Судьбоносный спор (конец XV - начало XVI веков). 7. Иосифлянский раскол.

Сергий Радонежский сочетал установки на духовное созерцание и активное мирское делание. После преподобного Сергия из единого корня образовались две традиции. Влияние созерцательного мистицизма Троице-Сергиева монастыря распространилось на север, в Заволжье, а на юге – в Центральной России и Москве возобладала активная общественная направленность. Московское монашество занято культурными, общественными и политическими проблемами. В споре нестяжателей и стяжателей столкнулись выросшие из единого источника две религиозные установки:

1) отказ от мира ради духовного самосовершенствования, правда Царства Небесного внутри человека и мистическое единение души с Богом;

2) общественное служение Церкви и воздействие её на мир.

Иосифлянство утверждало социальное служение Церкви, «своего рода хождение в народ и воспитание народа» (прот. Георгий Флоровский). Деятелей и борцов стяжателей уравновешивала созерцательная позиция нестяжателей, которые формировали сферу духовных ценностей, необходимых для праведной социальной активности. В христианской Церкви всегда проходил водораздел между верными хранителями Христовой истины и суровыми борцами за её распространение. Без деятелей-борцов исторический хаос затопляет христианскую культуру. Без носителей евангельской духовности христианское воинство вырождается в разрушителей христианских основ. Дополняя друг друга, обе традиции создают творческое поле христианской культуры. При уничтожении одной из них вырождается другая. Восторжествовавшая тенденция теряет цельность, становится тенденциозной, радикальной. С разгромом нестяжателей была разрушена диалектическая гармония национального духа.

Нестяжательство само по себе не могло выражать полноту христианской истины, но и не претендовало на это. Нестяжательское отношение к жизни было чревато опасностью забвения о мире и его нуждах, оно могло выродиться в бездейственность, квиетизм. Иосифлян поразил коллективистский и социальный соблазн, нестяжателей подстерегал соблазн индивидуалистический и спиритуалистический. Нестяжательство застраховывалось от индивидуалистических крайностей широтой своей позиции. Оно могло выйти за свои пределы, что было характерно для русской духовности. Нил Сорский не отвергал разнообразных путей, взаимодополняющих в единстве Церкви. Чувство меры и искренняя религиозность удерживали Иосифа Волоцкого на грани истины. Но некоторые его черты – нетерпимость, жестокость по отношению к идейным противникам, формализм мышления, приоритет внешней деятельности – принуждали переходить эту грань. У его последователей возобладала доктринёрская логика, которая сдерживалась искренней религиозностью основателя.

Иосифлянская школа не нацелена на воспитание в народе христианских добродетелей – любви, совести, нравственности, духовности. Многие срывы в русском характере являются результатом псевдохристианской муштры. Народное благочестие стремилось компенсировать этот недостаток: в XVI веке расцветает юродство как реакция на господствующее иосифлянство. Если иосифлянство стало опорой власти, то функцию духовного и нравственного увещевания власти исполняет не Церковь, а юродивые.

Националистическое по форме иосифлянство соединяло дурные византийские и западные влияния. «В 1497 году преп. Иосиф порвал с Москвой и подчинился князьям Борису Волоцкому и Андрею Угличскому, искавшим покровительства у короля Казимира. В 1507 году преп. Иосиф вернулся под власть великого князя, но основные черты его идеологии сложились в длительный период разрыва, когда он находился в сфере польско-католического влияния» (Л.Л. Регельсон). Иосифляне насаждали националистическое чванство, обскурантизм – враждебность к христианскому просвещению. В том числе и поэтому Русь упустила историческую возможность привлечь после падения Византии для создания регулярных высших школ (университетов) высокообразованных греков, которых сманивали в Италию. «Переоценить последствия этой трагической национальной ошибки трудно» (В.Л. Махнач).

Светочам русской святости Феодосию Печерскому, Сергию Радонежскому, Нилу Сорскому было присуще бескорыстное стремление к истине, которое открывает путь положительным проявлениям национальной культурной самобытности. Ориентация на вселенскость и универсализм не подавляет индивидуального, а наделяет его общезначимостью. Иосифлянство было оторвано от основ русской религиозности и Вселенского Православия, привносило чуждый агрессивный партикуляризм. Тоталитарность мышления, агрессивное неприятие других церковных позиций, узость духовного горизонта привели к вырождению положительного в иосифлянстве, ибо частная истина превращается в ложь, когда её противопоставляют истине целостной.

Поляризация проходила по основным проблемам жизни. «Спор шёл о самых началах и пределах христианской жизни и действия… Сталкивались два религиозных замысла, два религиозных идеала… В этот спор были вовлечены сами религиозные массы» (прот. Георгий Флоровский). Иосифляне в борьбе с нестяжателями раскололи православную духовность, изгнали с исторической арены важнейшую традицию православной духовности.

В итогах борьбы стяжателей и нестяжателей обнажилось противостояние мистического натурализма и духовного христоцентризма, антиличностной реакции язычества и христианского персонализма. С одной стороны, торжествует боязнь Христа Пантократора как жестокого Судии, с другой – любовь и доверие ко Христу, распятому и страдающему за человечество. У иосифлян доминирует вера в немилостивого Небесного Царя, у последователей Нила Сорского – вера в любящего и милосердного личного Бога, у стяжателей – вера из страха, у нестяжателей – вера из любви. Сталкиваются суровая дисциплина, взнуздывающая и заковывающая, и кроткая всепреображающая любовь. Бог иосифлян – не распятый и воскресший Христос, любящий и милующий, а ветхозаветный Яхве – гневный, жестокий, который, по Иосифу Волоцкому, «по природе бурен и неистов… Он добивается своей цели страстно и раздражительно». У Иосифа Волоцкого сочинение догматического характера носит своеобразное название: «О перехищрении и коварстве Божием». Иосифлянство – это ветхозаветное благочестие на христианской почве, искушение судебной справедливостью, одержимость юридическим обоснованием добра, попытка спасения через жестокую дисциплину. В нём присутствует скрытая подозрительность к самодостаточности небесного, попытка подпереть небесное земным, по-мирски обосновать горнее. В результате профанируется высшее, вечное подменяется временными формами. Логика иосифлянства выводит за пределы христианства, жизнь, которую оно выстраивает, является христианской только на поверхности.

Об этом свидетельствует и тот факт, что «направление, восторжествовавшее в жизни и в иерархическом строе русской Церкви, далеко не торжествует в лике её святых. Можно наблюдать скорее обратное соотношение. К святым “иосифлянского” направления можно причислить с уверенностью лишь Даниила Переяславского и Герасима Болдинского. Никто из непосредственных учеников преп. Иосифа не был канонизирован» (Г.П. Федотов). Святые олицетворяют идеальную, праведную сторону народной души. Святость задаёт идеал, к которому тянется народное благочестие и в свете которого народ судит свои пороки, обличает многие господствующие формы жизни. Иосифлянство приземляло православные идеалы. В качестве достойного провозглашается обыденное, общезначимым утверждается преходящее, нормой признаются распространённые пороки. Внешнее торжество иосифлянского идеала не доказывает его истинности, скорее свидетельствует о преклонении перед силами мира сего. Иосифлянство не столько проповедовало евангельский идеал, сколько пыталось церковно освятить сложившуюся мораль, устоявшиеся предрассудки. Оно приспосабливало евангельскую истину к злобе дня, пыталось санкционировать Евангелием житейские формы. Христианская истина тускнела и искажалась в сутолоке мирской обыденности.

О подлинно христианской духовности свидетельствовало нестяжательство, изгнанное из официальной церковной жизни. Нестяжательская традиция тлела в укладе некоторых монастырей, сохранялась в формах народного благочестия вопреки насаждаемой официальной церковности: «Но гармония, со столетиями уже как бы наследная, – выжила и сквозь Раскол, и сквозь распорядительные десятилетия Петра и Екатерины, – отхлынула от верхов, покинула верхние ветви на засыхание, а сама молчаливо вобралась в ствол и корни, в крестьянское и мещанское несведущее простодушие, наполняющее храмы. Они ошибочны даже в словах молитв (но их пониманию помогает церковный напев), только знают верно, когда креститься, кланяться и прикладываться. И в избе на глухой мещерской стороне за Окою дремучий старик, по воскресеньям читающий Евангиль своим внукам, искажая каждое четвертое слово, не доникая и сам в тяжелый славянский смысл, уверенный, однако, что само только это чтение праздничное унимает беса в каждом и насылает на души здравие, – по сути и прав» (А.И. Солженицын).

