Крест и Голгофа Бога и человека. Назначение человека – крестонесение.

Итак, то, что происходит с миром – происходит с Самим Богом и в Боге. Бог страдает в акте рождения Нового Бытия и с творением мира всходит на Крест. Поэтому Искупительная Жертва Бога связана с миром не только нравственно, но глубоко бытийно. Божие Распятие является первым актом творения мира и лежит в его основе. В начало мироздания положен Крест Христов. Бог возлюбил мир до сотворения его и потому в мире Он приносит Себя в Жертву. Творя человека и созидая с ним мир, Бог восполняет и Собственное Бытие, обретает Свой новый Лик.

Это не говорит о том, что бытие Бога изначально ущербно и потому нуждается в восполнении, но только о том, что Бог, обладая всей полнотой, ощутил «тоску по Своему другому» (Н.А. Бердяев), по подобному Себе существу. Полнота без возможности ощутить неполноту – неполна. Оттого человек поставлен Богом в начале творения и он же с преображением мира обретает свою законченность. Христос – Богочеловек – Альфа и Омега бытия. И в начале, и в конце Божественное – вместе с человеческим, а человеческое – совместно с Божественным. Теоантропогоническая диалектика (диалектика происхождения богочеловеческого начала) является источником, стержнем и целеподвигающим началом, доминантой бытия.

На определённом этапе творческого взаимодействия – с началом мира сего – человек отпускается Богом на самостоятельный творческий путь. Отныне судьба всего творения Божьего и в человеческих руках. В этом величайшая ответственность и дерзновенность человека, но в этом же и риск Бога. Созиданием собственного богоподобного облика человек творит мир в целом, поэтому содержанием космической эволюции является эволюция человека в Боге.

Акты богооткровения – это символы горнего мира в мире сем. Символы эти являются не только знаками высшей реальности, но и самой этой реальностью, которая бытийнее всего в этом мире. Откровение –реальность, пронизывающая наш мир. Человек только в нём способен узнать смысл своей судьбы. Богооткровение – призыв Бога к истинному человеческому существованию. В истории этот призыв объективируется и превращается в символ. Но для ищущих и жаждущих правды символ превращается в реальность.

Судьба исторического мира станет истинно реальной, когда воплотит во всей полноте то, о чём символически свидетельствует воплощение Бога. В судьбе Богочеловека открывается судьба человека: «То, что индивидуально произошло в Богочеловеке, должно произойти в Богочеловечестве. Это и будет третье откровение Духа» (Н.А. Бердяев). Духовная жизнь Христа – Бога в человеке – символическое пророчество будущности духовных судеб мира. Историческая судьба Иисуса – человека в Боге – символическое пророчество исторических судеб мира, народов, человека. Христос – Путь и Истина. Воскресение доступно только через распятие. Крест – дверь в Царство Небесное. Несущие в жизни свой крест – Крест Христа – могут говорить: Мы тело Иисуса и в нас Дух Христов.

Богочеловек распят миром, это значит в мире распят Бог и человек, и это неразъединимо. Бог с высоты Голгофы призывает человека: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня…» (Мф. 11, 28-29). Человек, принявший своё назначение, распинается силами мира сего, принимает крестные страдания, через которые только и возможно очищение и спасение, воскресение из мертвых: «…ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11, 30).

Человек – сотворец Божий, посланник Божий в миру, житель небес, вошедший в мир для его преображения, спасения всей твари. Но мировые силы, князь которых сатана, противостоят Божественному акту творения. И выполняя свою миссию в мире, человек сораспинается в нём. Идущий за Христом должен взять свой крест, пройти свой крестный путь в жизни. Только принятие Креста Христова – бремени мирового творения, возрождает Христа в человеке: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живёт во мне Христос» (Гал. 2, 19-20). Через Крест Христов и человек становится воином-победителем, сокрушающим врата ада на арене своей жизни. Огнём очищающим и врачом исцеляющим нисходит Христос в душу человека, принявшего свой крест. Грех и вина человека смываются не временем, а покаянием перед Крестом Господним, кровью Христовой Жертвы и сораспятостью Богу.

Только через небесную миссию на земле, в свете крестоносительного назначения объясняется противоречивость, катастрофичность человеческой жизни. Судьба человека оказывается не натуральным рядом событий, а творческим дерзновением или отказом от него. Бог в человеке и через человека творит в мире Новое Бытие. Человек в Боге берёт на себя бремя ответственности за судьбы мира. Человек вслед за Богом и с Богом призван пройти путь рождения-воплощения, жизни-распятия и преображения-воскресения.

Основные узлы человеческой судьбы в свете предназначения раскрываются как ступени на пути к Голгофе. Наше появление в этой жизни есть ответ души на Божественный призыв. Невероятно тяжела миссия души, принявшей бремя творения. В миру мы сплошь и рядом срываемся, отказываемся от бремени предназначенности. Когда человек вошёл в самую глубину хаоса, принял на себя тяжесть мировых стихий и в них стал терять свой истинный облик, когда он явился титаном, на плечах которого держится всё, и в то же время он оказался песчинкой перед бездной космических и исторических стихий, – явился Христос и поведал: «…Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17, 21). Человек призван принять Крест сотворца Божиего и поэтому судьба его в мире есть крестоношение. Можно сказать, что Бог, создав человека, посылает его на распятие, призывает разделить бремя Распятого Бога.

То, к чему человек призван – не от мира сего, и всё мирское восстаёт на человеческое назначение. Поэтому путь наш есть непрерывное балансирование между полярными силами, разрывающими душу: между бытием и небытием, свободой и рабством, хаосом и смыслом, плотью и духовностью, единством и множеством, жизнью и смертью... Всё жизненное, мирское раздирает, раскалывает человеческую душу: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем» (2 Кор. 4, 8-9).

Великий параман.

Жизнь представляет собой не нахождение в гармонии, а беспрестанный и трагический поиск гармонии. Назначение человека – соединить изначальные противоположности в живом образе личности. В таинстве крестоношения – смысл человеческого бытия в мире. Бытие человека с момента создания его Богом и до последних времен есть несение Креста.

