АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ. 5. Апокалиптическая смерть

Последний план бытия, в котором человеческая душа встречается с состояниями рая и ада – их конечное противостояние и окончательное завершение во времена за-апокалиптические – эсхатологические. Апокалипсис описывает адские муки смерти – умирания старого в рождении нового (смертию смерть поправ), либо окончательной смерти бытия в целом. Образы двух абсолютно противоположных перспектив конца мира сего смешиваются и сливаются в традиционных картинах апокалипсиса, что требует уточнения и разведения их.

С неба, которое Господь вместе с землёй создал в начале, нисходят субъекты творения – вечные души. На земле же – арене преображения – совершаются творческие действия, результаты которых возвращаются в «копилку» вечности, слагаются в образ Нового Творения. В тот момент, когда образ Нового Бытия будет завершён, старое исчерпает себя, и мир сей, потеряв всякие основы, разрушится. Небо низойдет на землю, земное же вознесётся на небо. Из их преображения и конца того и другого – народится Новое Небо и Новая Земля. В лоне рождения образуется Новый Плод, Новая Реальность, которая будет не отделена от Творца, как инобытийная Ему, но войдёт в Божественное Бытие. Новое Бытие будет целиком в Боге и с Богом.

Но превращение старого в новое катастрофично. В конечные времена многое из того, чем мы жили в этом мире, либо полностью изменит свою природу и потому умрёт в нынешнем своём состоянии, либо окончательно уйдёт в небытие, в смерть. Всего, с чем мы сжились, не будет более никогда и нигде, то же, что мы взыскуем, ещё только появится в ином измерении. Когда в конце времён умирает всё, что из мира сего, когда всё и вся переживают трагедию и боль смерти, – это состояние богооставленности, подобное тому, что пережил Христос на Кресте перед смертию: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46).

Из мира сего это состояние видится как впадение в небытие, в ад. В апокалиптическом огне сгорает и «Я» этого мира как таковое, единство и смысл земного бытия. Это тоже переживается как трагедия и боль отпадения в небытие. Уходит то, что в мире сем являлось недолжным, неистинным, невечным, но и то, что служило ступенями к истине, мирскими формами должного. Сгорают в небытии тупиковые и окольные дороги жизни. Сгорает и вся телесность, чтобы организоваться по-новому и воскреснуть. Наши заблуждения, послужившие диалектическим звеном в поисках истины, оставляются как ложное. Сгорает в геенне огненной неистинное, ложное, безобразное. Меняется перспектива бытия, то, что в этом мире было определяющим, пуповиной, связывающей с истоками жизни и смысла, перестаёт быть. Но пока новое ещё не народилось, с точки зрения мира сего, всё сгораемое ощущается как главное, и потому потеря его переживается как потеря самого близкого и важного. И в этом тоже апокалиптическая боль.

В образах Страшного Суда воплотились, прежде всего, видения апокалиптической смерти. Переживание смерти старого, мука разрушения старой плоти, скорбь расставания с родным и близким вытесняют аспект апокалиптического перехода к Новой Жизни, нарождение в смерти Нового Неба и Новой Земли. Грозность грядущего конца пугает нас, сознание загипнотизировано неотвратимостью полного конца мира сего, и мы не имеем сил проникнуть за его пределы. Ужас всеобщей смерти сковывает духовный взор, творческая фантазия цепенеет и перед нами встают чудовищные по уродству, жестокости и несправедливости средневековые картины Страшного Суда. Эти представления являются этапом в раскрытии образа конца времен. Чтобы явственно лицезреть образы смерти и жить при этом, нужно великое мужество быть и дерзновение. Но человеку свойственно абсолютизировать частичное, так как полнота восприятия требует невыносимого напряжения, поэтому были абсолютизированы и представления об апокалиптической смерти. Вместе с тем, картины апокалипсиса отражают и угрозу всеобщей и окончательной смерти бытия в целом. Апокалипсис изображает то, что может поглотить человечество навсегда, но что должно стать огненными вратами в Новое Бытие.

Новое рождение возможно только по образу родившегося Богочеловека: смертию смерть разрушив. Переживание окончательной смерти в момент нового рождения является последним и напряжённейшим моментом человеческого крестонесения в миру. На этом пике Голгофы всё разрешится окончательно: получит ли человечество вечное спасение или низринется в небытие. Это и есть момент собственно Страшного, то есть Последнего Суда: окончательное явление Божественной воли. Но воля Божия всегда ко спасению человека, по милости и беспредельной любви Божией до последних мгновений человеку оставляется шанс. В последней битве с небытием человек наиболее повисает над бездной небытия, это момент, когда всё, всё может погибнуть, но всё призвано спастись. Душа человека в эти решающие мгновения должна стряхнуть с себя пелену небытия, отделиться от него, не поддаться магическому притяжению адской бездны. Апокалиптические видения раскрывают и опасность окончательной гибели мироздания, человечества, опасность полного впадения в небытие.

Многообразие апокалиптических состояний и возможностей присутствует и сегодня, апокалипсис уже начался. Господствующие представления об аде абсолютизируют смерть и распространяют её на вечные времена. Это сейчас нас порабощает. Мы настолько свободны, что способны самоутвердиться в смертных адских состояниях. В этом актуальность небытия, постоянное висение над бездной небытия. Бог в деле спасения от смерти всегда идёт навстречу человеку и вершит своё Божие, ожидая, чтобы человек содеял своё человеческое. Вечный смысл, который формируется в созидании материальной формы, откладывается в вечности, – в «копилке» совершённого. При смерти человека тело – материальная форма – распадается, но остаётся её энтелехия (тело душевное) и духовная сущность (тело духовное), которая совершенствуется в замирном пути души и которая в конечные времена соберёт преображённое вещество в одухотворенную телесность.

Материальный мир, основой которого является хаос, не уничтожим в принципе, ибо его разрушение обращает его в хаос же. Он может либо впасть в самодостаточное безблагодатное состояние на вечные времена, либо преобразиться в Новое Бытие. Уничтожимы временные материальные формы, которые без творческого преображения вновь могут восстанавливаться энтелехиями существ и механистически повторяться. Без зиждительного мироустрояющего начала человечество душ впадает в бессмысленное круговращение космической материи, в адское колесо небытия. Адское существование представляет собой порабощение душ материей и мучение в безытоговом бессмысленном круговороте вещества. Но и в этом человечество вечных душ всегда имеет творческий шанс – восстановив разрушенное, пойти дальше вверх.

Смерть для вечной души означает выпадение из вечности, страдание в бесконечном круговороте бессмысленных тварных состояний. Ад – не окончательное уничтожение души, а впадение в дурное круговращение, когда временные состояния души закостеневают навечно, смертоносная временность становится вечным состоянием души. Вечный ад – это бесконечный круговорот бессмысленной жизни, это не вечность, а дурная бесконечность времён. Ад утверждается тем, что мир замедляет ход к конечной цели – преображению, погружается в дурной круговорот времени.

Бесконечная, бессмысленная, то есть адская жизнь закрывает двери в рай и душам, вышедшим из воплощения. Души живых и умерших при этом стенают, не получая завершения и упокоения. Мир не может закончиться бессмысленно, ибо конец есть итоговый смысл, смысловое завершение. Конец мироздания может означать только его духовное преображение, рождение из старого нового мира. Все глобальные мировые катастрофы означают разрушение воплощенного в материи смысла. Смерть торжествует до тех пор, пока не прекратится это круговращение смерти. Апокалиптический конец прервёт, прежде всего, бесконечный ряд разрушений и восстановлений материальных форм. Эсхатологическое одухотворение материи означает возвышение её над состоянием саморазрушения.