Сложившуюся ситуацию можно характеризовать как иосифлянский раскол – образование церковного течения на основе частной идеи, претендующей на полноту истины. Тотальная сосредоточенность на частностях и абсолютизация второстепенного перекрывают возможность восприятия целостной истины. Иосифлянство, сохраняя видимое согласие с основными догматами христианства, уводило от христианства обмирщением, искажением религиозных идеалов, переориентировкой религиозной энергии. «То, что совершилось в Русской Церкви в столетие после падения Византии, было настоящей духовной катастрофой, последствия которой придают трагическую окраску всем последующим векам русской истории.  В конечном счёте, и сегодня мы пожинаем отдельные последствия именно этой катастрофы... Именно религиозный выбор влечет за собой неисчислимую цепь последствий, определяя судьбы отдельных народов и, в конечном счете, всего человечества». (Л.Л. Регельсон).

Чем исторически обусловлен иосифлянский крен в русской духовности? Интегрируя субъективные мотивы и объективные обстоятельства, приходишь к выводу, что решающее значение сыграло пагубное наследие двухвекового татаро-монгольского ига. Порча национального характера, понижение культуры, искажение морали, потеря некоторых идеалов не могли не сказаться на духовном самоопределении народа. Невыносимые условия жизни требовали от человека и государства силы и жёсткости, что не благоприятствовало формированию сложных и утончённых душ. Иосифляне персонифицировали стихии исторического рока и фатума, захлестнувших возрождающуюся русскую православную духовность.

Так в конце XV – начале XVI века глубинные противоречия национального бытия привели к расколу национальной психеи, что стало причиной духовных катастроф в будущем. С разгромом нестяжателей была разрушена экзистенциальная диалектика двух православных традиций. Насаждение внешнего, обрядового исповедничества привело к охлаждению веры. В атмосфере теплохладности и индифферентизма тускнели идеалы, при ослаблении духовного напряжёния разнуздывались демонические стихии. Иосифлянство насадило в официальной жизни натуралистическую антиперсоналистическую ориентацию. В средневековом человеке было много юных природных сил, нуждающихся в суровом воспитании. Но была и духовная тяга, которой можно было доверять и довериться. Иосифлянство, пресекая свободу личного самосовершенствования, задерживает рост духовных сил народа и кристаллизацию личностного начала. Историческая перестраховка и духовная робость при преобладании натуралистических форм оказались неоправданными. Гарантий будущему это не дало и лишило возможности своевременного решения болезненных проблем. Христианское завоевание мира извне не могло удаться, ибо это не христианский путь. Натуральные формы жизни, на устроение которых бросаются все силы и которым приносятся величайшие жертвы, рано или поздно рушатся, ибо это то, что моль и ржа истребляют. Рухнут все могущественные царства и империи, как рухнула великая Российская империя. Наш трагический опыт должен напомнить нам, что незыблемыми остаются только духовные ценности, обретение которых является историческим назначением народа. Христианство призывает не к накоплению внешней мощи, а к историческому накоплению духовной свободы, любви и милосердия – во взыскании Нового Неба и Новой Земли. Христианское преображение мира может быть только через духовное совершенствование человека, через становление богочеловеческого образа личности. Общественные и государственные формы имеют ценность в той степени, в какой предоставляют благоприятные условия для богоуподобления личности. Иосифлянство повернуло Россию на путь, который через многие срывы и потери привёл её на поле исторической брани XX века духовно безоружной.

Таким образом, из двух взаимодополняющих духовных путей один был разрушен, другой гипертрофирован и тем искажён. «Первая возможность была в том, чтобы продолжать развивать и воспитывать взыскующий истину человеческий ум, углублять духовное делание, развивать церковное творчество; не боясь разномыслий, в духовном состязании созидать соборное многообразие народной и церковной жизни: это был исихастский, синергический, восточно-православный путь. Вторая возможность – властной рукой остановить разброд и шатания, запретить обсуждение болезненных и острых вопросов, закрепить достигнутое как вечный канон, пресечь "бесконтрольное" духовное делание, ввести личный подвиг в строгие рамки монастырской дисциплины, установить единство мысли и образа жизни, унифицировать церковный обряд, укрепить хозяйственное и политическое положение Церкви, поставить ее на службу конкретным задачам растущего государства. Духовная трагедия Московской Руси была не в том, что в Церкви возникли две остро столкнувшиеся партии – Иосифа Волоцкого и Нила Сорского; беда была в том, что победа одной из партий оказалась слишком "сокрушительной", в том, что эта партия осталась единственной. Оба течения возникли не случайно, оба выросли из недр русской церковности, оба откликались на жизненные требования эпохи. Направление Иосифа отвечало решению более срочных и насущных задач, поэтому на ним и пошло большинство. Но уже ближайшее будущее показало, что насильственный обрыв Сергиевой традиции синергического гуманизма сделал Русскую Церковь творчески беспомощной перед лицом великих задач, которые готовила ей история. То, что совершилось в Русской Церкви в столетие после падения Византии, было настоящей духовной катастрофой, последствия которой придают трагическую окраску всем последующим векам русской истории. В конечном счете, и сегодня мы пожинаем отдалённые последствия именно этой катастрофы» (Л.Л. Регельсон). И сегодня, по существу, мы живём в Церкви иосифлянской.

Виктор АКСЮЧИЦ
.

Судьбоносный спор (конец XV - начало XVI веков). 6. Воспитание человека.

Господствующее иосифлянское мировоззрение воспитывало в народе не лучшие качества. Авторитетом Церкви были узаконены нравственные слабости и пороки, которые выработались во времена монгольского рабства. Огрубение русского характера, отравление татарщиной – «двоедушие, хитрость, низкопоклонство, низкие проявления инстинкта самосохранения – делаются добродетелями времени, которые проповедует и летописная мораль» (П. Знаменский). «Насколько въелись эти “достоинства” в душу русского человека – покажут впоследствии кровавые бесчинства Грозного и отсутствие морального авторитета, способного их остановить, разгул опричнины, хаос Смутного времени, взаимная нехристианская жестокость “православных” и раскольников, разнузданность Петра “Великого” и неспособность Церкви противостоять его унизительным оргиям и порабощающим “реформам”» (прот. Александр Шмеман). Иосифлянство насаждает атмосферу уставного благочестия, обрядового исповедничества, в которой внешняя обрядовая строгость сочетается с жестокостью, распущенностью нравов и чувственностью. Обрядовая истовость Грозного уживается с утончённой жестокостью и коварством. Иосифлянский дух способствует тому, что искореняются некоторые благотворные традиции, замедляется рост духовной культуры, бытовая жизнь коснеет. «Те отрицательные стороны быта, в которых видели влияние татарщины, развиваются особенно с XVI века, XV рядом с ним – век свободы, духовной лёгкости, окрылённости, которые так красноречиво говорят в новгородской и ранней московской иконе по сравнению с позднейшей» (Г.П. Федотов).

Царево молчание. Художник Павел Рыженко.