Крест и Голгофа человеческой судьбы в мире в том, чтобы принять бытие и нести плоть, сохранить и утвердить духовную прообразность, пронести и утвердить цельность души, исполнить своё неповторимо-личностное назначение, выполнить долг неразрывной связи с истиной и, в то же время, открытости всему сущему, быть свободным как Бог и непрерывно сотворить Богу...

Итак, Крест Христов является бытийным стержнем мироздания. Вошедший в мир человек сораспинается Богу и бытие человека, начиная с его создания Творцом и до окончания времён есть непрекращающееся крестонесение. Принимая бремя бытия, человек принимает и несёт свой Крест. Крест вонзён в землю, устремлён в небо и распростёрт над миром. Всё мироздание в объятиях Креста и всё оно у подножия Голгофы. Распятый на Кресте приемлет землю, укоренён в глубинах её, возносится к горнему, и объятия его раскрыты всему живущему и стенающему. Только бремя крестонесения означает обретение полноты бытия.

Но человек впадает в соблазн обладать бытием, отвергая его крестоносительное бремя, а это – предательство бытия и своей вселенской творческой миссии в нём. Кто не отказывается от бремени бытия, тот благословляет бытие, кто пытается от него уклониться – приходит к его проклятию.

Исходная и предельная норма человеческого бытия: принять полноту небесного назначения, пронести бремя его в миру – нести свой Крест, любить в сораспятости, в совместном восхождении на Голгофу каждую живую душу, не распинать, а помогать всем нести свой Крест, не распинать Христа, а сораспяться Ему.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Крест и Голгофа Бога и человека. Диалектика Божественного и человеческого крестонесения.

Творение мира явилось не праздной игрой Бога, а драмой рождения в Боге Нового Бытия, внутренней Его болью. Это не означает, что Творец принципиально ограничен в выборе и для Него исключалась вольная всекосмическая игра, но образ Бога на Кресте являет, что и как произошло в творении Божием. Господь Бог всецело вошёл в этот мир и целиком принял мировую трагедию: Его земные страдания пронзают все Его существо, Его Гефсиманская молитва выражает последнее упование, смерть Бога на Кресте действительна, реальна, а не иллюзорна и символична. Бог-Сын весь и целиком на Кресте как средоточии бытия.

Человеческий же облик Бога говорит о том, в какую точку тварного мира Бог влагает Собственное сердце. Полная сопричастность Бога судьбе мира и человека сфокусирована в высшей точке бытия – Голгофе. С высоты Голгофы Бог обращается к человеку с новым откровением богочеловечности: судьба мира и человека порождается в глубинах вечного бытия Бога и есть некое событие в судьбе Самого Творца, распятие Бога и человека вбирает смысл и судьбу всего мироздания.

Дуччо ди Буонинсенья. Снятие с креста. 1308-1311 г.

Распятый Бог вручает распятому человеку ключ к Новому Бытию. Поскольку Бог отдаёт человеку судьбы всего мира, всё Своё творение, то и судьба Самого Бога неисповедимым образом оказывается связанной с человеческой. Бог взывает к человеку и потому, что нуждается в нём. Это неоспоримо утверждает образ Распятого Бога: Его скорбный лик выражает боль и надежду о человеке и о Своем творении. Бог нисходит сполна – до последнего риска. Человек же возвеличивается вполне – до богоподобной ответственности. Это не умаляет Бога, ибо Бог вручает таким образом то, что не теряет, но сохраняет и восполняет.

Молитве человека предшествует молитва Бога о человеке. В Евангелиях к нам обращается не Бог Пантократор, а Христос смиренный, уничиженный, милующий («…ибо Я кроток и смирен сердцем…» – Мф. 11, 29). Новозаветное откровение Бога как Распятой Жертвы не отменяет ощущения Бога как властелина мира и вершителя судеб вселенной. Новое откровение потому и ново, что впервые открывает высшие пути промыслительного действия в миру: не через силу и властвование, а через любовь и жертву, не косностью, а духом. Этот путь предельно антиномичен: когда последние становятся первыми, слабость – силой, уничиженное – возвеличивает, распятое – побеждает, когда смерть оживляет к высшей жизни – воскресению.

Каждый шаг на пути человеческого крестонесения антиномичен. Смирение человека в том, чтобы укротить самостное своеволие, но принять грандиозную миссию сотворца Божьего. Человек-творец призван смиренно склониться пред Творцом, но с тем, чтобы открыться Божьему зову в своей душе и принять активную роль соратника Божьего. Истинно христианское смирение - дерзновенно, это смирение, к которому призывает нас Христос Распятый, а не властелин мира сего. Быть смиренным перед Богом – значит быть дерзновенным в выполнении собственного предназначения. Человек должен полностью отдать себя воле Бога, но Божия воля состоит в том, чтобы мы были предельно активны и свободны. Возлюбить Бога – значит благоговейно принять призыв Его. Чем более остро и пронзительно мы воспринимаем уничижение и жертву Божества, тем более смиренно мы принимаем ту участь, к которой определил нас Творец. Но участь эта величайшая. Стать на колени перед Богом означает по существу впервые подняться во весь рост.

Несение креста. Современная икона.

Только полное осознание ответственности позволяет человеку стать творцом, сотворцом Божиим. Самоощущение, к которому призывает откровение Распятого Бога, наполняет нас величайшей ответственностью соратника Божьего: себя могу погубить, но Божие дело погубить не посмею. Какое величие в том, чтобы ощутить себя ответственным не только за себя, но и за всё творение Божие! Не в том ли высшая любовь к Богу и отдача себя Ему? Не это ли высшее смирение и благоговение, не в этом ли истинное подражание Христу?

Христос принял за всех и человека взывает принять за всё. Это и есть то величие души, в котором сгорают самость, гордыня и своеволие. В откровении Голгофы человек впервые обретает основы собственного бытия и наделяется истиной о собственном величии.