Таким образом, вечный ад возможен только как вероятность вечного круговорота бессмыслицы и безысходности, в которые впадает всечеловечество. Но и в таком состоянии сохранится возможность вырваться из него и выйти на путь спасения, ибо всемилость и всеблагость Бога беспредельны. Опасность впадения в безблагодатное круговращение висит роковым образом над миром. И мироздание иногда погружается в подобное безблагодатное мертвящее состояние. Буддийское сознание заворожено этим магическим круговращением (колесница бытия, вечное возвращение), зациклено на нём, ограничено им. Буддизм – это откровение магического падения бытия, в котором преобладает круговращение энтелехий, действие безблагодатных магических связей и законов.

Рай возможен только как всеобщее спасение, как спасение всех вечных душ. Пока всё вечное не спасётся – все будут мучиться в адских муках, сама жизнь, всё бытие и в мире сем, и за его пределами будут нести в себе адские мучения. Это страдания не-дорождения, мучительно переживаемые затянувшиеся роды. Чем более оттягивается разрешение-разрождение Нового Бытия, тем болезненнее состояние и тем актуальнее опасность застыть в нём навсегда и лишиться благодатного итога. Всё человечество до последнего человека пребудет в таком адском состоянии, до тех пор, пока мир в целом не спасётся.

Христианская традиция ощущает эту трагическую возможность и фиксирует её в учении об аде. Ад – преходящее состояние, но злая воля человечества может утвердить его вовеки. Утверждая вечность ада, человек теряет вечность, вера же в вечность рая – залог спасения, обретения вечности.

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ. 4. За гранью жизни

Смерть – обрыв мирской жизни, потеря плоти, разрушение созидаемых душой плотских риз. Но вечная миссия души не прерывается смертью. Катастрофический перелом выводит душу в иные измерения бытия, душа входит в итог земной жизни, обретает там то, к чему была устремлена здесь. Меняющиеся во времени и разбросанные черты характера складываются в новый эссенсиальный – сущностной облик души, вбирающий всё творимое личностью в земном пути. В смерти душа обновляется, рождается в новом качестве, конец земной жизни кладёт начало новым путям души.

Со смертью человека мировая драма не прекращается, душа умершего бесплотно связана со здешним и в инобытийных измерениях продолжает в нём участвовать. Христианин молится об умершем, веря в действенность молитвы и утверждая связь двух миров. После выхода из жизни душа не обретает окончательного блаженства или мук, но входит в иные формы существования. В зависимости от прожитого и в результате за-жизненного самоопределения она либо возвышается в бытии, либо отпадает в низшие сферы. Выбор её пролегает через мытарства – испытания, искушения – поводы и влечения к отказу от собственного назначения. Душа попадает в мир бесплотных духов или впадает в череду новых воплощений. Она испытывает при этом и блаженство, и муки, которые из нашего мира видятся как восхождение в рай или отпадение в ад. Но это только земные символы духовного пути вечной человеческой души.

Райские и адские состояния, которые проходят души после земной смерти, не являются итогом человеческой и мировой судьбы. До окончания времён и Последнего Суда всё, что переживают души и мир в целом – есть лишь этапы, те или иные формы бытия. Распространенные в христианстве описания рая и ада более экзотеричны, чем эзотеричны, они отражают не реальные состояния душ за пределами земной жизни, а то, как это видится из мира сего. Пытаясь заглянуть через толщу жизни и завесу конца её, мы смутно улавливаем состояния бесплотных душ и объективируем эти формы, принимая их за итоговые.

Представления о рае передают ощущение того, что души после телесной смерти устремляются в более высокие миры. Двери в рай не где-то во вселенной, а в глубине души. Райские образы описывают состояния напряжённого духовного подъёма, совершаемого душой после земной смерти: получения более высокого воплощения, исполнения назначения, приближения к Богу, открытости в любви другим душам, неземного блаженства, преисполненности благодатью. Райское состояние не является окончательным, оно сохраняется до тех пор, пока душа напряжённо стремится к преображению, к цели, которая может быть достигнута только по окончании времен. Бестрагичным и завершённым райское положение видится из несовершенного и частичного земного существования.

Таким образом, рай – это не конечная цель, не место «передышки» заслуженных и избранных, а благодатный этап в мировых «странствиях» души, состояние напряжённой борьбы за сохранение и преображение итогового смысла земной жизни.

По отношению к миру сему райское состояние – более высокая степень бытийности души. Оно вбирает все заслуги и совершенства этой жизни. Добро, выстроенное душой в земном пути, суммируется в вечности. Чем богаче эта «копилка» вечности, тем преображённее, тем более райским оказывается облик души. «Но и этот рай только предверие настоящего рая, имеющаго открыться после всеобщего воскресения и суда. В нём и все новозаветные святые, хотя блаженствуют, но ожидают ещё большего совершеннейшего блаженства в будущем веке, при новом небе и новой земле, когда будет Бог всяческая во всех» (Еп. Феофан Затворник). Это «промежуточно» райское состояние и место в бытии определяется не механическим итогом прожитого, а продолжающимся самоопределением вечной души, которая на небе способна не только суммировать земное, но и искупить его.

Когда же душа человека после смерти подвергается мытарствам, опускается в низшие сферы или впадает в череду более низких воплощений, традиция описывает это как адские страдания. Ад – это не место, а состояние падения, развоплощения, утери смысла собственного бытия. «Ад есть посмертное выпадение из вечности и вступление в смертоносное время, но он лишь временное, а не вечное» (Н.А. Бердяев). Ад создан не Богом, а дьяволом в человеке. Человек мучим адскими муками не по Божией воле, а из собственной гордыни и обращённости ко злу. Грешная душа, выпадая в смерти в ложный итог земного пути, страдает и умаляется в бытии. Злая воля может действовать и за пределами земной жизни и душа может усугубляться в своём падении. Ад – это чёрная бездна небытия, в которую погружается своевольная душа.

Но ад не вечен и адские состояния не являются необратимыми. Искра Божия сохраняется и в самой падшей душе, она способна преобразить результаты жизни, искупить на небе земные грехи. По законам соборной ответственности всех душ друг перед другом и перед Богом участь грешной души могут облегчить молитвы близких, праведников, Церкви, а также заступничество Богоматери.

Таким образом, в инобытии человеческие души переживают различные состояния, включая и перевоплощение. Но существуют, очевидно, и такие формы жизни после жизни, которые ещё не открылись духовному опыту человечества или приоткрыты частично.

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ. 3. Рай и ад в земной жизни

Под сенью Креста раскрывается эзотерический смысл представлений о рае и аде. «Рай и ад начинаются на земле» (Преп. Серафим Саровский). Рай как таковой мыслиться как окончательное спасение вечной души, но душа может переживать состояния спасения в большей или меньшей степени и в разных планах бытия. Ад в собственном смысле – это состояние полной гибели вечной души, но душа переживает безблагодатные, то есть адские страдания при всяком падении, духовной деградации, умалении в бытии. На пути к спасению душа человека переживает состояния рая и ада в трёх планах бытия: в земной жизни, после смерти, по окончании времен.

В каждое мгновение жизни душа выбирает между вечностью и смертью, что-то в ней устремляется к райскому совершенству, а что-то отпадает в бездну адову. В этой жизни мы переживаем и адские муки и райское блаженство. В святости, любви, творчестве человек взмывает к небу, вырывается из мирской косности, совершает чудеса. «Вечная жизнь наступает уже во времени, она может раскрыться в каждом мгновении, как вечное настоящее. Вечная жизнь не есть будущая жизнь, а жизнь настоящего, жизнь в глубине настоящего, жизнь в глубине мгновения. В этой глубине мгновения происходит разрыв времён» (Н.A. Бердяев). В эти мгновения в земной жизни является Новая Жизнь, рай нисходит на землю, нам открывается смысл бытия и мы понимаем для чего живём на этой грешной земле. В райских состояниях мы черпаем силы для жизненного пути и повышаемся в бытии, приближаемся к спасению.