Иосифлянство разрушает традицию сосредоточения на внутреннем духовном делании – самосовершенствовании личности, воспитании творческой свободы и ответственности. «Недаром расцвет нашей литературы в начале XVI столетия замирает к середине его, и XVII век в области оригинальной русской письменности является, быть может, одним из беднейших. Он живёт переводами преимущественно с латинского и польского, уже задолго до Петра ощущая своё бессилие» (Г.П. Федотов). Жёсткая внешняя регламентированность и отсутствие духовной свободы отучали христиан от постоянной душевной работы, нравственно-религиозного самовоспитания. Господствующее церковное сознание внедряло обязанности внешнего служения, критерием которого является не религиозная совесть, а служение христианскому царству и складывающейся христианской империи. Подавление свободы и личной ответственности ведёт к деградации воли, – когда принятие решений делегировано во внешние инстанции, человек оказывается безвольным и безответственным. Культивирование слепого послушания, раболепия духовно обезоруживало личность и вместе с тем разнуздывало тёмные инстинкты: внешнее ханжеское смирение становилось прикрытием гордыни. Одновременно с этим воспитывался волевой, фанатичный, беспощадный к другим и к себе человеческий тип. Иосифлянство формировало людей с твёрдой верой, но под формой христианского благочестия скрывались языческо-ветхозаветные рецидивы. «Христианство, с искоренением мистических течений “Заволжья”, превращается всё более в религию священной материи: икон, мощей, святой воды, ладана, просвир и куличей… Это ритуализм, но ритуализм страшно требовательный и морально аффективный… Обряд служит для компенсации моральных и социальных энергий» (Г.П. Федотов). Перенос приоритетов с внутренней жизни на внешнюю ведёт к тому, что духовная жизнь человека выходит из поля зрения Церкви. Иосифлянство, подтачивая православные устои, воспитывало тип человека, который не смог впоследствии защитить свою родину от чуждых влияний.

Подлинно христианская вера основана на любви и милосердии и являет свободное устремление к добру. Вера из страха наказания является языческим и иудаистским рецидивом. Насильственная муштра воспитывает веру истовую, жестоко-фанатичную, но слабую перед испытаниями. Мораль, основанная не на религиозной совести, а на боязни Страшного суда, не просветляет человека духовно. Доброделание не из любви, а из чувства долга не преображает душу добром. Нравственность без милосердия и любви оказывается законнической, фарисейской. Нормами морали становятся цинизм, беспринципность и ханжество, жестокость и безжалостность, нездоровая смесь ложной кротости и неумолимости к инакомыслящим, расхождение слова с делом. Двоедушие порождает двоемыслие, а формализм морали формализует мышление. Некритичность ума, косность мышления ведут к онтологической нечуткости, смешению главного и второстепенного, когда ради частной цели забываются основоположения жизни. Нравственная беспринципность порождает двойственность ума, использующего хитроумие и уловки для доказательства и достижения цели, – цель оправдывает средства. Отсюда начётничество, неразвитость творческого восприятия, пристрастный и озлобленный тон полемики. Выращивается тип человека равнодушного и даже враждебного духовной культуре, пребывающего в гордыне единственного обладателя истиной. Внешняя дисциплина без внутренней аскезы воспитывала характер ложносмиренный, под демонстративным смирением скрывались своеволие и болезненная гордыня. Иосифлянство воспитывало низкопоклонство перед властью, сочетавшееся с мрачным фанатизмом, готовностью умереть и убивать других за свою идею. Иосифлянская традиция способствовала воспитанию и здоровых душевных качеств, но из-за искажения духовной ориентации они оказывались ослабленными.

Тайна царева. Феодор Иоаннович. Художник Павел Рыженко.

«Противоположность между заволжскими “нестяжателями” и иосифлянами поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие из страха – страха Божия, конечно, – одни являют кротость и всепрощение, другие строгость к грешнику. В организации иноческой жизни на одной стороне – почти безвластие, на другой – суровая дисциплина. Духовная жизнь “заволжцев” протекает в отрешенном созерцании и умной молитве, – иосифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву. “Заволжцы” защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, иосифляне предают их на казнь. “Нестяжатели” предпочитают трудовую бедность имениям и даже милостыне, иосифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности. “Заволжцы”, при всей бесспорно русской генеалогии их – от преп. Сергия и Кирилла, – питаются духовными токами православного Востока, иосифляне проявляют яркий религиозный национализм. Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю русскую Церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию» (Г.П. Федотов).

О том, какой тип иерархов воспитывала иосифлянская школа, говорит облик митрополита Даниила, ученика Иосифа Волоцкого, наследовавшего после него игуменство. В 1522 году Василий III назначил послушного Даниила Московским митрополитом, который проявил себя раболепным и угодливым слугой князя, в то же время мстительным и жестоким иерархом. Как крайний последователь иосифлянства он ненавидел нестяжателей, заточил пожизненно в монастырь Максима Грека и ученика Нила Сорского Вассиана Патрикеева. «Корыстолюбивый “глава Церкви” усвоил стиль пышной и вельможной жизни: гастрономия в столе, эстетика в одежде и помпа при выездах» (А.В. Карташев). Сочетание земных привязанностей, нетерпимости к инакомыслию и угодливой готовности выполнить желания великого князя характерно для иосифлян. Невозможно представить, чтобы кто-нибудь из учеников Нила Сорского мог блистать подобными «добродетелями». Святой митрополит Филипп, обличавший бесчинства Грозного и задушенный Малютой Скуратовым в 1569 году, воплощал «сергиевский» тип, совмещавший оба полюса традиционного русского благочестия. На Соловках он проявил себя как блестящий организатор, хозяйственник и как мистик, аскет.

Сартак (сын Батыя) и Александр Невский. Художник Павел Рыженко.

Натуралистический уклон иосифлянства был неорганичным для исконно русского благочестия и традиционного жизнечувствия. Он прививал чуждые заимствования, соответствовал тёмным углам народной души, тормозил духовное воспитание народа и разнуздывал низшие инстинкты. Иосифлянство, поставив Церковь в зависимость от государства, затормозило исторический рост персоналистических и соборных начал в душе народа, воспитание свободной, деятельной и ответственной личности и самоопределяющейся общественности. В решающие моменты русскому человеку недоставало именно тех качеств, которые могли раскрыться под влиянием нестяжательства: православной духовности, религиозной воли, дисциплины личного характера, ответственной, свободной и творческой личности, ясного национального самосознания, христианского милосердия, любви и прощения. «Понадобились столетия, чтобы то новое понимание личности, которое всеми своими корнями вырастает из Евангелия, проросло постепенно и в новое понимание государства, ограничило его неотъемлемыми правами этой личности. Мы знаем теперь, сколь мучительным оказался этот процесс, знаем, увы, и то, что сами христиане далеко не всегда были в нём носителями именно христианской, евангельской истины. Не состоит ли трагедия новой истории, прежде всего, в том, что самая христианская из идей нашего мира, идея абсолютной ценности человеческой личности, исторически оказалась выдвинутой и защищаемой против церковного общества, роковым символом борьбы против Церкви?» (Прот. Александр Шмеман). Стихийный бунт против иосифлянской духовной муштры, с одной стороны, и разнуздание тёмных стихий в народе и, особенно, в правящих сословиях, с другой, – были основными причинами последующих трагических срывов русской истории. Во всех исторических провалах вновь и вновь торжествовал натуралистический дух иосифлянства.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Судьбоносный спор (конец XV - начало XVI веков). 5. Освящение власти.

Религиозное освящение власти иосифлянством отозвалось трагическими последствиями в истории России. Представления о сакральности власти царя Русь унаследовала от Византии. Идея богоустановленности власти получила распространение во Владимирском княжестве с конца XII века. С семидесятых годов XV века – это официальная идеология Москвы. Тема стала актуальной с нарождением концепции нового царства: Москвы – Третьего Рима.

Зародившаяся в Византии идея Вечного Рима имеет православный и языческий источники. На православном Востоке складывались представления о вселенском духовном царстве света и правды. Православная мысль впервые осознавала всемирно-исторический универсализм христианства – не имперский и захватнический, а духовный. Вечный Рим – это не столица великой империи, а преображённый град – хранитель истины. Местоположение вечного города не столь важно, в церковной символике он имеет образ жены, бегущей от змия.

В Византии эти взгляды подавлялись господствующей концепцией псевдохристианской теократии, которая начала складываться со времён Константина I. Религиозное освящение римского императора как представителя Бога на земле и наделение государства абсолютной самоценностью сформировались в теократическом сознании языческой империи. С официальным принятием христианства в Римской империи эти представления усилились. Император Константин воспринял чудесное знамение, которое подвигло его к обращению, как благоволение со стороны Небесной Власти по отношению к власти земной. Так с начала христианской империи сложилась прельстительная концепция отношения государства и Церкви. Со временем у христиан усиливалось восприятие империи и императора как провиденциального орудия Царства Христова.