Духовное присутствие

С воплощением Бога человек, как никогда ранее, обретает самостоятельность и призывается к творческой свободе, ибо чем ближе Бог к человеку, тем свободней человек. До Боговоплощения Творец с небес непосредственно вершил судьбами мироздания и человека, теперь же Он отпускает повзрослевшее человечество на самостоятельный путь. Прежняя опека Бога-Отца ослабляется. Закон не отменен, но восполняется духовным присутствием в мире Бога-Сына.

Страстная Седмица. Художник М.В.Нестеров.

Что значит духовное присутствие Христа в мире? Это духовность, которая реальнее всего предметного. Это присутствие Бога всегда, везде, во всём и всякий раз по-своему определённым образом. Спаситель во многих евангельских событиях занимает как бы пассивную позицию. Христос безмолвствует в «Великом Инквизиторе» Достоевского. Иисус бездействует в «Мастере и Маргарите» Булгакова. Непосредственно действуют, спорят, борются другие силы – земные. Решать и совершать Бог дозволил самому человеку, и Христос ждёт этого.

Участие Бога – в других измерениях. Бог явился в мир, чтобы утвердить Божественное в человеке как средоточии мироздания. Христос не движет непосредственно нашими членами, но призывает и учит. В Его лице Бог выступает не только как властелин и вершитель, но и как соратник человека, тем самым призывающий и его стать соратником Богу.

Такое соприкосновение и близость Бога и к Богу не отменяет и не умаляет Божией беспредельности и трансцендентности. Бог всегда существует для нас и как авторитет неизвестный и недоступный, чтобы мы могли черпать из этого беспредельного источника нам недостающее. Но новозаветное откровение раскрыло трансцендентное, иномирное в самом имманентном. Как сказал Николай Бердяев, «Бог глубже внутри меня, чем я внутри самого себя».

Фактом своей жизни вопреки смертоносному хаосу мы обязаны непрекращающемуся ни на мгновение Божиему присутствию. Жизнь есть форма присутствия в мире Божественного начала. Дав нам жизнь, Христос с каждым из нас проходит земной путь, разделяет все наши муки и страдания. Бог присутствует в нас как источник нашего бытия. Каждый наш благой порыв и добрый импульс начинается с того, что мы открываем свою душу глубинному началу бытия.

Положение во гроб. Икона. Крит. Конец XV в.

Христос внутри и рядом, всегда открыт, зовёт и будит нашу душу, терпеливо ждёт встречного движения. Неотмененный ветхозаветный закон дан для того, чтобы возможно было увидеть Божественный авторитет непосредственно и вовне, но чтобы затем обнаружить его в себе. Куда бы человек ни обратил свой взгляд – его ожидает любовный взор Бога, не видеть который мешает пелена мирской суетности.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Крест и Голгофа Бога и человека. Порочный круг теодицеи.

Термин «теодицея» – дословно «оправдание Бога» – впервые ввёл Г. Лейбниц. Но вопросы богооправдания волновали человечество всегда, поскольку существовали религии. И на этот основополагающий вопрос можно дать истинный ответ только под сенью Креста Христова. В чём проблема теодицеи?

Если Бог есть само Благо, то откуда в мире зло? Как при благом и разумном Боге, управляющем миром, возможно зло? Где Божественная справедливость, когда в жизни торжествует несправедливость, когда избиваются праведники и пророки Божии? Где милосердие Божие в тот момент, когда мир полон страданий, несчастий, коварных убийств, жестоких войн, глобальных катастроф?

Постановка этих проклятых вопросов (так их называл Гейне) многих сводила с ума или приводила к радикальному атеизму – коренному отрицанию бытия Бога. Распространенные же ответы на эти вопросы во многом противоречивы и несостоятельны. Поэтому поиски решения этой проблемы в христианстве нередко приводят к богоотрицанию. Вспомним бунт против Бога Ивана Карамазова, который отказывался принимать мир Божий, если он построен на слезинке невинного ребенка.

Существующие ответы на теодицейные вопросы в христианстве сводятся к следующим позициям:

1) Декларируется происхождение зла из первоматерии, которая сотворена не Богом, отчего Бог как бы не ответствен за зло. Шеллинг пытался объяснить происхождение зла тёмной праосновой в Боге.

Это допущение раздваивает Божественный Абсолют, умаляет наиболее сущностные характеристики Божества – абсолютность, всеполноту, всемогущество, и, в конечном итоге, оставляет Бога ответственным за зло.

2) Утверждается изначальный дуализм доброго Бога и злого бога вне Бога, как в манихействе под влиянием зороастризма. Бердяев объяснял происхождение свободы как возможности зла из предвечного меона, не-сущего, которое «первичнее Бога и вне Бога».

В этих попытках Бог оправдывается в таких формах, что по существу перестает быть Богом. Если первое делает Бога ответственным за зло, то второе умаляет всемогущество Божие. Не всемогущему Богу трудно довериться целиком, поэтому такие представления приводят к атеистическим настроениям.

Нередко стремление избежать бремя «проклятых» вопросов приводит к отрицанию зла как такового.

3) Происхождение и природа зла трактуется как недостаток бытия, имеющий смысл в составе многообразного целого. Отдельные недостатки в мироздании запланированы Творцом как усиливающие совершенство целого.

Строго говоря, это уже не зло.

Андрей Петрович Рябушкин. Голгофа (Снятие с креста), 1890г.

4) Зло рассматривается как отдельная ступень в осуществлении Божественного плана целого, а потому выглядит злом только с нашей ограниченной точки зрения: если бы мы имели возможность взглянуть на всё с точки зрения Божественного Целого, считал Лейбниц, то убедились бы, что это не зло, а только преходящая ступень в становлении Целого.

По существу и здесь зло не является таковым. Такие представления близки буддийскому миросозерцанию, где зло – иллюзорно-искаженное восприятие, нечто кажущееся, майя – обман. Впрочем, в буддизме и добро тоже иллюзия.

5) В большинстве теодицей зло выводится из человеческой свободы. Но в этом случае встаёт вопрос: откуда у человека злая свобода? Если свобода есть дар Божий, образ Божий в человеке, то Бог опять же оказывается источником зла. Если же свобода не от Бога, а из предвечного небытия, как у Бердяева, или из темной праосновы, как у Шеллинга, то Бог вновь оказывается невластным. По существу, здесь порочный круг.