При попытках сбросить бремя человеческого назначения в душе мутнеет образ Божий и она срывается в низменные состояния, умаляется в бытии, опускается в ад. Ад открывается не только в состояниях несчастья, можно чувствовать себя несчастным и в муках творчества. Ад поглощает душу при тотальном эгоизме, маниакальной одержимости, злобе, ненависти, ослепляющей ревности, тупой ненасытности, пошлости жизни, всепоглощающем унынии и скуке. Усреднение, умаление всего качественного, развоплощение, обездуховление, – все формы отказа от бремени человеческого крестонесения в мире, ввергают душу в инфернальные – адские состояния. Православная молитва исповедания грехов повседневных перечисляет состояния падения души в адские измерения: «…Объядением, пиянством, тайноядением, празднословием, унынием, ленностью, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытчеством, мшелоимством, ревнованием, завистию, гневом, памятозлобием, ненавистию, лихоимством…»

«Ад… дан в человеческом опыте… Ад принадлежит целиком сфере субъективной, а не объективной, он в субъекте, а не в объекте, в человеческом, а не в божественном. Никакого ада, как объективной сферы бытия не существует, это совершенно безбожная идея, скорее манихейская, чем христианская. Поэтому совершенно невозможна и не допустима никакая онтология ада… Немыслимый, как сфера объективного бытия, ад существует в сфере субъективной и означает опыт человека и путь человека… Никакой адской и дьявольской вечности быть не может. Может быть лишь божественная вечность, вечность Царства Божиего, наряду с которой не может быть никакого бытия. Но в субъекте, в замкнутой сфере может раскрыться дурная бесконечность мучений… Ада нигде и нет, кроме как в призрачной, небытийственной, лишённой всякой объективности сфере замкнутости субъекта в самом себе, бессильного выйти в вечность» (Н.А. Бердяев).

Греховность, богооставленность сопровождаются чувством безблагодатного страдания – адских мук в этой жизни. Попытки вытеснить эту боль души, спрятаться за тотальной озабоченностью, либо нравственным индифферентизмом, цинизмом, – не предохраняют человека. Адские состояния настигают его в беспросветной тоске, в страхе, маниях, жестокости, суевериях, магической ритуальности...

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ. 2. Серединное царство

Мироздание как арена преображения бытия есть серединное царство обретения Нового Неба и Новой Земли, лоно мучительного нарождения Нового Плода. Жизнь этого мира есть внутриутробное формирование Нового Бытия. Попытаемся представить закономерности перехода из одного мира в другой по аналогии с рождением человека. Зародыш человека существует в условиях и закономерностях, отличных от собственно человеческого существования. Человеческий плод обитает в жидкостной среде, не дышит воздухом, получает питание через пуповину. Единый с матерью организм содержит ряд органов, которые отделяются от него при рождении (плацента, пуповина, околоплодные воды). Эти органы соизмеримы по массе и значимости с собственно плодом и до рождения слиты в общую систему жизнедеятельности, человеческий плод представляет собой единый организм жизнеобеспечения с матерью.

В момент рождения вспомогательная сеть органов, предназначенная для внутриутробного формирования, отмирает, тем самым погибает большая часть живой массы плода. Это значит – разрушается и прежнее его единство, целостность организма матери-плода разрушается, плод болезненно отрывается от организма матери. В акте рождения плод переходит в иные формы бытия: то, что было основным, отмирает или становится второстепенным, мгновенно включаются зачаточные тенденции, нарождается ряд новых функций. Резко и радикально меняется сущность организма, ибо это процесс не только рождения, но и смерти прежних форм существования и прежнего «Я». Умирание касается глубочайших сфер и переживается катастрофически, трансформируется бытие в целом.

Крайне болезненно и само вхождение в мир: момент рождения мучителен и для матери, и для ребенка. Боль рождения пронзает рождающееся существо и отзывается во всей жизни в характере, психических травмах. Процесс катастрофичен не только физически и душевно, но и духовно, ибо происходит прорыв души из других сфер бытия. Нарождается совершенно иное существование: из жидкостной среды в воздушную, первый вдох опаляющ, безгласное существо проявляет голос. Главное связующее звено с миром – пуповина – отмирает и заменяется рядом новых связей. Таким образом, в акте рождения – и нарастание жизни, и умирание, уничтожение; с вхождением в бытие многое уходит в небытие. Жизнь и смерть нераздельны, как неразрывны переживаемые мука и освобождение, боль и одухотворение.

Мир сей от своего начала и до конца находится в стадии внутриутробного формирования, это зародыш Новой Жизни. Христианская апокалиптика и эсхатология описывают момент и формы нарождения Нового Бытия и одновременного умирания старого. Апокалиптика сосредоточена на образах умирания старого, эсхатология описывает нарождение нового. Мир в целом должен пережить апокалиптические времена и войти в эсхатологические перспективы.

При этом многие существенные явления этой жизни в эсхатологическом измерении оказываются второстепенными или перестают быть. В земном теле созидается тело новой жизни. Органы, члены, функции, являющиеся в этой жизни определяющими, в будущей жизни проявятся, как подготовительные, вспомогательные, они или существенно преобразятся, или исчезнут. В то же время наметившиеся здесь тенденции могут в будущем оказаться наиболее существенными. Так, например, естественные чувства, без которых немыслимо существование в этом мире, даны нам для приуготовления души к иному бытию. Глаз видит цвет и форму, но только духовному зрению открыто красота, ухо слышит звуки, но только духовный слух ощущает музыку. Этим в нас прорастает тело духовное, которое и войдёт в Царство Небесное. Так в здешних формах взращивается новая жизнь.

Момент рождения Нового Бытия трагичен и болезнен, так как умирают единство и целостность мира и существ. Выход в инобытие катастрофичен для мира в целом и для каждого в нём существа, поэтому существуют апокалипсис и эсхатология – всеобщие и индивидуальные. Перспектива конца присутствует в каждом мгновении исторического и индивидуального существования. Человек периодически сталкивается с апокалиптическими и эсхатологическими состояниями. В молитвенном сосредоточении, в актах творчества, в духовном подъёме, в пограничных ситуациях переживаются и сладостное вдохновение, возрождение, и мучительное умирание обветшалых форм.

Залог нарождения нового – в смерти старого. На это указывает основная мистерия[1] христианства, в котором Крест является серединной реальностью, а Голгофа сердцевиной бытия: смертию смерть поправ, и через смерть рождение, через Крест воскресение. Всё ветхое должно умереть, это значит, что всё в этом мире приходит к смерти. В историческом христианстве сильна традиция восприятия смерти как радостного избавления от мирских оков. Но это только одна сторона смысла смерти. Человек сотворён жителем небес, но исполнить свою миссию он призван в мире сем. Поэтому все в мирской жизни, связанное с выполнением нашего вселенского назначения, всё, что объединяется с нами в общем сораспятии – близко и бесконечно дорого нам, потеря этого невосполнима. До рождения душа приуготовляет мирскую судьбу, после смерти – подводит ей итог, но спасается душа только в здешней жизни. Всё в мире ценно перед лицом Вечносущного Бога и общим бременем воплощения. Всё в мире сем дорого нам как соучаствующее в единственно данной жизни, это любовь-сострадание всему сораспятому с нами.

Именно об этом говорит Зосима у Достоевского: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите, любите животных, любите растения, любите каждую вещь. Будешь любить каждую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах… Люби повергаться на землю и лобызать её. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всё люби, ища восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Иступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и немногим достанется, а избранным».