«В “симфонии” Юстиниана узаконивалось сложившееся исторически и внехристианское по существу слияние Церкви с государством. Государство утверждалось как абсолютная ценность, рядоположная с Церковью. Тогда как христианство открывает, что в мире есть только две абсолютные, вечные и священные ценности: Бог и человек. Всё же остальное, и государство в том числе, ограничено принадлежностью только к миру сему. В “синтезе” Юстиниана Церковь как бы растворяется, из государственной психологии окончательно исчезает сознание её коренной иноприродности миру и Царству» (прот. Александр Шмеман).

В киевский период языческая традиция в отношениях Церкви с государством была облагорожена искренним восприятием евангельского идеала. По словам Григория Федотова, «в драматической и даже трагической истории отношений между христианской Церковью и христианским государством киевский опыт… можно рассматривать как одно из лучших христианских достижений».

Патриарх Никифор. 

Миниатюра из Псалтыри Феодора Кесарийского. 1066 год.

«Для князя у Церкви было и поучение, и утешение, и исповедание, и совет, но в религиозных вопросах она к нему не прислушивалась. Русская Церковь знает представителей духовенства высокого сана, которые открыто осуждали и князя, и царя и отказывали им в благословении… Церковь получала княжескую поддержку, всяческие дары, всяческую защиту, в которых нуждалась, не впадая в зависимость или низкопоклонство. Церковь брала земное и давала горнее. Государство отдавало земное и получало горнее. Князь – политик и воин, он имеет меч. Церковный служитель высокого сана – духовник и монах, он несёт с собой любовь, очищение, слово Божие… Сохранившийся с древности религиозный обычай, когда великий князь или царь на своём смертном ложе перед самой кончиной отказывается от своего сановного ранга и, принимая последнее помазание, даёт строгий обет отшельника, и торжественно принимается в монашеское сословие – как последнее очищение обладающего мечом воина, который, елико возможно, хотел бы безгрешным отправиться на тот свет… Обычно меч и любовь, политика и обряд таинства – вещи несовместимые. И тем не менее воин и монах, князь и митрополит объединяются, когда дело касается служения замыслу Божию. Князь есть правоверный и благочестивый христианин. Он старается нести свою службу по-христиански, хочет служить Царству Божию на земле, он выслушивает советы, как лучше поступить, ставит свою мирскую власть в услужение Богу. А Церковь старается по совести напутствовать правоверного князя и способствовать в делах национально-православного государства… Существовал свободный органический симбиоз между Церковью и государством. Государство боролось за свой христианский народ и за святыни Церкви, а Церковь старалась защитить свой православный люд, поддерживать государство молитвой и советом. Так в Древней Руси пришли к идее Церкви и государства, которую я сформулирую следующим образом: для государства – “пусть твоё служение и твой меч будут как молитва”; для Церкви – “пусть твоя молитва будет как сила и меч”» (И.А. Ильин).

В XI веке в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона впервые сформулирована духовная миссия русской православной культуры и государственности. Божественная Благодать, которая снизошла на Русь с крещением в Православие, обязывает выстраивать жизнь не по Закону, а по Благодати. Те народы, которые приобщаются Благодати, возвеличиваются не в своём положении, а в призвании и служении. Это идея не национальной исключительности, а соборного единства народов в лоне Благодати Христовой.

Царь Симеон Болгарский Великий (864—927г.)

На псковской земле в начале XVI века старец Филофей вновь формулирует христианскую идею вечного града – хранителя правды: идею Святой Руси, Москвы – Третьего Рима. В 1511 году Филофей обращается к Василию III с письмом: «Первый Рим пал от аполлинариевой ереси, второго Рима, Церкви Константинопольской, врата потомки агарян секирами порушили. А третий, новый Рим, вселенская Апостольская Церковь под сильным твоим правлением сияет светом православной христианской веры во все концы земли ярче солнца. Во всей вселенной ты – единственный царь христиан… Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать». Если митрополит Иларион утверждал, что работники одиннадцатого часа – народы, присоединившиеся к христианству позже других, – имеют равные права с ними, то старец Филофей обосновывает принцип: последние становятся первыми. В конце XIV века турки завоевали Болгарское царство, в котором на протяжении веков независимости от Византии сложилась пророческая традиция представлять столичный город Тырново как новый Рим, занявший место античного Рима, а также пришедшего в упадок второго Рима – Константинополя. В 1390 году болгарский монах из Тырново Киприан стал митрополитом Московским, чем обусловил сильное болгарское влияние, привившее московским людям чувство исторической избранности. В 1439 году Византийская Церковь, попирая Православие, заключила Флорентийскую унию с латинским Римом. Поэтому завоевание турками в 1453 году Константинополя было воспринято на Руси как божественное наказание за то, что греки пошатнулись в вере. Московское царство становится единственным в мире православным государством, недоступным турецким завоевателям всех других православных стран. Наследник Второго Рима – Константинополя – православная Русь осознаёт свою вселенскую миссию и ответственность. Москва как центр православных земель должна стать оградителем и блюстителем правды.

Филофей выражал не имперские претензии: он осуждал Первый Рим за стремление кесаря завоевать другие народы, обличал притеснения Пскова Москвой. Миссия Москвы как Третьего Рима виделась не в захвате и подчинении соседей, а в стоянии за правду Христову, в сохранении единственной страны, где право-славят Господа. Московское государство присоединяет земли евразийского пространства не для русского народа, а для православной веры: Русь, храни веру православную! Государь этого священного града является абсолютным монархом в смысле неделимости, неограниченности, независимости власти от всякого внешнего подчинения, но находится в полной покорности высшему авторитету Божественной правды и справедливости. Церковь – хранительница и носительница религиозного авторитета и Благодати. Власть понимается как служение, как ответственность перед Высшей Правдой, за преступления государя перед которой «зло наводит Бог на землю, понеже Князь есть глава земли». В учении Филофея объединены две фундаментальные идеи: преемства царств и богоизбранности русского народа. Концепция христианского духовного Царства, по образу которого должно устраиваться царство земное, сыграла большую роль в развитии зарождающегося национального самосознания. Э.Л. Радлов утверждал, что старец Филофей – создатель первой русской философии истории, а его идеи являются классическим образцом историософской интерпретации.

старец Филофей Псковский

Осмысление миссии русской государственности зарождается не в политических кругах, а в церковном сознании: «Политическая идеология в XVI и XVII веках всецело создавалась именно церковными кругами – совсем не для того, чтобы “помочь” государству, а во имя внутрицерковных мотивов, во имя искания освящённости исторического бытия. Поспешное усвоение священного смысла царской власти, вся эта удивительная “поэма” о “Москве – третьем Риме” – всё это цветы утопизма в плане теократическом, всё это росло из страстной жажды приблизиться к воплощению Царства Божия на земле. Это был некий удивительный миф, выраставший из потребности сочетать небесное и земное, божественное и человеческое в конкретной реальности. Из глубин мистического реализма церковная мысль сразу восходила к размышлениям о тайне истории, сокровенной и священной стороне во внешней исторической реальности» (прот. Василий Зеньковский). Но идея всечеловеческой миссии России несла соблазн подмены универсальной идеи частной, вырождения вселенской миссии в националистическую гордыню, перетекания стояния за правду в насилие во имя правды. В историческом воплощении эта идея искажалась и переплеталась с неоязыческими тенденциями.

Иосифлянство отвергло христианский церковный и государственный универсализм, поддержало властолюбивые притязания московских князей. С ростом власти московского князя слабеет авторитет московского митрополита. События ставили вопрос о значении власти московского князя: в 1453 году пал Константинополь, в 1472 году Иван III вступил в брак с племянницей последнего византийского императора – Софьей Палеолог. Считалось, что с этим браком московский государь приобретал юридические права на византийскую корону, права и привилегии византийских императоров. Через несколько лет на Руси вводится византийская императорская печать с двуглавым орлом. После того как в 1480 году Русь окончательно освобождается от татар, Иван III первым из московских князей официально принимает титул «самодержца», что означало полную независимость и свободу от всякого подданства. Если Иван III в международных сношениях иногда употребляет формулу «Божией милостью Царь всея Руси», «государь, великий Царь всея Руси», то Василий III настойчиво и систематически применял титул «Божией милостью Царь и Великий Князь». В 1547 году Московское княжество становится царством. Удельно-местническую политику с бесконечными распрями заменяет политика национально-державная.