Попытки решить проклятые вопросы в рамках этого порочного круга представляют собой разнообразные формы уклонения от осмысления проблемы, неосознанный отказ ответить на эти вопросы сполна. Яркий пример такого рода теодицеи у Лютера. С одной стороны, Лютер провозглашал абсолютное предопределение Божие: всё, что происходит – и добро, и зло – непосредственно предопределено Богом. Естественно, Лютер пришёл к признанию неразрешимости проклятых вопросов. Но пытаясь найти ответ, он вынужден был заявить: «Если бы можно было хоть как-то понять, каким образом милосерд и справедлив Бог, являющий такую гневливость и несправедливость, не было бы нужды в вере».

Перов, Василий. Снятие с креста. 1878г.

Глубокомысленное высказывание Тертуллиана: «верую, потому что абсурдно», – означает доверие Богу вопреки собственному непониманию. У Лютера же скрыта попытка нового догматического обоснования христианской веры: вера необходима и возможна только в силу необъясняемости природы Божией. Отсюда должно было бы следовать: чем больше богопознания у человека, тем менее он верит Богу, а значит, приближение к Богу, вхождение в Бога по сути невозможно, невозможна и святость, и преображение в Боге. По сути, это высказывание Лютера есть вопль отчаяния от безысходности в сложившихся подходах к проблемам теодицеи.

Нередко благоговение – религиозный страх, уважение, смирение и покорность христианина покоятся на непродуманности проклятых вопросов. Но христианин призван к тому, чтобы принять все проблемы и ответить на всё сполна – в этом крестонесение христианской мысли. Христианство признает реальность зла. Зло есть сопротивление Божьему творению, восстание против творческого акта Бога, откуда бы оно ни исходило. Поскольку творение мира есть Крестонесение Господне, то зло – это активный отказ от крестонесения бытия. Поскольку же сопротивление миротворению возможно только в процессе творения, то зло порождается в миру и проистекает из мира. И зло исчезнет, когда и если мир сей преобразится в Новое Небо и Новую Землю.

Из каких начал происходит зло? Это специальный и очень сложный вопрос, который будет рассмотрен в отдельной главе. Для нашей темы важно подчеркнуть, что по христианским принципам зло не от Бога. Зло – это небытие в бытии мира. Но однажды образовавшись в миру, зло паразитирует на нём, похищая плоть, силу, волю человека, создавая свою форму – лжедуховность. Поэтому говорится: сатана – дух небытия или духи злобы поднебесной. Цель зла – разрушение Божьего творения. Зло есть все радикально антибожественное, противобожие. Но поскольку Бог явился в мир как Богочеловек, то зло есть и все античеловеческое. Оно направлено на разрушение сути человеческого бытия – образа Божьего в человеке. Поэтому смерть человека – это торжество зла небытия.

Но если это так, то почему всемогущий Бог, явившись в мир, не разрушил Своей волей и силой мирового зла? Ведь Христос пришёл, чтобы вырвать жало смерти! Вспомним, какова цель творения Божьего, вытекающая из христианского учения. Бог хочет создать мир свободных богоподобных существ, ибо добро не может созидаться насильственно, без свободного участия человека. Творец хочет, чтобы человек сам победил мировое зло: при опоре на Бога, в уповании на Бога, но самостоятельно и свободно. И если Бог не хочет разрушить собственного творения, то Он и не может сделать за человека то, что предназначено человеку Самим Творцом. Отсюда понятна святоотеческая формула: «Бог употребляет все средства к спасению человека, кроме тех, которые нарушают свободу человека».

Таким Бог и приходит в мир: судящим, но и любящим, сострадающим, милосердным и прощающим, не нарушающим свободу и достоинство человека, но делающим всё, чтобы пробудить и укрепить образ Божий в человеке. Если в свете вышесказанного мы вновь зададим себе вопрос: где благой Бог, когда в мире торжествуют несправедливость, страдания, катастрофы, смерть, то истинно христианским будет ответ: милосердный и сострадающий Бог на Голгофе. Бог распинаем мировым злом вместе с нами и за нас. «Сам Творец принимает участие в муке твари, чтобы открыть ей путь к высшей жизни» (о. Александр Мень). Если каждый из нас испытывает только свои страдания, то Бог несёт в Себе страдания всех и каждого, Он мучается болью самого последнего грешника. Когда у человека болит палец – болеет всё тело и душа. Мы – болящие пальцы на творящей деснице Божией, погружённой в мировую плоть, и причиняющие Богу голгофские страдания. Эти страдания Христовы есть муки всего человеческого и страдания всей твари. Выбор каждой вечной души совершается в вечности перед лицом Бога и свободно. Бог не заставляет ни одну душу идти в мир, но Творец разделяет с человеком бремя несения плоти и неудачи воплощения. Человека умерщвляют те же силы, которые умертвили Бога. И Бог переживает смерть каждого невинного младенца более чем человек, ибо боль и смерть каждого во всей вселенной есть боль и смерть Самого Бога.

«Проблема теодицеи не разрешима объективирующей мыслью в объективированном миропорядке, она разрешима лишь в экзистенциальном плане, где Бог открывается как свобода, любовь и жертва, где Он страдает с человеком и борется с человеком против неправды мира, против нестерпимых страданий мира» (Н.А. Бердяев).

Крестные муки Бога есть муки рождения Нового Неба и Новой Земли и есть призыв к человеку принять и разделить эти мучения. Благость Бога не нуждается в оправдании, ибо Всеблагой Бог во всей полноте переживает страдания всего тварного как Свои, и под сенью Креста Христова обессмысливаются все теодицеи. Нуждается ли Бог, распятый за грехи и страдания мира, в оправдании за наличие в мире зла? Не являются ли проклятые вопросы инфантильной претензией к Отцу Небесному за наше рождение в мир и страдание в нём? И не есть ли это симптом духовной незрелости человека?

Михаил Нестеров. Отцы-пустынники и жены непорочны. 1932г.