Братство человеческих душ, принявших воплощение, отражается в этом мире в реальностях любви, дружбы, родственности, народов... Здесь души узнают друг друга особым знанием, их совместные усилия облегчают прорыв в мир, принятие плоти и прохождение жизни. Родные и близкие разделяют нашу крестоносительную участь здесь и теперь, отсюда безмерное горе при их смерти. Не может быть иллюзорной трагедия, пронзающая человека до самых его оснований. Истинно христианское переживание смерти раскрывает её как трагедию расставания и разрушения, как муку потери самого дорогого и ценного. Только через эту муку и возможно обрести встречу с близким в инобытии. Острота ощущения потери и взыскание встречи – залог обретения. В невозможности примирения с потерей обретается право на встречу.

Таким образом, христианство воспринимает смерть как подлинную роковую трагедию, но преодолеваемую упованием. Истинное отношение к смерти антиномично: смерть освобождает от дурного круговорота мирского существования, она вводит в конечный смысл, но смерть и разрушает, разлучает. Богочеловеческое крестонесение и направлено на то, чтобы вырвать жало смерти.

---

[1] Мистерия – от греч. μυστήριον, «таинство, тайное священнодействие».

АПОКАЛИПТИЧЕСКОЕ И ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ. 1. Через смерть рождение

«Лучи света идут от будущего. Конечное грядущее соединяется с итогами прошлого» (Н.А. Бердяев). «Цель истории ведёт за историю, к “жизни будущего века”, а цель мира ведёт за мир, к “новой земле и новому небу”. Лишь в царстве славы, когда окончится время, осуществится цель мироздания, а всё теперешнее есть муки рождения» (прот. Сергий Булгаков).

Но прорыв мессианского конца в историю начался с вхождения в мир Иисуса Христа, Который внёс истинные измерения: «…ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мёртвых» (Деян. 17, 31). Смысл земной истории – в рождении Нового Неба и Новой Земли. Но смысл этот внеисторичен, метаисторичен. Каждое творческое мгновение истории укоренено в вечности. Выполняя своё назначение здесь и теперь, мы участвуем в метаисторическом рождении. Новое родится за пределами истории, и эта новизна преобразит саму историю.

«Мир может быть принят и исторический прогресс с его неисчислимыми страданиями оправдан, если есть божественный Смысл, скрытый от “эвклидова ума”, если есть Искупитель, если жизнь в этом мире есть искупление и если окончательная мировая гармония достигается в Царстве Божием, а не в царстве мира сего» (Н.А. Бердяев). Жизнь и история нашего мира – приуготовление Нового Рождения, внутриутробное формирование Нового Плода: «Она имела во чреве своем…» Новая жизнь явится за пределами этого мира, но формируется она здесь. Рождение Нового преобразует старое. Момент рождения – внеисторичен, вневременен, катастрофичен: «Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12 2).

Это рождение является мгновением преображения – воскресения из мёртвых через страдание и смерть. Рождение новой реальности отрицает старую – её историю, все её прошлые состояния. При рождении Новой Жизни заканчивается история её внутреннего формирования, оканчивается время. В этом рождении спасаются все субстанциальные единицы, ибо только тогда преображён мир в целом, а не какая-то его часть. Все души наследуют жизнь вечную во всей полноте преображённой плоти (Бог «хочет, чтобы все люди спаслись…» – 1 Тим. 2, 4). В рождении Новой Жизни душа спасается, а плоть преображается. Спасение души в том, что она возвращается к вечной жизни во всей полноте воскрешённой и преображённой плоти. Ощущение завершающего преображающего свершения и объективируется в представлениях о грядущем рае.

Исторические формы жизни навсегда отменяются Новой Жизнью, более никогда и нигде не явятся, уходят в небытие. В этом смысле всё преходящее сгорает в геенне огненной. Момент конца истории как отрицания всего исторического – болезнен и кровав. Новая Жизнь рождается в сжигании старой, ибо получить жизнь вечную означает отдать жизнь в этом мире: в потере возвращение, через Крест Воскресение. Предощущение этого состояния конца мировой истории, трагического отрицания всего в ней и объективируется в представлениях об аде. Но если рай – это взыскуемая вечность, то состояние ада преходяще.

Апокалиптика – это учение о конце времён. Апокалипсис описывает видение всеобщего конца с точки зрения мира сего, из состояния погружённости в этот мир. Страшные картины апокалипсиса порождены переживаниями конца всего, что имеет отношение к этой жизни. Но с точки зрения вечности в апокалипсисе через сжигание жизни старой зарождается жизнь новая. Апокалипсис – это муки вселенского рождения.

Эсхатология же – это учение о конечных судьбах человека и мира, видения о том, что происходит после конца времен, попытки замутнённым взором мира сего увидеть бытие за чертой времени и его конца, в вечности. Со дна космического океана, через толщу жизни мы видим бури и штормы на границе двух миров, – в этом и состоят апокалиптические видения. Но через слой катастроф наш взор проникает далее и мы различаем контуры иных миров, нам является небесное свечение грядущей жизни, – это эсхатологические образы.

СТРОИТЕЛЬ РУСИ. Преподобный СЕРГИЙ

Преподобный Сергий Радонежский был первым русским святым, который целостно и всецело выразил русское национальное самосознание. Старец Троице-Сергиевой обители соединил разные традиции православного монашества. Будучи отшельником и аскетом, человеком высокопросвещённым, он был сторонником деятельной миссии Церкви. Монастырь преподобного Сергия был центром духовным и центром хозяйственной колонизации обширных земель, крепостью, влияя на все стороны жизни Руси. Преподобный Сергий был безусловным авторитетом для народа и власти; в житиях он назывался строителем Руси.

В.О. Ключевский называл преподобного Сергия «благодатным воспитателем русского народного духа». Священник Павел Флоренский характеризовал преподобного Сергия как «особого нашего Российского царствия хранителя и помощника»: «И если вся Русь, в метафизической форме своей, сродна эллинству, то духовный родоначальник Московской Руси воплотил в себе эту эллинскую гармонию совершенной, действительно совершенной, личности с такою степенью художественной проработки линий духовного характера Руси, что сам, в отношении к Лавре, или точнее — всей культурной области, им насквозь пронизанной, есть, возвращаясь к прежнему сравнению, — портрет портрета, чистейшее выражение той духовной сущности, которая сквозит многообразно во всех сторонах Лавры как целого. Если Дом Преподобного Сергия есть лицо России, явленное мастерством высокого искусства, то основатель её есть первообраз её, этого образа России, первоявление России… — лик лица её, ибо под “ликом” мы разумеем чистейшее явление духовной формы, освобождённое ото всех наслоений и временных оболочек, ото всякой шелухи, ото всего полуживого и застящего чистые, проработанные линии её… Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдём ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу; нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука — все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице его русский народ сознал себя; своё культурно-историческое место, свою культурную задачу и тогда только, сознав себя, получил историческое право на самостоятельность».

Д.С. Лихачёв писал о преподобном: «Сергий Радонежский был проводником определённых идей и традиций: с Церковью связывалось единство Руси. Князья ссорились, наводили татар на Русскую землю, как когда-то половцев. Шло постоянное соперничество за великое княжение, за титул великого князя. А Церковь-то была едина. И поэтому главная идея рублёвской Троицы – идея единства, столь важная во тьме разделения нашего. Дмитрий Донской начинает не с объединения территории, а с объединения духовно-нравственного. Этим-то и замечателен московский князь, ставший во главе русского войска. И Москва от этого выиграла в глазах всей Руси. Она выиграла не потому, что, как пытаются это доказать, стояла на очень выгодных торговых путях, а потому, что в этой сложнейшей ситуации возглавила политику объединения Русской земли. То есть Москва выиграла духовно. Москва не была экономически сильней Твери или Новгорода, она оказалась духовно сильней». И духовность эта питалась из Троице-Сергиевой лавры.