Возрастающая государственная мощь стремится освободиться от духовного контроля со стороны Церкви. Соблазн состоял в том, что представители духовной власти освятили этот процесс, фактическое историческое насилие было религиозно санкционировано последователями Иосифа Волоцкого, создавшими концепцию московского самодержавия как теократического царства, в котором одна неограниченная власть – власть царя. Рядом с ней меркнет образ митрополита и патриарха, постепенно слабеет голос Церкви. Это искажало православную идею Москвы – Третьего Рима. С религиозного провиденциализма акцент перемещён на идейно-политическое обоснование возвышения Московского царства как державы. Христианский универсализм, предписывавший Руси роль хранительницы истинной православной веры, вытеснялся теократическим национализмом, объявлявшим Православие «русским», а историческое русское государство – единственным подлинно христианским и в силу этого вселенским царством. Имперская идеология начала эксплуатировать провиденциалистскую идею. «Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя… империалистический соблазн входит в мессианское сознание» (Н.А. Бердяев).

Иван III разрывает ханскую грамоту и басту перед татарскими послами.
Художник - Алексей Кившенко.

Так оформились две модели русской государственности. Представления о Святой Руси как грядущем внеисторическом эсхатологическом царстве, являющиеся созидательными идеалами в историческом строительстве, пронесли нестяжатели. Иосиф Волоцкий и его последователи через концепцию Священного царства внедрили в русскую жизнь теократический абсолютизм.

Вначале преподобный Иосиф отстаивал приоритет священства по отношению к власти государей, вводя представление о нерадивом царе, которому можно противиться: «Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего – неверие и хула, – такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель… И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью». Он устанавливал пределы царской власти – благочестием: нужно повиноваться даже тирану, только не богохульнику и богоборцу. В поздних сочинениях преподобный Иосиф выступает как идеолог неограниченной самодержавной власти. Ученики Иосифа Волоцкого усилили эту идеологию. Под их влиянием Иван Грозный рассматривал власть не как послушание Богу, а как горделивое «содействие» Ему: опричнина призвана «зачистить» страну, чтобы приготовить её ко второму пришествию.

Позднейшие представления Иосифа Волоцкого о власти разработаны под влиянием византийских источников и возрождают на русской почве неоязыческую византийскую теократию. Царская власть у преподобного Иосифа имеет божественное происхождение, поэтому является неограниченной и абсолютной: «Царь убо естеством подобен всем человеком, властью же подобен вышнему Богу». От царя и великого князя московского истекает всё: жизнь и благодать, ибо всё вложено Богом в его руки. Государство оказывается и высшей церковной инстанцией, присваивает право судить епископов, назначать митрополитов, созывать церковные соборы и предопределять их решения. Фактическое распространение власти царя на Церковь не рассматривается как попрание нормы. Более того, преподобный Иосиф объединяет в личности государя и светскую и духовную власть: царь – это «мститель Христа за еретиков». Высшее право в церковной области принадлежит государю, ибо Бог «милость и суд, церковное и монастырское, и всего православного христианства всея Русские земли власть и попечение вручил ему». Поэтому «царский суд святительским судом не посуждается ни от кого». Царь отвечает за попрание государственного и церковного порядка. Как основоположник концепций Священного царства и государственного Православия Иосиф Волоцкий во многом определил стиль Московского царства и московской религиозности. На развитие властолюбивых амбиций московских князей Ивана III, Василия III, Ивана IV влияло иосифлянское воспитание власти. Ученик преподобного Иосифа митрополит Макарий внушал Ивану IV: «Тебя, государь, Бог вместо Себя избрал на земле и на престол вознес, поручив тебе милость и жизнь всего великого Православия». В публицистике XVI века распространено мнение, что Бог – это Царь Небесный, а царь – земной бог.

Красновосковая вислая печать Ивана III c Жалованной, меновной и отводной грамоты великого князя московского Ивана III Васильевича его племянникам князьям волоцким Федору и Ивану Борисовичам. 1497 год.

«Легкая победа иосифлянства определилась, конечно, не одними экономическими интересами церковного землевладения, но и общей сродностью, созвучием этого направления государственному делу Москвы, с её суровой дисциплиной и закрепощением в тягле и службе» (Г.П. Федотов). Историческая ситуация требовала религиозной поддержки светской власти, православное мировосприятие допускало это. Но русскому человеку не были свойственны европейские представления о самодостаточности государственной власти, выработанные в борьбе с цезарепапизмом. В русском православном миросозерцании власть дарована свыше, из рук Церкви, но не в качестве бесконтрольного права, а как религиозный долг и гражданское служение перед лицом Высшего Авторитета правды и справедливости. Владимир Мономах понимал власть как ответственность и служение Богу. Максимы власти воплощали евангельские принципы: милость к слабым, праведный суд, благочестие, правда. В помазании на царство власть не обожествляется, а освящается Церковью, человеческая воля подчиняется воле Божественной, но властитель не наделяется правом судить от имени Бога. Царь уподобляется Христу как человек, принявший на себя высший крест – бремя власти. Царь ответствен за отечество земное перед Отечеством Небесным, является защитником Церкви Христовой от враждебных сил. Подобный подход требует независимости Церкви от государства, свободы во внутрицерковных делах, духовного и нравственного авторитета Церкви в мирской жизни.

В этом состояло православное учение о симфонии церковной и царской власти. Иосифлянство для охранения Православия и благочестия наделило царя божественным происхождением и правом руководить Церковью. Учение Иосифа Волоцкого о царстве проистекало из мистического натурализма его мировоззрения: стремления к установлению Святой Руси как царства Божия на земле, к строительству относительных жизненных форм. Отсюда среди церковных иерархов приоритетом была мирская деятельность: владение богатством для социальной активности и благотворительной деятельности, общественная активность, стремление влиять на государственную власть не только духовным наставничеством.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Судьбоносный спор (конец XV - начало XVI веков). 4. Отношение к ересям.

Ереси всегда были величайшей опасностью для христианства, искажали и фальсифицировали основные христианские истины, разрушали христианское мировоззрение. На Руси в XIV веке стригольники проповедовали дуализм. В ереси жидовствующих в конце XV века отрицались догматы Святой Троицы, Боговоплощения, отвергался культ Божией Матери, Креста, не признавались церковные таинства, агрессивно отвергалось монашество. В мировоззрении жидовствующих господствовало религиозное безразличие, материалистическое объяснение мира, рационализация духовной жизни. По существу, это было антихристианство, стремившееся подменить основные христианские истины. Еретики превращались в «апостолов» антиправославия и богоборчества. Это ранняя форма идеомании на русской почве. «Почти все тёмные стороны, существующие в русской духовности, определены ересью жидовствующих» (Иеромонах Иоанн /Кологривов/). Ересь распространилась в элите русского общества, её адепты стремились влиять на немногочисленный ведущий слой общества. Принцип разрешённости лжи позволял им использовать обман, ложные покаяния, подлоги в пропагандистских целях. Ересь жидовствующих была очень опасна для Руси, борьба с нею была жизненно важной необходимостью.

Казнь стригольников в Новгороде в 1375 году. 

Лицевой летописный свод (9 том страница 98) XVI век.

Ересь – это духовная инфекция, поражающая неокрепшее христианское сознание. Некоторые из ересей были «детскими болезнями», через которые проходят все христианские народы. Другие оказывались искушениями для изощрённого ума. Как безусловное зло ереси играли роль инфернальной провокации для христианского сознания. Для христиан важно было не только распознать и разоблачить ереси, но и найти адекватные средства борьбы с ними. В борьбе с ересями христиан подстерегают скрытые и коварные формы зла, – одна форма идеологической может обернуться другой.