Таким образом, зло не от Бога, а против Бога. Зло есть всё то, что восстаёт на Бога. Бог Своей Крестной Жертвой призывает и человека вступить в борение с мировым злом. Только совместным богочеловеческим крестоношением можно вырвать жало зла. Господь жизнью, проповедью Своей и жертвой указывает путь и цель мировой битвы со злом, а воскресением Своим даёт человеку упование и залог победы над злом мира.

Решение проблемы теодицеи заводило в тупик, потому что абстрактные богословские формулы закрывали живой лик Истины. Так, например, трактовка нерождённости Бога отрицает умирание Бога на Кресте, но тогда невозможно и воскресение. Абсолютизирование неизменности Божественной природы отрицает Его кеносис – снисхождение Бога к людям, а значит, и воплощение, и крестные страдания... Это образы не христианского Бога, Бога Распятого и страдающего, а Абсолюта греческого идеализма или ветхозаветного Саваофа, Пантократора, Властелина и Судии. При таком подходе все богочеловеческие отношения выстраиваются по законам жёстокого владычества, а не любви. Распятие Божие открывает нам любовь, сострадание, милосердие Творца. Но распятие утверждает и невиданное доселе могущество Божие, не ограничиваемое силой и властвованием.

Бог утверждает Своё могущество не силой, а кенозисом и любовью. Уничижение, нисхождение, воплощение в ограниченном времени и пространстве не умаляют, а расширяет сферу Божиего могущества. Бог способен вершить вселенские судьбы не только через космические и исторические по своим масштабам деяния, но и через единственного затерянного в земном пространстве и времени Человека: Иисуса из Назарета, в конечной и уязвимой плоти Которого «обитает вся полнота Божества…» (Кол. 2, 9). Кто Ему может поставить пределы? Человеческая рациональность? Но это есть подозрение и сомнение во всемогуществе Бога. В Распятии более всего проявляется беспредельность могущества, любви и свободы Бога.

Сознание того, что Бог здесь, с нами, участвует в нашей жизни, сопереживает нам, разделяет наши страдания и несёт наши бремена, – это сознание Божией близости и Его присутствия – основа нашей жизни, силы и уверенности. Но, вместе с тем, нам жизненно важно знание того, что Бог – Сам по Себе – вне мирской юдоли. В том, что за пределами земных бурь есть некая абсолютная незыблемость, за границами нашего прискорбного знания есть светлая спасающая тайна – в этом залог победы в состоянии полной изможденности, надежда над пропастью, упование в самые страшные мгновения жизни. Только христианство наделяет нас подлинным упованием: истиной о полноте Божьего присутствия в мире, явленного в Боговоплощении, и тайной трансцендентного, но обращенного к нам Бога – Святой Троицы.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Крест и Голгофа Бога и человека. Смерть Бога в человеке.

На Кресте умер не только человек, но и Бог. Если Бог умер, то Он умер не «как бы» и не частично, но умер вполне, приняв полноту смерти. Смерть Бога на Голгофе не символична, а подлинна и реальна.

Что же есть умирание Бога в Христе? Бог умирает не Сам в Себе, не в глубине Собственного бытия, ибо Бог бессмертен, но в мире и для мира. Смерть владычествует только в мире сем, за его пределами, в вечности смерти нет. Но Бог воспринял всю плоть и целиком вошёл в мир. Предвечный Бог сугубо входит в смертоносную временность и сполна принимает смертный итог земной жизни. Бог претерпевает в смерти потрясение Собственного единства и некое нарушение Собственного естества. Прежде всего, кеносис Христа достигает такой степени, что доходит до разлучения с Отцом и оставления Духом.

Земная смерть Иисуса Христа отзывается в Святой Троице в вечности, ибо это не только центральное событие в мире, но и нечто важнейшее в бытии Самого Бога. Об этом и свидетельствует образ Распятого Бога. И это не ограничивает Божие могущество и свободу, ибо Бог возжелал то, что возжелал, а не то, что предписывается человеческими определениями могущества. Мы видим Бога на Кресте, и Его умаление и уничижение как ничто открывает нам неограниченность Его свободы и могущества.

Бог-Творец рождает новый мир в Самом Себе и глубинами Своего Бытия связал Себя с тварью. Все боли и муки рождающегося к Новому Бытию творения, битва сынов Божиих – людей, со смертью отзывается в сердце Божием. С окончательной смертью Иисуса Христа без воскресения Сам Бог в Себе не умер бы, но было бы разрушено главное дело Божие в мире, и тем самым Бог-Творец претерпел бы некое катастрофическое умаление собственной природы.

Всем существом Своим соединяясь с тварью и уничижаясь до последней степени, Христос проживает мгновение богооставленности, богоразлучения: «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно…» (Мф. 26, 38). В Гефсиманском саду молится не только человечность Христа, но и Сам Бог-Сын обращается к Отцу: «И отойдя немного, пал на лице Своё, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты… Ещё, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя» (Мф. 26, 39-42); «…и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22, 41-42).

Нигде в Евангелиях не говорится, что борения происходят только внутри человеческого естества Иисуса Христа, но всё описываемое относится к целостному облику Богочеловека: «И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк .22, 44). Если Сам Богочеловек молит Отца Небесного пронести чашу мимо, и только затем отдаётся воле Отца, то это означает недолжность, падшесть, но не Самого Христа, а того положения, в котором находится Христос. И это значит, что перед Христом разверзлась бездна покинутости мира Отцом и Духом, – состояние, результаты и следствия полного отпадения мира и человека от Бога.

В. Перов. Христос в Гефсиманском саду. 1878г.

Гефсиманская молитва является не только действием человека Иисуса, но и земным отражением происходящего внутри Святой Троицы в вечности. Бог-Сын обращается к Отцу и получает помощь от Духа: «Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его» (Лк. 22, 43). В момент смерти на Кресте Иисус Христос возопил: «…Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). Это вопль не только человека, но и Бога, ибо через смерть проходят оба естества Богочеловека. Какая бездна сыновнего одиночества и богооставленности!

Какая же катастрофа произошла, если Сам Бог-Сын страдает и отдаёт Себя на разлучение с соприродными Себе Ипостасями?