Сергий Радонежский сыграл решающую роль в освобождении Руси от монгольского ига. Князь Дмитрий Донской робко избегал решающего столкновения с татарами, но благословение преподобного Сергия подвигло князя на битву и вдохновило на победу. Акт религиозного сознания оказался всеобъемлющим, включал осознание исторической миссии Руси, поэтому ему подчинилась политическая воля.

Ключевым событием в освобождении от татарского ига, в национальной солидаризации, в духовном возрождении русского народа стала Куликовская битва 1380 года. С этого момента формируется русское национальное сознание, начинается возрождение русской средневековой культуры, строится великое Московское государство. «На Куликовом поле оборона христианства слилась с национальным делом Руси и политическим делом Москвы. В неразрывности этой связи дано и благословение преподобного Сергия Москве, собирательнице государства русского» (Г.П. Федотов).

«Главное чудо преподобного Сергия – он сам. Человек, который ушёл из этого мира – и стал центром Руси. Бежавший любой власти – и светской, и церковной – он стал абсолютным авторитетом в государстве и Церкви. Сознательно выбравший для подвигов непригодное для нормальной жизни место, он создал вокруг себя огромную лавру и целый город – Сергиев Посад. Смиренный монах, он мобилизовал и вдохновил русский народ на защиту Отечества» (Патриарх Кирилл).

ХРИСТИАНСКИЙ ПЕРСОНАЛИЗМ. Пер­со­нализация в куль­ту­ре

Ось раз­ви­тия ми­ро­зда­ния – в пер­со­нализации бы­тия. Ре­аль­ность тем вы­со­ко­ор­га­ни­зо­ван­нее, чем бо­лее она пер­со­на­ли­зи­ро­ва­на. В язы­че­ском ми­ре от­сут­ст­во­ва­ло ощу­ще­ние ре­аль­но­сти лич­но­сти. Лич­ность ещё не вы­де­ли­лась из социума и при­род­но­го кос­мо­са и по­то­му не соз­на­ва­ла се­бя. Это вы­ра­жа­лось и в том, что че­ло­век не мыслил своей индивидуальности, не ощу­щал ин­ди­ви­ду­аль­ную замк­ну­тость сво­его те­ла, не про­ти­во­пос­тав­лял се­бя при­род­ной сре­де. Те­ло – од­на из бес­чис­лен­ных то­чек, че­рез ко­то­рые не­пре­рыв­но пе­ре­ли­ва­ет­ся кос­ми­че­ская плоть. Те­ло не завершено и не от­гра­ни­че­но от ок­ру­жаю­ще­го ми­ра, из­ли­ва­ет­ся в мир и впус­ка­ет в се­бя ма­те­рию. Не сфор­ми­ро­ва­лись ещё пред­став­ле­ния о «при­кре­п­ле­нии» к ка­ж­дой ду­ше определённой те­лес­нос­ти. По­это­му языч­ник так лег­ко ото­жде­ст­в­лял се­бя с при­род­ны­ми су­ще­ст­ва­ми и пред­ме­та­ми, и по­то­му в язы­че­ском ми­ре так без­бо­лез­нен­ны ме­та­мор­фо­зы – пре­вра­ще­ния су­ществ.

В ис­кус­ст­ве древ­ней Месопотамии раз­лич­ные час­ти че­ло­ве­че­ской фи­гу­ры изо­бра­жа­лись со­еди­нен­ными ме­ж­ду со­бой ме­ха­ни­че­ски, а не ор­га­ни­че­ски. Взор ху­дож­ни­ка со­сре­до­то­чен не на це­лом, а на де­та­лях, пы­та­ет­ся вы­чле­нить и изо­бра­зить их с наи­боль­шей яс­но­стью и функ­цио­наль­но­стью, что дос­ти­га­ет­ся за счёт об­раза це­ло­го. Ка­ж­дая из час­тей те­ла не­за­ви­си­ма от дру­гих, нос изо­бра­жал­ся в про­филь, а глаз пря­мо и очень боль­шим; пле­чи пря­мо, а но­ги в про­филь; бо­ро­да в ви­де рит­ми­че­ски рас­по­ло­жен­ных за­вит­ков. Со­чле­не­ние раз­лич­ных ор­га­нов в те­лес­ное един­ст­во осу­ще­ст­в­ля­лось по об­щим для всей при­ро­ды прин­ци­пам рит­ма и сим­мет­рии. Та­ким же об­ра­зом сим­во­ли­че­ски изо­бра­жа­лись де­та­ли пей­за­жа: го­ры – в ви­де штри­хов­ки на зад­нем пла­не, во­да – за­вит­ка­ми волн. Это го­во­рит о том, что в куль­ту­ре Месопотамии не бы­ло пред­став­ле­ния об обособленности че­ло­ве­че­ско­го те­ла. Че­ло­ве­че­ское су­ще­ст­во вос­при­ни­ма­лось как час­ти­ца об­ще­кос­ми­че­ско­го це­ло­го и рит­ма, а ор­га­ны че­ло­ве­че­ско­го те­ла при­над­ле­жа­ли ему не бо­лее чем кос­мо­су в це­лом. Пред­став­ле­ния о че­ло­ве­ке не ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ро­ва­ны.

В гре­че­ской куль­ту­ре че­ло­ве­че­ская фи­гу­ра изо­бра­жа­лась как гар­мо­нич­ное един­ст­во, те­ло уча­ст­ву­ет в дви­же­нии ка­ж­до­го чле­на. Но гре­че­ская клас­си­ка ти­по­ло­гич­на, и в этом смыс­ле вне­пер­со­на­ли­стич­на. Её ин­тен­ция в обоб­ще­нии, в по­ис­ках об­щей гар­мо­нии, в фор­му­ли­ро­ва­нии её ти­пи­че­ских за­ко­но­мер­но­стей. Ин­ди­ви­ду­аль­но-лич­ное при этом ус­коль­за­ет от на­блю­де­ния, и ес­ли по­па­да­ет­ся в по­ле зре­ния, то вос­при­ни­ма­ет­ся как ча­ст­ность, на­ру­шаю­щая об­щую гар­мо­нию, как вне­за­кон­ное ис­клю­че­ние, как про­яв­ле­ние хао­ти­че­ско­го бун­та. А.Ф. Ло­сев пи­сал о пла­то­низ­ме: «Тут нет лич­но­сти, нет глаз, нет ду­хов­ной ин­ди­ви­ду­аль­но­сти. Тут что-то, а не кто-то, ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ро­ван­ное Оно, а не жи­вая лич­ность со сво­им соб­ст­вен­ным име­нем. И нет во­об­ще ни­ко­го. Есть те­ла, и есть идеи. Ду­хов­ность идеи уби­та те­лом, а те­п­ло­та те­ла уме­ре­на отвлечённой иде­ей. Есть пре­крас­ные, но хо­лод­ные и бла­жен­но рав­но­душ­ные ста­туи».