Противоположность позиций нестяжателей и иосифлян обнаружилась в отношении к еретикам. Ученики Нила Сорского осуждали ересь. Но, разоблачая еретические заблуждения, они были терпимы к еретикам, пытались их переубедить и перевоспитать. Они отвергали чуждые на Руси методы испытания веры, бичевания и сожжения еретиков, считали возможным вернуть в лоно Церкви покаявшихся. Позиция нестяжателей утверждала подлинно христианский подход и русские православные традиции. «Старцы Кириллова монастыря, спорившие с посланием Иосифа Волоцкого об осуждении еретиков, не были либералами. Перед нами не идеологи толерантности, а пророки непостижимой для рассудка любви Бога; они учат не “терпимости”, а терпению – терпению ко злу, ибо они нисколько не сомневаются, что ересь есть действительное зло. Пусть еретики не лучше разбойников; но ведь Христос простил и разбойника. Они не ближе к рационализму, а дальше от него, чем иосифляне. Против ветхозаветной логики Иосифа они апеллируют к парадоксам Нового Завета. Их довод – превосходящая понимание готовность апостола Павла самому принять на себя проклятие, лишь бы испросить прощение для не уверовавших иудеев (Послание к римлянам, 9:3): “Видиши ли, господине душу свою полагает за соблазнившуюся братью, дабы спаслися, а не молвил им, дабы их огонь пожегл, или земля пожерла, а могла сиа от Бога приати”… Оппоненты иосифлянства отстаивали не право на инакомыслие, а радикально понятый евангельский запрет судить и осуждать. Это – другая тема, чем свобода мысли. На чём основывать совместную жизнь людей – на “грозе”, на крутой строящей воле, не знающей границ, или на долготерпении, тоже не знающем границ» (С.С. Аверинцев).

Иосиф Волоцкий требовал смерти для еретиков («грешника и еретика руками убити или молитвою едино есть»), отлучения от Церкви и пожизненного заключения для кающихся, ибо нельзя верить их покаянию: «Подобает еретика и отступника не токмо осужати, но и проклинати, царём же, и князем, и судием подобает сих и в заточение посылати, и казнем лютым предавати». Он убедил Ивана III в опасности прощения еретиков и вынудил к жестоким их преследованиям. По его наущению князь повелел: «Оным языки резати, иных огню предати». Еретики сжигались живыми в железных клетках. Иосиф Волоцкий требовал смертной казни не только еретиков, но и тех, кто не донёс на них: «…аще и правоверни будут сами, и увидавше же еретики или отступники, и не предадят судиям, конечную муку подъимут». Позиция учеников преподобного Нила соответствовала традициям русского благочестия, а преподобный Иосиф внедрял на Руси принципы католической инквизиции.

Новгородский торг. художник - Васнецов А.М.

В «Просветителе» Иосиф Волоцкий даёт «православное обоснование» смертной казни еретиков. Он видит в этом проявление «верности к Богу и Пречистой Его Матери», ибо смертная казнь душеспасительна для еретиков, так как уменьшает их вину перед Богом. Его аргументация сочетает в себе психологическую тонкость с духовным коварством: смерть от непосредственного суда Божьего гораздо страшнее и горше смерти от оружия – в результате смертной казни, которая душеполезна, так как предохраняет казнимых от более страшного – Божественного гнева. Подобное «обоснование» было чуждо духу Православия и христианскому милосердию, но было сродни казуистике европейской инквизиции. «Такая победа над еретиками была началом мучительного раскола в религиозном сознании самого православного общества» (Г.П. Федотов).

Вопрос об отношении к еретикам стал роковым в судьбах Русской Церкви. Многие преследуемые жидовствующие нашли пристанище в скитах заволжских старцев. Ученики Нила Сорского не одобряли их воззрений, но не могли их гнать, тем более казнить. В результате жестокое преследование обрушилось на укрывателей еретиков – на заволжские скиты, что привело к истреблению традиции нестяжательства на Руси. Иосифлянство развязало руки нехристианским методам борьбы с ересями, а также подвергло гонениям своих православных оппонентов. Преследовались не только ученики преподобного Нила. Иосифляне несправедливо осудили на вечное заключение Максима Грека, который вместе с нестяжателями отстаивал принципы духовного делания и просветительская деятельность которого способствовала развитию на Руси православной культуры, умиравшей в Византии. «Он принёс искусство филологического анализа, философского диалога, богословской герменевтики» (М.Н. Громов). Христианский универсализм Максима Грека был коррелятом националистическому уклону. Гонения на него привели к разгрому подлинно православной традиции.

Отношение к еретикам выявляло различие между стяжателями и нестяжателями в отношении к самой ереси, а также к проблемам, которые обнажает и ставит ересь. Основатель ереси жидовствующих Схария ввёл в соблазн новгородских священников Дионисия и Александра, задав им вопросы относительно основных истин христианства: 1. Как возможно представить и допустить, чтобы Сам Бог сошёл на землю и воплотился? 2. Ветхий Завет говорит, что Бог един. Как же можно принимать Новый Завет, который утверждает, что Бог троичен? 3. Апостолы писали, что Христос родился в последние лета, а между тем второго пришествия и до сих пор нет: не ясно ли, что их писания ложны? Вопросы шокировали священников и вынудили отказаться от Православия, что говорило об их неспособности христиански осмыслять бытие. Подобные вопросы не могли возникать в иосифлянском сознании, которое не охватывало сфер, где могли ставиться и решаться основные религиозные проблемы.

Иосиф Волоцкий пишет «Книгу на еретиков».

На богословские вопросы возможны три варианта ответов: православный, еретический либо обскурантистско-догматический – православный по видимости. «От опасностей мысли нельзя укрыться в запретах, но только в творчестве» (прот. Георгий Флоровский). Аскетическо-мистическое нестяжательство могло ставить предельные религиозные вопросы и находить подлинно православные ответы на них. В нём проявлялся богословский интерес, свойственный святоотеческой традиции. Формулировка богословских проблем и поиск ответа на них были формой духовного воспитания: истинный ответ на бытийный вопрос требует перехода на более высокий духовный и умственный уровень по отношению к тому, на котором он сформулирован. Ответ на уровне формулировки вопроса примитивизирует, рационализирует и натурализирует проблему, что чревато еретической крайностью. Это случилось с новгородскими священниками и с теми, кому они предлагали «камни преткновения». Формально и натуралистически невозможно представить слиянность и нераздельность Божественного и человеческого во Христе, Единство и Троичность Божества – едино и неслиянно. В примитивном мировоззрении приходится отказываться от одной из сторон антиномии. Еретическая логика зарождается в богословски неискушенном сознании при неожиданной встрече с основоположениями веры.

Нестяжательство воспитывало духовную и умственную стойкость христианина. Косное же сознание иосифлянства блокирует переход на более высокий уровень, который требуется для ответа на богословский вопрос. Догматизм защищается от таких вопросов запретом на их постановку, объявляя их еретическими. Это создаёт механизм провоцирования ереси догматизмом. Догматическое сознание либо само впадает в ересь, либо укрепляется в обскурантизме и отвечает костром. Так догматизм и еретизм подкрепляют друг друга. Догматизм несёт в себе скрытую рационалистическую ересь, которая обнажается при столкновении с духовными искушениями. Догматизм потенциально еретичен, ибо не осознаёт, а значит, и не признаёт некоторые основы вероучения.

Постановка новой религиозной проблемы сама по себе не греховна. Соблазн состоит в том, что на частном вопросе концентрируется религиозное внимание и религиозная энергия, что радикальный ответ исключает целостное рассмотрение, а ложная проблема заслоняет наиболее важное в религиозной жизни. В этих путах оказались и еретики, и яростные их гонители. Еретический соблазн подменялся соблазном внешне православного ответа. Болезненные духовные качания разрушительно воздействовали на религиозное сознание народа. Еретическая крайность не могла уравновеситься крайними методами борьбы с нею: истребление стригольников и жидовствующих не привело к искоренению порождённых ими соблазнов. Религиозный индифферентизм, рационалистический скептицизм, материалистические представления этих ересей не были изжиты в православном сознании, загонялись в подполье и агрессивно выплескивались при подходящих условиях.

Казнь еретиков жидовствующих.
Миниатюра Лицевого летописного свода. XVI век.