Смерть есть разлучение вечной души с тленным телом. При этом вечный дух скорбит, страдает и теряет свою цельность. Господь Иисус Христос как Логос – животворящий смысл мироздания – от века предназначил Себя к восприятию человеческой плоти: Кровь Христова пролита предвечно. И вот то, ради чего Бог-Сын помыслил Себя таковым – подвергается смертному разложению. Жало смерти направлено на разрушение самого сыновнего дела: Божественного присутствия в миру. В смерти Богочеловека Божественное в Христе разлучилось с человеческим, чем нарушилось ипостасное единство Богочеловека. Христос оставил Своё любимое выпестованное чадо. В смерти Христа осиротел человек, но осиротел и Бог.

В кончине Богочеловека смерть поразила и потрясла основы творения Божьего, мир кончается, погружается в смертный мрак: «…тьма была по всей земле…» (Мф. 27, 45); «…и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись…» (Мф. 27 ,51-52). Вся тварь приходит в смятение от нашествия смерти на основы жизни: «Распеншуся Ти Христе вся тварь видящи трепеташе, основания земли позыбашася страхом державы Твоея» («Последование страстей Господних»). «Какое великое и сверхъестественное зрелище! Увидело это солнце и сокрыло свои лучи, увидела луна и помрачилась, ощутила земля и от страха затрепетала и поколебалась, увидели камни и распались, весь мир смутился и все творения пришли в смятение от страданий Творца Своего» (Феодор Студит).

Уничижение и позорная смерть Христа не только повергает и уничижает всё творение, но посягает и на достоинство Божие. И в вечности Господь не бесстрастен и не равнодушен, в то время как Сын Божий страдает и рабски умирает в миру. Всё, что происходит с Христом в миру, вплоть до кончины Его – отражено в вечности Божией и Богом переживаемо. Всё это отзывается в Святой Троице в вечности. Бог-Отец и Бог-Дух сораспинаются в вечности распятию Богочеловека в мирской жизни. Таким образом, на Голгофе произошло не только вселенское, но и всебожественное событие, не только пошатнувшее основы мироздания, но и затронувшее глубины Божества.

Оплакивание мертвого Христа. Андреа Мантенья.

Осознание абсолютного значения надвигающегося события подвигнуло Иисуса Христа испытать внутренние борения и, пав на колени, молить Отца: «…Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…» (Мф. 26, 39). Это человек в Боге вопиет к Богу. Но это и Сам Бог-Сын обращается к Богу-Отцу и, единовременно, к Самому Себе и к Духу (ибо едины все в Троице), но не для Себя, а для человека и мира.

О чём может вопрошать Бог? О глобальной решительности грядущего события. О том, что чаша вмещает всё свершившееся и свершаемое, что наступает мгновение, когда на чаше весов оказывается замысел Божий – всё творение Божие смертью Богочеловека вздыблено над пропастью небытия: «Страшное и преславное таинство днесь действуемо зрится» («Последование страстей Господних»). И если Богочеловек не воскреснет, мир как создание Божие погибнет, и потому «святыя и спасительныя и страшныя страсти Господа и Бога Спаса нашего Иисуса Христа… Вся сострадаху создавшему вся… Господи, восходящу Ти на Кресте, страх и трепет нападе на тварь… Ужас бе видети, небесе и земли Творца на кресте висяща» («Последование страстей Господних»).

Бог-Сын, встав на колени перед Отцом и в Духе – в Единой Троице, внутренним взором охватил полноту и грандиозную ответственность перед надвигающейся катастрофой – последствиями разлада и распада божественной и человеческой природы, души, сердца и ума. Спаситель собирал силы и предпринимал духовное усилие для преодоления последствий смертного итога. В этом и состояли внутренние борения Господа.

Вместе с Богом и перед Богом на коленях и человек Иисус. Его борения охватывают всю человеческую природу, выражают и богоподобную силу и тварную немочь её. Господь Своё совершил и оставил за человеком человеческое. Этим судьбы творения оказываются в руках человеческой воли Иисуса и потому в это мгновение всё зависает над бездной.

Это был решающий момент, который вбирал в себя полноту творческой миссии человечества. Человек сотворён богоподобным и предназначен продолжить Божие творение. Он должен будет одержать победу один на один с мировым небытием. Божий промысл в том, чтобы человек, как зрелое и ответственное существо, совершил решающий поступок свободно, без гарантий, что Бог исправит и дополнит. На Голгофе впервые обнажилось главное: человек должен устоять, будучи разлученным с Богом – в богооставленности.

Судьба всего человеческого рода сосредоточилась в свободном самоопределении человеческой природы в Иисусе Христе. Всё творение Божие могло рухнуть в этот момент, но всё устояло и дало залог будущего, ибо воля человека Иисуса прониклась и свободно слилась с волей Божественной. И потому Единый Богочеловек провозглашает: «…Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя». В этом и принятие чаши – бремени бытия, и испитие чаши – смертного итога земной жизни, и этим же наполняется чаша бытия на весах миротворения.

Богочеловек идёт на смерть, единой волей выражая солидарность воли человеческой с волей Бога. В этом залог будущего торжества над смертью. Дух Божий, соединённый с вечной человеческой душой, покидает на Кресте тело Иисуса из Назарета: «…Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Лк. 23, 46).

Но смерть не смогла одержать победу над Тем, Кто явился вырвать жало смерти. Дух Богочеловека не потерял связи с земным телом. Просветлённое тело Иисуса не поддавалось тлению в трёхдневном пребывании во гробе. Вечный дух Богочеловека не порывает связи с творением Божиим, после мирской смерти совершает новые деяния по спасению страдающего мира. Вечная душа человека Иисуса в единении с духом Божиим сходит в ад и обращается с проповедью к тем, кто не мог прежде слышать слова Спасителя. Этим вносится свет жизни в смертный мрак, в самое средоточие смерти.

Бог не умер для мира окончательно и не покинул этот мир вполне, и только потому мир в целом не прекратил своего существования. С воскресением же Бога в преображенной плоти мир получил возможность войти в Новое Бытие.