Ис­ти­ну персонификации бы­тия несёт в мир хри­сти­ан­ст­во – ре­ли­гия Бо­го­че­ло­ве­ка. По­это­му хри­сти­ан­ская куль­ту­ра по­ро­ди­ла наи­выс­шую ци­ви­ли­за­цию (в которой, вме­сте с тем, не­ма­ло лож­но­го и гре­хов­но­го, по­ро­ж­дён­но­го че­ло­ве­че­ским ти­та­низ­мом). Хри­сти­ан­ст­во вме­сто ан­тич­ной де-ин­ди­ви­дуа­ли­за­ции – рас­тво­ре­ния че­ло­ве­ка в кос­мо­се или в без­лич­ной бо­же­ст­вен­но­сти – про­воз­гла­ша­ет аб­со­лют­но лич­ный ха­рак­тер от­но­ше­ния че­ло­ве­ка с Лич­ным Бо­гом. Это ус­та­нов­ка на пер­со­на­ли­за­цию ми­ра. Не че­ло­век спа­са­ет­ся все­лен­ной, а все­лен­ная пре­об­ра­жа­ет­ся че­ло­ве­ком: «Ибо тварь с на­де­ж­дою ожи­да­ет от­кро­ве­ния сы­нов Бо­жи­их…» (Рим. 8, 19). В ис­то­рии по ме­ре про­рас­та­ния хри­сти­ан­ской ис­ти­ны всё боль­ше об­на­жал­ся бо­го­че­ло­ве­че­ский смысл её. Но этот про­цесс не был од­но­знач­ным: од­но­вре­мен­но с хри­сти­ан­ским пер­со­на­лиз­мом в ев­ро­пей­ской куль­ту­ре уси­ли­ва­лась ан­ти­хри­сти­ан­ская ре­ак­ция, в ко­то­рой сгу­ща­лись ан­ти­пер­со­на­ли­сти­че­ские сти­хии.

Пер­со­на­ли­сти­че­ская на­прав­лен­ность хри­сти­ан­ст­ва впер­вые ста­ла осоз­на­вать­ся в кон­це Сред­не­ве­ко­вья. Сред­не­ве­ко­вая куль­ту­ра, ка­за­лось бы, подавляла всё индивидуальное и лич­но­ст­ное. Но цель­ный ре­ли­ги­оз­ный жиз­нен­ный ук­лад вы­ра­щи­вал со­кро­вен­ную ду­хов­ную ос­но­ву лич­но­сти. Сред­не­ве­ко­вое хри­сти­ан­ст­во – это эпо­ха му­чи­тель­но­го фор­ми­ро­ва­ния лич­но­сти, лич­но­ст­ных цен­но­стей, за­ве­щан­ных хри­сти­ан­ским бла­го­вес­ти­ем. Сред­не­ве­ко­вая ду­хов­ность соз­да­ла ас­ке­ти­че­ский «пан­цирь», ог­ра­ж­даю­щий ду­шу че­ло­ве­ка от язы­че­ско­го ни­ве­ли­рую­ще­го кос­миз­ма. В ох­ра­няю­щем и ог­ра­ни­чи­ваю­щем ло­не сред­не­ве­ко­во­го спи­ри­туа­лиз­ма на­ро­ж­да­лась ду­хов­ная ин­ди­ви­ду­аль­ность. В об­раз­ах ры­ца­ря и мо­на­ха ко­вал­ся мир­ской и ду­хов­ный об­лик лич­но­сти. В ры­цар­ской и мо­на­ше­ской ас­ке­зе, за ог­ра­дой об­ря­дов, ри­туа­лов и по­вин­но­стей фор­ми­ро­ва­лось от­вет­ст­вен­ное и сво­бод­ное су­ще­ст­во, предощу­щаю­щее свои не­бес­ные обя­зан­но­сти и взыскую­щее свои веч­ные пра­ва. Та­ким об­ра­зом, в глу­би­не сво­ей сред­не­ве­ко­вье за­кла­ды­ва­ло ду­хов­ные ос­но­вы для про­рас­та­ния лич­но­ст­но­го дос­то­ин­ст­ва в ис­то­рии.

Но в сфе­ре хри­сти­ан­ской куль­ту­ры бы­ла силь­на язы­че­ская сти­хия. Обе тен­ден­ции со­су­ще­ст­во­ва­ли и бы­ли разъ­е­ди­не­ны ощу­ти­мой гра­ни­цей. Ре­ци­ди­вы язы­че­ской сти­хии бы­ли уза­ко­не­ны и ло­ка­ли­зо­ва­ны в про­стран­ст­ве и вре­ме­ни. На­сту­па­ли мо­мен­ты, ко­гда для сня­тия на­ко­пив­шей­ся ус­та­ло­сти вре­мен­но ос­ла­бе­ва­ло пер­со­на­ли­сти­че­ское на­пря­же­ние ду­ха, и на по­верх­ность жиз­ни вы­пле­ски­ва­лись древ­ние сти­хии – жизнь пре­вра­ща­лась в кар­на­вал. Мас­ка – обя­за­тель­ный ат­ри­бут кар­на­ва­ла – скры­ва­ет ин­ди­ви­ду­аль­ное ли­цо за ти­пич­ным, лич­ность за ли­чи­ной. В кар­на­ва­ле от­ме­ня­лись ин­ди­ви­дуа­ли­зи­рую­щие гра­ни­цы: че­ло­век вновь ощу­щал се­бя сли­тым с при­род­ной сти­хи­ей в об­раз­ах лю­дей-зве­рей, лю­дей-рас­те­ний, ан­тро­по­мор­фи­ро­ван­ных при­род­ных яв­ле­ний. От­ме­ня­лись струк­ту­ри­рую­щие нор­мы, и буй­ст­во кос­ми­че­ской пло­ти за­хва­ты­ва­ло всех в хао­ти­че­ском вих­ре, всё пе­ре­те­ка­ло друг в дру­га и пе­ре­хо­ди­ло од­но в дру­гое. «Кар­на­вал» – это вре­мя и ме­сто, где про­ис­хо­ди­ло вре­мен­ное низ­ве­де­ние все­го воз­вы­шен­но­го и ду­хов­но­го до низ­мен­но­го и плот­ско­го. На пе­ред­нем пла­не кар­на­валь­ной жиз­ни – кос­ми­че­ское те­ло, опи­сан­ное в про­из­ве­де­ни­ях Бос­ха и Брей­ге­ля. В этом гро­те­ск­ном те­ле (согласно М.М. Бах­ти­ну) пре­об­ла­да­ет те­лес­ный низ: в ак­цен­ти­ро­ва­нии аналь­но-эро­ти­че­ских и пи­ще­вых функ­ций, в оби­лии вы­пук­ло­стей и от­вер­стий, свя­зы­ваю­щих те­ло с при­род­ной сти­хи­ей и на­ру­шаю­щих це­ло­ст­ность ор­га­низ­ма. Те­ло – пес­чин­ка, вклю­чен­ная в кру­го­во­рот кос­ми­че­ских смер­тей и ро­ж­де­ний. Ре­ци­див­ное язы­че­ское ощу­ще­ние те­ла ут­вер­жда­ло его не-ин­ди­ви­дуа­ли­зи­ро­ван­ность, те­ло – это всплеск зем­ной сти­хии, ко­то­рый и воз­вра­ща­ет­ся в зем­лю без ос­тат­ка. В «кар­на­ва­ле» тор­же­ст­во­ва­ло веч­но об­нов­ляю­щее­ся при­род­ное ро­до­вое на­ча­ло – уни­вер­саль­ное и бес­смерт­ное, те­ло же, как и во­пло­щен­ная ин­ди­ви­ду­аль­ность, – пре­хо­дя­ще, пе­ре­те­кае­мо, небы­тий­но по су­ще­ст­ву.