Иосифлянство не преодолело еретические соблазны, превратило острую форму духовной болезни в хроническую. Еретические суждения с течением времени овладевали умами и сложились в безрелигиозную идеологию. Тот факт, что богословская проблема была осмыслена только в еретической форме, говорит о стагнации религиозного сознания. Появление ереси свидетельствовало о нездоровости в русской душе, которая не была излечена и потому привела к общему заражению впоследствии. Ересь жидовствующих повлияла на возникновение позднейших ересей и сект, была первым симптомом кризиса православного миросозерцания. Не был дан религиозный ответ на бытийные вопросы, а иосифлянское хирургическое вмешательство не могло предотвратить новой постановки этих вопросов и способствовало ложным ответам в будущем. Разрушение вместе с ересью заволжских скитов уничтожило на Руси традицию, способную в духе святоотеческого Предания разрешать назревавшие проблемы. Еретики жидовствующие были истреблены, но не были уничтожены пагубные идеи ереси, что неуничтожимо в принципе.

Казнь еретиков, тем более раскаявшихся, – безусловно, не христианский акт, ибо невозможно представить, чтобы этого требовал Спаситель. Ф.М. Достоевский вопрошал об Иисусе Христе: «Сжёг ли бы он еретиков – нет. Ну так, значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный». Не только безнравственный, но и антихристианский по существу. Можно представить, что было бы с мировым христианством, если бы апостолы, ранние апологеты, святые учителя и отцы Церкви ратовали за казнь несогласных с христианскими предствлениями и отказывались от решения насущных богословских вопросов, то есть если бы они боролись с ересями так же, как иосифляне! История заставляет прийти к выводам, которые следуют из христианской позиции. Ереси невозможно преодолеть казнями и гонениями, ибо ересь есть заблуждение духа, борьба с которым должна быть духовной, прежде всего. За ложным еретическим ответом стоит насущный религиозный вопрос, истинное разрешение которого должно обрести православное сознание. Лечение болезни духа требует духовного врачевания, укрепления духовного здоровья – твёрдой религиозной веры и глубокого религиозного сознания. Это не исключает некоторых радикальных действий: лишения еретиков православных кафедр и сана, осуждения и исторжения еретиков-нехристиан из лона Церкви. С христианских позиций допустимы изолирование или высылка особенно зловредных вождей ереси, деятельность которых в конкретной исторической ситуации может быть смертельно опасной для общества. Но смертная казнь еретиков, тем более раскаявшихся, является антихристианским актом. Жестокое насилие для утверждения духовных истин есть безусловное зло, оно инспирировано нехристианскими мотивами среди христиан и в свою очередь усиливает эти мотивы. В религиозном измерении казнь еретиков более опасна для Церкви и для православных, чем ересь. Как говорил Николай Бердяев, убийство оппонента, то есть проявление предельного физического насилия, выражает полную духовную слабость. Истребляя еретиков, церковная иерархия утверждала духовную, да и интеллектуальную несостоятельность в качестве церковной нормы, чем порождала другой еретический уклон. Заволжские старцы справедливо упрекали иосифлян в том, что они недалеко ушли от ереси жидовствующих, которую искореняли самыми жестокими средствами. Победившая таким образом точка зрения воспринимается современниками и потомками как истинная не вследствие торжества православного сознания, а только потому, что истреблены либо изгнаны носители альтернативных мнений. В этом самый опасный соблазн.

Казнь московских еретиков.
Осуждение жидовствующих на Соборе 1504 г. 
Миниатюра из Лицевого летописного свода. 
Шумиловский том. XVI век.

О том, насколько православное богословие было слабо на Руси и не способно противостоять ереси, говорит тот факт, что еретики оказались, по свидетельству архиепископа новгородского Геннадия, более начитанными в Писании, осведомленными в Предании и располагали более полным собранием рукописей христианских писателей. Архиепископ Геннадий для полемики с еретиками распорядился перевести с латинского на славянский язык два католических сочинения против иудеев. «Просветитель» преподобного Иосифа не был собственно богословским сочинением, хотя и демонстрировал незаурядные полемические и логические способности автора. Дать ответ на исторические вызовы эпохи невозможно ссылкой на древних авторов. Христианская мысль призвана к разрешению насущных проблем, богословское предание является не археологической древностью, а примером творческого осмысления реальности.

Церковное Предание свидетельствует: богословские категории обобщают все проблемы – нравственные, духовные, социальные, политические. Богословие даёт концентрированный ответ на жизненно важные вопросы, поэтому богословский спор не может быть отвлечённым, абстрактным, он глубоко экзистенциален. Об этом свидетельствуют необыкновенная страстность богословских споров и вовсе не теоретические столкновения участников. Разрешение богословской дискуссии физическим насилием ведёт к отказу от христианского ответа на актуальные вопросы. Деятельность нестяжателей и преподобного Максима Грека могла породить оригинальное русское богословие и православную философию. Гонения на эту традицию повредили православное самосознание народа, подготовили почву для будущих расколов, ересей и богохульства. Был заглушен творческий богословский интерес, в результате русское религиозное сознание вынуждено было обращаться к авторитету католических и протестантских авторов. Насущные проблемы выпадали из сферы внимания религиозной мысли, монополизировались мыслью внерелигиозной, что подготовило распространение атеизма.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Судьбоносный спор (конец XV - начало XVI веков). 3. Иосифлянство.

В мировосприятии Иосифа Волоцкого (1439–1515) доминировали эстетический натурализм (или консервативный, охранительный эстетизм), с одной стороны, и эсхатологическое жизнеощущение, с другой. В Иосифе Волоцком можно предположить страх перед хаосом, разрушающим красоту церковного уклада. Но хаос можно преодолеть в свободном творчестве личности. Преподобный Иосиф не верил в свободу и не доверял личности, он стремился гармонизировать жизнь принуждением и насилием, был склонен к внешнему благолепию и жёсткой дисциплине. Стремление преобразить жизнь натуралистическими средствами является натуралистическим соблазном, апофеоз которого изображен в легенде о Великом Инквизиторе в романе Достоевского «Братья Карамазовы».

Преподобный Иосиф Волоцкий. художник - Аннушкина Ольга. 

Фрагмент росписи Храма Благовещения Павловской Слободы 

Московсой обл., Истринского района. 

Преподобный Иосиф был зачарован эстетикой Православия, магией его красоты. Эстетическое чувство и знание православной художественной традиции позволили Иосифу Волоцкому в «Словах» об иконах в его «Просветителе» изложить целостную концепцию иконы, которой руководствовались на Руси. В храме он любил внешнее благолепие и красоту, в человеке – чувство меры и приличия. Собой он являл идеал русской красоты. Тяготение к натуралистическому благообразию диктует оценку конкретных явлений. Как человек практичный, обладающий талантом строителя и организатора, он стремится защитить и утвердить гармонию форм, твердость обряда и быта. Действенный эстетизм преподобного Иосифа стремится обуздать хаотические стихии покровом дисциплины и порядка.

В преподобном Иосифе сочетаются привязанность к преходящим мирским формам и эсхатологическое настроение: он захвачен ощущением греховности жизни и неизбежной смертности мира. Гипертрофированный апокалиптический ужас насаждает нехристианский дух, воспроизводит ветхозаветное восприятие Божества. Перед лицом Страшного суда великими грешниками являются все люди, даже великие светильники и духовные отцы, святые мученики. Всех ждут в страшный смертный час бесовские мытарства. Господствующее чувство в монастыре Иосифа Волоцкого – страх смертного часа. Преподобный Иосиф советует поддерживать благочестивое расположение духа помышлениями о смерти, о Страшном суде, об адском огне и о Боге, – помышления о Боге оказываются на последнем месте. Религиозная жизнь сводится к истовому покаянию перед страшным и немилостивым судом Божиим, что является ветхозаветным рецидивом. Отсюда у волоколамских монахов истовость в поклонах (до трёх тысяч в день), слезы и вериги. Картины Страшного суда заслоняют образ распятого Бога, а страх смерти вытесняет веру в конечное воскресение. Крен в религиозных чаяниях сказывается в гипертрофии земных привязанностей. Безысходность небесного завершения компенсируется основательностью земного устроения.

Предельно-эсхатологическое жизнеощущение основано на натуралистическом мировосприятии. Страшный эсхатологизм безысходен потому, что бездуховен. В конце бытия видится натуралистическая, безблагодатная сторона (кара, возмездие), приготовление к которой требует телесной аскезы (вериги, поклоны) и материальной упорядоченности жизни (жёсткость, регламентированность быта и обряда). По видимости противоположные черты в характере Иосифа Волоцкого подпирают друг друга. Ибо в духовном опыте и в мирской жизни преподобного Иосифа привлекает прежде всего натуралистическая, механистическая сторона.