Благовестие Распятого и Воскресшего Бога

Христианство – религия Бога Трицы, Бога, воплотившегося в человека – Богочеловека, религия любви и спасения. Но это и религия Бога Распятого и Воскресшего, религия Креста. Крест исповедуется христианством как серединная мировая реальность. В основаниях мира положен Крест Христов. Крест – бытийный центр (а не только символ) христианства. Голгофа – высшая точка бытия, Распятие – венец всего сущего, самое высокое иерархическое положение: «Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить всё» (Еф. 4, 10). В таинстве Голгофы новизна христианства, его сущность.

Бог воплотился в человеке, чтобы принять крестные муки, и отдал Себя распятию, чтобы воскреснуть. Накладывая на себя Крест, христианин отвечает на призыв Бога своего: «возьми крест свой, и следуй за Мною…» (Мф. 16, 24). Но что есть Крест, что привносится в мир и что меняется в бытии человека с принятием Креста?

Крест – это страдание, мука и смерть: «…представьте тела ваши в жертву…» Но Крест – это жизнь и спасение, воскресение к вечной жизни: «…представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу…» (Рим. 12, 1). Крест Христов животворящ: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» (Молитва Честному Кресту). Крест Господень спасителен для человека: «Крест Твой, Господи, жизнь и заступление людем Твоим есть» («Последование страстей Господних»).

Торжество богочеловеческого созидания есть торжество Голгофы: через Крест– воскресение и смертию смерть разрушив. И для грешного человека – «Одно для него спасение – в крестной смерти Господа. На кресте рукописание всех грехов разодрано… Крест – источник радости, потому что грешник верою пьёт из него отраду помилования» (еп. Феофан Затворник).

Крестоношение распространяется не только на время человеческой жизни. Реальность смерти (Крест) становится реальностью вечной жизни (Голгофа – Воскресение). И потому «всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаёмся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей…» (2 Кор. 4, 10-11).

Все последние, глубиннейшие вопросы бытия не разрешаются без принятия Креста. Истинная ценность всего проявляется только в свете этой высшей ценности. В запредельной высоте Голгофы решаются судьбы всего сущего. В ней – начало и конец всего, ибо Распятый Бог, Христос – Альфа и Омега бытия. Переживание и созерцание Голгофы, прежде всего, наделяет человека истинным чувством и зрением: «Тот, кто познаёт тайну Креста и гроба, познаёт также существенный смысл всех вещей» (Максим Исповедник). Путаница и ложь в христианских учениях проистекают более всего от недостаточного ощущения христианами мистерии Голгофы, нечувствия Креста. И в богословии, и в церковнослужении, и в христианской жизни нередко проявляются нормы, образы и представления дохристианские, а то и противохристианские, поскольку они оказываются не под сенью Креста Христова.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Крест и Голгофа Бога и человека. Смерть Богочеловека.

Смерть есть обрыв жизни в этом мире, разрушение целостности существа, распадение единства его природы. Смерть – это выход дыхания жизни – души из мирского тела.

На Кресте умер Богочеловек. Единство и целостность Его природы, объединяющие и Божественное и человеческое – нарушены смертью. Смерть Христа, прежде всего, разрушает Его ипостасное единство: Божественное покидает человеческое, а человеческое выпадает из Божественного.

«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу…» (Мф. 27, 51). Завеса в Иерусалимском Храме отделяла святая святых, сакральное – священное место присутствия Бога – от профанного – той части Храма, куда допускался человек. Разделяя, завеса была тем, что приобщено и Божественному, и человеческому, она воплощала собою в ветхозаветной форме самою реальность богочеловеческого соединения. И вот она раздралась надвое, сверху донизу, – единая богочеловеческая природа катастрофически распалась. В этом, прежде всего, и состоял смертный конец Богочеловека.

Но смерть Богочеловека не то же, что смерть Бога или же смерть человека. Это умирание Бога в человеке и умирание человека в Боге. Это разрыв соединения, на котором держится мироздание, потому со смертью Богочеловека умирает мир, и смерть Иисуса Христа вбирает и вмещает все смерти и самою мировую смерть.

Смерть человека в Боге

Человеческая природа Иисуса на Кресте достигла предела смертного конца. Человек умерщвлён как человек, смерть положила конец его жизненному пути, прервала совершаемую миссию и осуществление чаемого. Насильственный конец земной жизни Иисуса прервал многое недоконченное, иначе это была бы не смерть, а гармоничный переход к иной жизни. Смерть разрушила единство Его существа.

Василий Поленов. Повинен смерти. 1906г.

Смерть есть полное развоплощение, оставление духом плотских риз и разложение телесного облика. Островок одухотворенной плоти вновь отвоёвывается смертью и всё, созданное духом в мировой материи, повергается в прах. Человеческая душа Иисуса болезненно и скорбно расстаётся со своим телом. Истязали и распинали тело Иисуса, ибо Дух казнить и распять невозможно. Душу Иисуса мучили через Его тело.

Поклоняясь Распятию, мы поклоняемся Умершему, мёртвому телу Его. Но это благоговение не перед прахом земным, а перед тем, что запечатлено в нём – воспринятым плотью духовным путём и видимой в плоти земной судьбой Сына Человеческого. Тело Его омывали и лобзали ученики. Телесный облик Иисуса и Его поступки были земным свидетельством Горнего мира. На теле запечатлён кровавый крестный путь человека в Боге. И вот смерть отнимает у Иисуса отвоёванное у небытия и истерзанное жизнью тело Его. В этом высшее торжество смерти! Если отнято у Него, то кто способен удержать и сохранить свою плоть как место собственного бытия в мире?!

В смерти человек, полностью воссоединившийся с Богом, оказался разлученным с Богом, ибо смерть – это сила разлучения. Высшее богоприимство человека Богом разрывается смертью и превращается в полную богооставленность: «…Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). Смерть – это разлука. Всё возлюбленное Иисусом Человеком, всё близкое и родное Ему отнимается смертью: Он без них и они без Него – сиротство всех. Смерть Человека в Иисусе Христе означает прохождение через вселенское одиночество.