Са­мо­соз­на­ние лич­но­сти в хри­сти­ан­ском ми­ре впер­вые на­ча­лось в Воз­ро­ж­де­нии. Но Воз­ро­ж­де­ние толь­ко вскры­ло и сде­ла­ло яв­ным со­дер­жа­ние глу­бин­но­го про­цес­са. В ис­хо­де Сред­не­ве­ко­вья че­ло­век ощу­тил не­объ­ят­ные си­лы соб­ст­вен­ной ин­ди­ви­ду­аль­но­сти – по­тен­ци­ал, на­ка­п­ли­вае­мый сред­не­ве­ко­вой лич­но­ст­ной ас­ке­зой. Ран­нее Воз­ро­ж­де­ние бы­ло на­ча­лом хри­сти­ан­ско­го са­мо­соз­на­ния воз­рос­шей вдруг лич­но­сти. Пер­вые им­пуль­сы это­го про­цес­са бы­ли дерз­но­вен­ны­ми, но ду­хов­но чис­ты­ми по­ры­ва­ми са­мо­оп­ре­де­ле­ния хри­сти­ан­ской лич­но­сти. Дан­те, Пет­рар­ка, Джот­то – на За­па­де, Фео­фан Грек, Дио­ни­сий, Ан­д­рей Руб­лев – в Рос­сии. Это выражение на­ча­льного са­мо­ощу­ще­ния хри­сти­ан­ско­го пер­со­на­лиз­ма. Но одновременно ак­ти­ви­зи­ро­валась и ан­ти­лич­но­ст­ная, в том чис­ле и ин­ди­ви­дуа­ли­сти­че­ская, ре­ак­ция.

Воз­ро­ж­де­ние ока­за­лось мо­мен­том бо­лез­нен­но­го кри­зиса – пе­ре­хо­да из од­но­го ду­хов­но­го воз­рас­та в дру­гой, но и сры­ва при этом пе­ре­хо­де. Воз­ро­ж­ден­че­ский че­ло­век не столь­ко осоз­нал, ско­лько по­чув­ст­во­вал вдруг не­объ­ят­ные си­лы ин­ди­ви­дуу­ма и вле­че­ние к неограничиваемому про­яв­ле­нию этих сил. Это бы­ло ес­те­ст­вен­ное чув­ст­во вы­хо­да из-под мла­ден­че­ской опе­ки в от­ро­че­скую са­мо­стоя­тель­ность. Тес­ные пе­ле­ны ма­те­ри-Церк­ви сня­ты и с пре­зре­ни­ем от­бро­ше­ны, че­ло­век с упое­ни­ем на­чи­на­ет дви­гать чле­на­ми, став­ши­ми вдруг та­ки­ми мощ­ны­ми. За­ро­ж­да­ет­ся лю­бо­ва­ние соб­ст­вен­ным ве­ли­чи­ем и си­лой, свое­воль­ной без­от­чет­но­стью, от­крыв­ши­ми­ся по­сле сня­тия риз Сред­не­ве­ко­вья. Че­ло­век с упое­ни­ем про­бу­ет свои си­лы во всём и на всём. На­пря­же­ние лич­но­ст­но­го рос­та сры­ва­ет­ся в ин­ди­ви­дуа­лизм. Воз­ро­ж­ден­че­ский ин­ди­ви­дуа­лизм пе­ре­ро­ж­да­ет­ся в ти­та­низм и тя­го­те­ет к са­та­низ­му. Рас­кре­по­щен­ные и куль­ти­ви­руе­мые в че­ло­ве­ке при­род­ные сти­хии за­хва­ты­ва­ют и по­ра­бо­ща­ют его. Рост ин­ди­ви­дуа­ли­сти­че­ского произвола яв­но опе­ре­жал рост лич­но­ст­но­го са­мо­соз­на­ния.

Та­ко­го ро­да ра­ско­ло­тость и дис­гар­мо­ния – сим­птом ис­то­ри­че­ско­го кри­за, пе­ре­ход­но­го воз­рас­та. Че­ло­век Воз­рож­де­ния рез­ко ото­рвал­ся от пре­ды­ду­ще­го со­стоя­ния, от предшествующей куль­ту­ры. Он вдруг ощу­тил про­пасть ме­ж­ду сво­им «се­го­дня» и сво­им «вче­ра». Но­во­му са­мо­ощу­ще­нию рас­кре­по­щен­но­го при­род­но­го ин­ди­ви­да боль­ше со­от­вет­ст­во­вал и им­по­ни­ро­ва­л древ­ний язы­че­ский на­ту­ра­лизм, не­же­ли хри­сти­ан­ский спи­ри­туа­лизм. Этим во мно­гом и объ­яс­ня­ет­ся от­тал­ки­ва­ние от сред­не­ве­ко­во­го спи­ри­туа­лиз­ма и «воз­ро­ж­де­ние» ан­тич­но­сти. Толь­ко что вы­де­лив­ше­му­ся из сред­не­ве­ко­во­го кол­лек­ти­виз­ма воз­ро­ж­ден­че­ско­му ин­фан­тиль­но­му ин­ди­ви­ду лег­че бы­ло по­нять се­бя, тем бо­лее – оп­ра­вдать се­бя в фор­мах дох­ри­сти­ан­ско­го ми­ро­ощу­ще­ния, ко­то­рое не тре­бо­ва­ло ду­хов­но­го са­мо­ог­ра­ни­че­ния и дис­ци­п­ли­ны. Эпо­ха Во­зро­ж­де­ния и яв­ля­ет­ся воз­ро­ж­де­ни­ем дох­ри­сти­ан­ской и вне­хри­сти­ан­ской ду­хов­но­сти, как ре­ак­ция на воз­рос­шее и воз­рас­таю­щее са­мо­ощу­ще­ние хри­сти­ан­ско­го пер­со­на­лиз­ма.

Хри­сти­ан­ст­во ут­вер­жда­ло са­мо­цен­ность лич­но­сти и вы­де­ля­ло её из при­род­ных и со­ци­аль­ных сти­хий. Но ощу­тив в Воз­ро­ж­де­нии определённо­го ро­да не­за­ви­си­мость от кос­ми­че­ских и ис­то­ри­че­ских сил, че­ло­век не су­мел об­рес­ти ду­хов­ных ос­нов лич­но­ст­но­го са­мо­стоя­ния, не осоз­нал своей прин­ци­пи­аль­ной ино­при­род­но­сти, по­пы­тал­ся ов­ла­деть ма­те­ри­ей по её же за­ко­нам, – в ре­зуль­та­те по­пал в раб­ст­во без­лич­ной за­ко­но­со­об­раз­но­сти при­ро­ды и ис­то­рии.

Ду­хов­ное про­ти­во­стоя­ние в хри­сти­ан­ском ми­ре всё бо­лее ска­зы­ва­лось на всех об­лас­тях жиз­ни. В куль­ту­ре фор­ми­ро­ва­лись пер­со­на­ли­сти­че­ские цен­но­сти, в жиз­ни рас­про­стра­ня­лись пер­со­на­ли­сти­че­ские прин­ци­пы. Но как ре­ак­ция на твор­че­ское персоналистическое уси­лие мо­би­ли­зо­ва­лись ан­ти­лич­но­ст­ные сти­хии. Эта по­ля­ри­за­ция всё более оп­ре­де­ля­ла ис­то­рию ев­ро­пей­ских на­ро­дов с кон­ца Сред­них ве­ков. Рост са­мо­соз­на­ния лич­но­сти со­про­во­ж­дал­ся вы­пле­ском ин­ди­ви­дуа­ли­сти­че­ских и кол­лек­ти­ви­стс­ких сти­хий, ко­то­рые стре­ми­лись оп­ро­ки­нуть фор­ми­ро­ва­ние лич­но­ст­но­го на­ча­ла в ис­то­рии, взо­рвать рост лич­но­сти в са­мо­ст­ном ин­ди­ви­дуа­лиз­ме или рас­тво­рить его в без­лич­ном кол­лек­ти­виз­ме.