Свято-Успенский Иосифо-Волоцкий монастырь.

Мистический натурализм диктует приоритет внешней жизни, преобладание телесной аскезы в духовном делании: «…прежде о телеснем благообразии попечемся, потом же и о внутреннем хранении». Доминирование обрядового благочестия ослабляет индивидуальные духовные усилия: биографы мало свидетельствуют о духовной, внутренней стороне жизни Иосифа Волоцкого и его учеников. Преподобный Иосиф настаивает на приоритете литургической молитвы над личной. В богослужении главной была внешняя сторона: положение тела – «стисни свои руки и, соединяя ноги и очи, смежи и ум собери»; порядок в церкви – каждому указывалось строго определённое место, регламентировалось время вхождения в храм и выхода из него, запрещалось находиться в храме после службы. Место умной молитвы занимают келейное правило и продолжительная церковная служба.

При социально-натуралистическом характере благочестия внешние аскетические подвиги и активная деятельность оттесняют внутреннее духовное делание. Нил Сорский стремился совершенствовать мир путём преображения и воспитания нового человека, а Иосиф Волоцкий хотел достичь того же результата через внешнее делание и общественное служение. У преподобного Иосифа строгость и обрядность направлены на обустройство внутренней жизни, соблюдение устава должно служить средством освящения души. Но средства достижения цели во многом определяют её качество, нередко превращаются в самоцель. Подобная подмена отчасти произошла у Иосифа Волоцкого и усугубилась его последователями. Направленность на внешнюю деятельность воспитывала строителей относительных форм, а не созидателей безусловных духовных и культурных ценностей. Не случайно святость как высшее выражение христианской духовности вскоре иссякла в традиции иосифлянства.

Для Нила Сорского монастырь – это центр религиозного напряжёния духа, где отрешённость от мира, добровольная бедность и самоотречение направлены на нравственное самосовершенствование, спасение души. В этом случае уход от мира во имя личного спасения оказывается спасительным для мира, ибо в монастыре обретаются жизнесозидающие ценности. Такие монастыри становятся центрами и распространителями подлинной церковности и духовной культуры.

Иосифлянская установка воспитывала деятеля-борца. Идеальный человеческий тип должен был создаваться в монастыре как идеальном образе мира. Монастырь Иосифа Волоцкого – это школа социального служения, воспитывающая деятелей для церковного освоения жизни, человеку прививались определённые качества для выполнения конкретных задач. Иосифлянские монастыри ведут интенсивную хозяйственную колонизацию, широкую благотворительную деятельность. Преподобный Иосиф оправдывал необходимость монастырского землевладения практическими доводами: монастырю необходимо богатство для благотворительной деятельности, для поддержания собственного существования, для строительства храмов и изготовления храмовой утвари, обеспечения средств для жизни священнослужителей. «Тот же самый преподобный Иосиф, чьей жёсткости мы готовы ужаснуться, в лихолетье был, подобно ветхозаветному Иосифу, заботливым кормильцем сотен голодающих, попечителем детей, брошенных родителями: он распоряжался – пусть обитель залезет в долги, “дабы никто не сшел с монастыря не ядши”. Будь он “нестяжателем” в духе преподобных Нила Сорского и Максима Грека, а не крутым хозяином… – ему не на что было бы осуществлять столь широкую благотворительность» (С.С. Аверинцев).

Монастырское богатство, считает преподобный Иосиф, не мешает монахам спасаться, помогает подготовке будущих архипастырей Церкви. Бедность монастырей окажется препятствием для пострижения в монахи знатных и богатых людей, из которых предполагается воспитывать архипастырей Церкви: «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися? И аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию или архиепископа или епископа и на всякия честные власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание». Иосифлянские монастыри призваны к социальному служению, благотворительной деятельности, помогая голодающим, крестьянам, защищая обездоленных, строя школы для беспризорных детей и приюты для больных и убогих. «Социальная политика» монастырей способствовала повышению материального благополучия и нравственного состояния окружающих земель. Но когда религиозная жизнь обосновывается мирскими доводами, религиозные идеалы профанируются, церковная жизнь обмирщается и подчиняется светским нуждам. Религиозный идеал преображает жизнь в меру своей радикальной неотмирности. Для Иосифа Волоцкого религиозный центр жизни – «это монастырь, хотя и отгороженный стеной от мира, но пространственно – в самом мире, для скорой ему помощи. Мир одолевается тьмой греха, но и избавление у него тут же, под рукой. Стоит только постучаться в закрытые ворота, и тебя примут. Правда, возьмут тебя в ежовые рукавицы, в суровую школу, но духовно излечат» (А.В. Карташев). Общественное служение для преподобного Иосифа мотивируется не христианским состраданием, а религиозным долгом, является средством личного спасения. Социальное служение монастыря простирается у него до служения национального, будучи патриотом, он собирает сведения о русских святых и о монастырях.

Преподобный Иосиф Волоцкий.

Поскольку «само монашество понималось Иосифом Волоцким как своего рода социальное служение, как религиозно обусловленное служение общественным интересам» (И. Кологривов), то в нём важна не духовная аскеза, а подчинение строгим правилам. Монастырский устав преподобного Иосифа устанавливает строго регламентированный распорядок быта, направленного на воспитание определённого характера. «Не маленькая группа братьев, свободно объединённых молитвой и любовью, а дисциплинированный отряд духовных бойцов, борющихся с грехом под руководством строгого начальника. Как в отряде воинов, всё поведение монахов регулировалось точнейшим образом. Даже в трапезной, даже в церкви каждый был связан уставом, указывающим каждому определённое место; даже двери, через какие входить, были указаны в особой статье» (И. Кологривов). Культивируется полнейшее послушание: монах должен отказаться от своей воли и отдать себя неограниченной власти наставника. За послушниками осуществляется надзор игуменом либо особыми надзирателями, которые могли в любой час дня и ночи проверить происходящее в келье и обыскать её.

Монастырский уклад утверждал принципиальное неравенство: «Чернорабочие, по их происхождению и по монастырской работе, кроме больших праздников, получают только хлеб, ветхую одежду и на ноги лапти. Второй чин монашества имеет горячее варево, одевается в ряску, мантию, зимой в шубу, на ногах имеет кожаные обутки. Высший разряд получает и рыбные кушанья, и калачи, и по две одежды» (А.В. Карташев). Пища и одежда выдавались в зависимости от размера вклада в монастырь. Подобная иерархия культивировала не духовный аристократизм. Такой степени неравенства и муштры не было на Руси до Иосифа Волоцкого. Иосифлянский монастырь был не только «кузницей кадров», но и исправительным заведением для отколовшихся от православной веры. Иосифлянство вносило чуждую для Православия религиозную тенденцию. Апостолы христианства не заботились ни о собирании материальных благ, ни о воспитании армии дисциплинированных бойцов, но их кроткая духовность оказалась непобедимой силой, овладевшей миром.

Русские монастыри притягивали к себе население, не только давали защиту и работу, но оказывали глубокое воздействие на нравы общества, формировали духовные ценности, которые становились идеалом для мирской жизни. Образ жизни в монастыре, в силу своей труднодостижимости для большинства, служил критерием оценки для мирской жизни. С победой иосифлянства над нестяжателями нарушилось диалектическая гармония русского православия, духовные идеалы Древней Руси были занижены и искажены, формы бытового исповедничества распространялись на всю жизнь. «Царь сделался своего рода верховным архимандритом, а монастыри превратились в места заключения для политических противников царя. Аскетизм и порядки иосифлянских монастырей насаждались среди мирян, а греховность и невежество околомонастырского люда проникали за стены монастырей» (Д.Х. Биллингтон).

Преподобный Иосиф, игумен Волоцкий.

Школа преподобного Иосифа дала немало руководителей Церкви, но только двое его последователей были причислены к лику святых, в то время как из учеников Нила Сорского многие впоследствии удостоились канонизации. Последователями преподобного Нила было основано много монастырей, заволжцы были первыми в колонизации Русского Севера. Это говорит о том, что нестяжательство по-своему открывает возможности и для социальной активности монашества.

Виктор АКСЮЧИЦ

.