянцевой обложкой и роскошными иллюстрациями кроется текст, заслуживающий куда более серьёзного обсуждения, чем разговор о полиграфических качествах издания.

Собственно, книги Аксючица всегда вызывали повышенный интерес. Продиктован он был порой искренним интересом к работам этого философа, порой – давними счётами времен Верховного Совета 1990-93 годов (где Виктор Владимирович отстаивал православную русскую идею со свойственным ему пылом, не слишком обременяя себя куртуазностью и наживая немало недоброжелателей), порой – естественным и простительным желанием поспорить даже с очевидным. Что же до «Миссии России», то здесь без большой боязни ошибиться можно предсказать «великую сечь» как первых, так и вторых, и третьих: книга, которую автор писал около пятнадцати лет, дает повод и для споров, и для восторгов, и для брани.

Попытки приблизиться при рассмотрении российской истории если не к разгадке, что едва ли посильно для человека, то хотя бы к частичному пониманию Замысла Божьего предпринимались многим выдающимися отечественными умами. Аксючиц, на первый взгляд, не открывает здесь ничего нового. Весьма скоро выясняется, однако, что эту книгу надо читать, а не просматривать. И тогда, при вдумчивом чтении, замечаешь, что Аксючиц идёт существенно дальше многих своих предшественников.

Историософия религиозна по определению, по самой сути своей, по естеству она не может быть атеистической. Но и Соловьев, и Леонтьев, и Ключевский, и Бердяев, и многие другие ставят в своих работах вполне внятный предел религиозности аргументов и толкований, предел, дальше которого не заходят. Сознательно упрощая, их подход можно сформулировать так: «Не надо видеть Бога там, где его, быть может, нет». В подкладке этого подхода лежит, по всей видимости, вполне понятная боязнь переборщить, поддаться искусу переадресации любой мало-мальски спорной темы на высшие силы, а заодно оттолкнуть читателя, задолго до торжества воинствующего материализма привыкшего к материалистическому стилю изложения всего, что связано с историей. Аксючиц такой боязни не испытывает (хорошо это или плохо – совсем другой вопрос).

В недавнем интервью «Церковному вестнику» [http://www.e-vestnik.ru/section/33/1278] он говорит так: «Историки, которые были убежденными верующими, не распространяли своё религиозное мировоззрение на историю. И Соловьев, и Ключевский были верующими, но их исторические курсы были вполне позитивистскими. Подобный подход индифферентен по отношению к религии, поэтому его может разделять и атеист». И далее: «У меня сформировалось представление, что история любого народа (в первую очередь, меня интересовала судьба русского народа) есть судьба некого исторического субъекта, который не абстрактен, а вполне конкретен, обладает не только телом, но и вечной соборной душой». То есть мы имеем дело с осознанной декларацией того, что историю можно и нужно рассматривать с чисто религиозной точки зрения; равно как и народ – подобно каждому из нас – не только телесен, но и одушевлен. Собственно, вся «Миссия России» – это авторская попытка (на мой взгляд, весьма убедительная и ценная, но речь даже не о правоте или неправоте Аксючица, а об очевидном «прорыве за флажки») доказать свои тезисы в максимально подробном разговоре с читателем или критиком.

А вот из самой книги, из финальной ее части: «Человек в измерении вечности оказывается не безответственным манипулятором природного вещества, а венцом творения Божьего, малым творцом, призванным к преображению бытия». И чуть ниже: «Всемирная история творится не только вовне, но и отражена в душе и теле человека, – как вселенский путь вечной души к Богу». История, таким образом, есть не просто хроника событий, но в первую очередь хроника движения человечества на пути к спасению или погибели, и воспринимать ее позитивистски – ошибочно, невозможно. То, что это рассматривается на примерах из истории России и Русского Православия, никак не отменяет универсального характера высказанных мыслей. Впрочем, уже по прочтении первых частей книги заявленное в цитате из «Церковного вестника» стремление шагнуть дальше предшественников не кажется излишне самонадеянным.

Перед критиком, к слову, тут открывается широкое поле для иронических суждений в стиле памятного Ликоспастова из булгаковского «Театрального романа»: «Эсхил, Софокл и Максудов!.. Да откуда он взялся?.. Жуткий тип…». Не просто пойдя на нарушение положенного классиками предела, но и декларируя это без каких-либо уверток, Аксючиц будто сознательно вызывает на себя упреки такого рода. Не стремясь предвосхитить ход и итоги предстоящих споров, хочу спросить: «А почему бы, собственно, и нет? Кто из нас станет Эсхилом, кто Максудовым, а кто останется Ликоспастовым – нам ли судить?». Спорить надо о сути произнесенного слова, а не о том, кто именно это слово произнес.

А по сути с Аксючицем спорить, безусловно, можно и нужно. Вспоминая о том, как часто он подвергался недобросовестной критике, нельзя по чести не признать, что порой его критики и оппоненты выглядели как минимум в равной степени убедительно, а то и убедительнее его самого. Навскидку вспоминая, с чем не согласился сам по ходу чтения, возьму хотя бы разночтения с трактовкой принадлежности русских, украинцев и белорусов к единому этносу. Так, говоря о непомерно значительной роли инородцев в перевороте 1917 года, Аксючиц сначала причисляет к таковым украинцев Дыбенко и Крыленко (с.575), а затем пишет (на мой взгляд, совершенно справедливо) о том, что «истории неизвестны ни украинская, ни белорусская нации… в истории нет свидетельств распада русского народа (с.590)».

Конечно, это мелочь, очевидная помарка. Будут, без сомнения, возражения по много более серьёзным вопросам – слишком уж решительно заступил Виктор Аксючиц за иные «неприкосновенные» флажки. Полагаю, что с доброжелательными замечаниями, не празднословного спора ради сделанными, автор книги или согласится, или, по меньшей мере, возразит на них столь же доброжелательно. Проявлявшаяся прежде резкая его реакция на критику связана, очевидно, с обилием упомянутых выше бесчестных политизированных нападок в прошлом, с некоей «исторической памятью» о годах христианского диссидентства или участия в большой политике. Хотелось бы надеяться, однако, что сегодня, когда Аксючиц далеко отошел как от первого, так и от второго, накал страстей снизится, и мы услышим внятные, спокойные аргументы – как со стороны тех, кого автор убедил, так и со стороны тех, кто остался с ним не согласен. По крайней мере, книга «Миссия России» заслуживает именно такого уровня разговора, поскольку сама этот уровень задаёт.