С XV ве­ка по всей Ев­ро­пе рез­ко уси­ли­ва­ет­ся ми­ро­вос­прия­тие, в ко­то­ром раз­ви­ва­ют­ся ме­ха­ни­сти­че­ские пред­став­ле­ния. Че­ло­век всё более вос­при­ни­мал­ся не как об­раз и по­до­бие Бо­жие и ве­нец тво­ре­ния, а как под­чи­нен­ная часть, эле­мент не­кое­го без­ли­ко­го це­ло­го, которым мог быть кос­мос, при­ро­да, го­су­дар­ст­во или Цер­ковь. Но че­ло­век не­из­мен­но ока­зы­вал­ся де­та­лью ме­ха­низ­ма. Его ду­ша те­ря­ет са­мо­дос­та­точ­ность, а жизнь са­мо­стоя­тель­ность. Это нель­зя трак­то­вать как воз­врат к сред­не­ве­ко­во­му «без­лич­но­му» ми­ро­со­зер­ца­нию, ко­то­рое взра­щи­ва­ло и определяло иерархию духовных ценностей лич­ности. Скла­ды­ва­лась куль­ту­ра де­пер­со­на­ли­за­ции. Это ан­ти-тео-ан­тро­по­цен­три­че­ское ми­ро­ощу­ще­ние вне­дря­ло определённый че­ло­ве­че­ский тип, бо­ящийся ме­та­фи­зи­че­ской сво­бо­ды, стре­мя­щий­ся всё рег­ла­мен­ти­ро­вать и все­му пред­пи­сать окон­ча­тель­ное ме­сто по слу­чай­ным и ча­ст­ным мо­ти­вам, по­доз­ри­тель­но от­но­ся­щий­ся к ка­че­ст­вен­но­му мно­го­об­ра­зию жиз­ни, склон­ный к сред­не­му ва­ри­ан­ту. Это че­ло­век ог­ра­ни­чен­но­го, но свое­воль­но­го ума, роб­кой, но гор­де­ли­вой во­ли, ско­ван­но­го, но претенциоз­но­го чув­ст­ва, ко­то­рое ищет слу­чая бес­кон­трольно раз­нуз­дать­ся.

Пер­со­на­ли­сти­че­ское пре­об­ра­же­ние тре­бу­ет це­ло­ст­ной жиз­ни и цель­но­сти ха­рак­те­ра, не­пре­стан­но­го твор­че­ско­го уси­лия и дер­за­ния, не­пре­рыв­но­го тру­да и от­вет­ст­вен­но­сти за со­де­ян­ное. Всё это воз­мож­но при ду­хов­ном са­мо­вос­пи­та­нии и нрав­ст­вен­ном са­мо­ог­ра­ни­че­нии, чёт­ко­сти и твёр­до­сти в вы­бо­ре. Не­вы­но­си­мое на­пря­же­ние пер­со­ни­фи­ка­ции вызывает со­блазн сбро­сить его бре­мя. Это ис­ку­ше­ние ме­та­фи­зи­че­ской без­от­вет­ст­вен­но­сти и без­за­бот­но­сти пре­сле­ду­ет хри­сти­ан­ское че­ло­ве­че­ст­во, вы­ну­ж­да­ет от­ка­зать­ся от бре­ме­ни лич­но­го ре­ше­ния и дей­ст­вия, искушает де­ле­ги­ро­вать свои не­от­чу­ж­дае­мые не­бес­ные пол­но­мо­чия ка­кой-ни­будь мир­ской дан­но­сти. При этом вы­иг­ры­ва­ет­ся жизнь уп­ро­щён­ная и га­ран­ти­ро­ван­ная, но про­иг­ры­ва­ет­ся выс­шее зна­че­ние жиз­ни. Путь лич­но­го кре­сто­не­се­ния ведёт че­рез рас­пя­тие и смерть к сво­бо­де и пре­об­ра­же­нию, от­каз же от кре­сто­не­се­ния бы­тия при­во­дит к бе­зыс­ход­но­му раб­ст­ву.

Эта угасающая тен­ден­ция во­зоб­ла­да­ла в Но­вое вре­мя, хо­тя бы­ли силь­ны и ду­хов­ные по­тен­ции хри­сти­ан­ской куль­ту­ры, ак­ку­му­ли­ро­ван­ные в Сред­не­ве­ко­вье. Яв­лен­ный ны­не ан­ти­хри­сти­ан­ский об­раз жиз­ни и без­ду­хов­ный об­лик че­ло­ве­ка скла­ды­вал­ся уже внут­ри са­мо­упо­ен­ной ин­ди­ви­дуа­ли­сти­че­ской ци­ви­ли­за­ции на За­па­де и в се­ку­ля­ри­зо­ван­ном об­ще­ст­ве в Рос­сии. Вол­на ан­ти­хри­сти­ан­ской сти­хии Но­во­го вре­ме­ни бы­ла ре­ак­ци­ей на са­мо­соз­на­ние хри­сти­ан­ско­го пер­со­на­лиз­ма, она впи­та­ла со­блаз­ны и за­блу­ж­де­ния хри­сти­ан­ской куль­ту­ры и ис­то­рии.

Итак, дох­ри­сти­ан­ское ми­ро­вос­прия­тие об­ра­ще­но к кос­мо­су и при­ро­де, к че­ло­ве­ку же толь­ко в свя­зи с при­ро­дой. В сред­не­ве­ко­вье че­ло­век рас­смат­ри­вал­ся как со­став­ная часть Бо­же­ст­вен­но­го по­ряд­ка, но часть, не­су­щая от­блеск Бо­же­ст­вен­ной при­ро­ды. Но­вое вре­мя дек­ла­ри­ро­ва­ло безрелигиозное са­мо­ут­вер­жде­ние че­ло­ве­ка, мировоззрение искажается ги­пер­тро­фи­ро­ван­ной ра­цио­на­ли­за­ци­ей и на­ту­ра­лиз­мом. В гу­ма­низ­ме про­изош­ло рас­кре­по­ще­ние ин­ди­ви­дуа­ли­сти­че­ско­го свое­во­лия и ти­та­ни­че­ской са­мо­сти – при­род­но­го са­мо­ут­вер­жде­ния ин­ди­ви­дуа­лиз­ма. На­чи­ная с Шел­лин­га и Кьер­ке­го­ра на За­па­де, Пуш­ки­на и Дос­то­ев­ско­го в Рос­сии на­чи­на­ет­ся по­во­рот куль­ту­ры в сто­ро­ну ин­ди­ви­ду­аль­но­го кон­крет­но­го че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния в его ду­хов­ном из­ме­ре­нии. Че­рез фи­ло­со­фию жиз­ни и эк­зи­стен­циа­лизм осоз­на­ет­ся спе­ци­фи­ка лич­но­ст­но­го бы­тия, ос­но­вы ко­то­ро­го да­ны хри­сти­ан­ст­вом.

Эк­зи­стен­ци­аль­ная фи­ло­со­фия пы­та­ет­ся ори­ен­ти­ро­вать мысль на соб­ст­вен­но че­ло­ве­че­ское су­ще­ст­во­ва­ние. Как ре­ак­ция на ра­цио­на­ли­сти­че­скую он­то­ло­гию, со­вре­мен­ный эк­зи­стен­циа­лизм прав в ут­вер­жде­нии пер­вич­но­сти лич­но­ст­но­го бы­тия, в рас­кры­тии его ди­на­ми­ки, но не ­прав родовым атеизмом. Наи­бо­лее це­ло­ст­ную фор­му об­ре­ла рус­ская пер­со­на­ли­сти­че­ская эк­зи­стен­ци­аль­ная фи­ло­со­фия, на ос­но­ве пат­ри­сти­че­ской тра­ди­ции пе­ре­ос­мыс­ли­ваю­щая со­вре­мен­ные про­бле­мы. «Че­ло­век есть лич­ность, по­то­му что Бог есть Лич­ность» (Н.А. Бер­дя­ев). И ес­ли Лич­ность, Ипо­стась Бо­га не толь­ко эс­сен­ция, но и эк­зи­стен­ция, то и при­ро­да че­ло­ве­че­ской лич­но­сти эк­зи­стен­циаль­на.

---

[1] Модус – способ существования, вид и характер бытия. – Ред.