Человеческая природа Иисуса Христа вбирает в себя всё человеческое и всё человечество. И потому «страдания Христовы содержат в себе всю полноту человеческих страданий – не количественно, конечно, как некую сумму их, но качественно, как муку всех мук. Это значит, что умирание и смерть всякого человека, как и страдание от всякой болезни, включены в страдание и смерть Христа. А это делает понятным, что каждый человек умирает со Христом и Христос соумирает с каждым, его болезнью, его страданием» (прот. Сергий Булгаков).

Виктор Васнецов. Распятый Иисус Христос. 

Плафон главного нефа. Эскиз росписи для Владимирского собора в Киеве.

В Иисусе Христе умер человек, естество которого наиболее возвысилось в небесном достоинстве. В том, что повергнутым оказался Тот, Кто воплощает высшие достижения человека, олицетворяет сущность человека, есть торжество смерти. Смерть восторжествовала в самом сердце жизни. Что может быть трагичнее кончины Того, Кто возвысился до соединения с самой жизнью?! Что может быть безысходнее, чем смерть Того, Кто олицетворяет упование всех людей, всей твари: «Вся тварь изменяшеся страхом, зрящи Тя на Кресте висима, Христе» («Последование страстей Господних»)?! Со смертью человека во Христе жало смерти поразило основания жизни.

Виктор АКСЮЧИЦ

.

Иудина Голгофа

В Еван­ге­ли­ях оп­ре­де­лён­но да­на оцен­ка Иу­ды Ис­ка­рио­та, хра­ни­те­ля де­неж­но­го ящи­ка апостольской об­щи­ны, как че­ло­ве­ка по­роч­но­го («был вор» – Ин. 12, 6), со­вер­шив­ше­го ве­ли­чай­шее зло­дея­ние: «Ии­сус от­ве­чал им: не две­на­дцать ли вас из­брал Я? Но один из вас диа­вол. Это го­во­рил Он об Иу­де Си­мо­но­ве Ис­ка­рио­те, ибо сей хо­тел пре­дать Его, бу­ду­чи один из две­на­дца­ти» (Ин. 76, 70-71); «И во вре­мя ве­че­ри, ко­гда диа­вол уже вло­жил в серд­це Иу­де Си­мо­но­ву Ис­ка­рио­ту пре­дать Его…» (Ин. 13, 2).

Но по­доб­ная од­но­знач­ность ха­рак­те­ри­стик не со­вме­ща­ет­ся с тем, что по Евангелиям же Сам Спа­си­тель ото­брал Иу­ду как бли­жай­ше­го Сво­его уче­ни­ка. Труд­но пред­ста­вить, что­бы Все­ве­ду­щий Ми­ло­серд­ный Гос­подь не ве­дал ис­тин­ной при­ро­ды Иу­ды или из­на­чаль­но оп­ре­де­лил его к гре­хов­ной ро­ли, на­пра­вил ко злу. Что скры­ва­ет­ся за этим про­ти­во­ре­чи­ем?

Поцелуй Иуды. © Николай Мухин.

Об­лик Иу­ды опи­сан те­ми, кто был бли­же всех ко Хри­сту, кто без­за­вет­но лю­бил Его, хо­тя и не все­гда ока­зы­вал­ся Ему ве­рен и не во всём по­ни­мал Его. Пре­ж­де всего, по­это­му все апо­сто­лы оце­ни­ва­ли по­сту­пок Иу­ды край­не от­ри­ца­тель­но. С этим от­но­ше­ни­ем они и опи­сы­ва­ли про­ис­шед­шее. Их ин­тер­пре­та­ция во мно­гом ре­дак­ти­ру­ет со­бы­тия, вы­де­ляя в них то, что со­от­вет­ст­ву­ет их пред­став­ле­нию, и не­осоз­нан­но опус­кая, не за­ме­чая то, что не впи­сы­ва­ет­ся в их от­но­ше­ние к Иу­де. Апо­сто­лы пе­ре­да­ли нам кан­ву со­бы­тий, запредельный смысл ко­то­рых рас­кры­ва­ет­ся толь­ко в све­те Во­пло­ще­ния, Рас­пя­тия и Вос­кре­се­ния Бо­го­че­ло­ве­ка.

Стро­го го­во­ря, сло­жив­шийся образ Иу­ды больше соответствует не хри­сти­ан­скому, а вет­хо­за­вет­ному, за­кон­ни­че­скому ми­ро­воз­зре­нию. Та­кую че­ло­ве­че­скую ин­ди­ви­ду­аль­ность мож­но пред­ста­вить в ря­ду из­бран­ни­ков За­ра­ту­ст­ры, Буд­ды, Ма­го­ме­та, но не Хри­ста. Ес­ли эти со­бы­тия осоз­нать в све­те об­ли­ка, уче­ния и мис­сии Ии­су­са Хри­ста, то оно пред­став­ля­ет­ся намного слож­нее, чем при­ня­то счи­тать.

Пре­ж­де все­го, су­ще­ст­вую­щие объ­яс­не­ния по­ступ­ка Иу­ды не­со­раз­мер­ны гран­ди­оз­но­сти со­бы­тия, им вы­зван­но­го. Иу­ду под­ви­ну­ли не мел­кая за­висть и тще­сла­вие, не по­верх­но­ст­ное раз­оча­ро­ва­ние в Учи­те­ле и, тем бо­лее, не среб­ро­лю­бие. Здесь скры­ва­ет­ся ка­кая-то гран­ди­оз­ная тай­на, рас­кры­тие ко­то­рой мо­жет ока­зать­ся клю­чом ко мно­гим дру­гим. По­пы­та­ем­ся по­нять её, не­пред­взя­то про­яс­няя смысл свер­шив­ше­го­ся. При этом от­но­сясь к сло­жив­ше­му­ся тол­ко­ва­нию как к сту­пе­ням по­зна­ния, по­зво­ляю­щим дви­гать­ся да­лее.

Нель­зя оп­рав­дать гре­ха в по­ступ­ке Иу­ды. Но и не пра­вед­но бу­дет су­дить эту тра­ге­дию с об­ще­при­ня­той лёг­ко­стью. Всё происходящее вблизи Гол­го­фы не ме­ло­дра­ма­тич­но, а трагично. Су­дить о ка­ж­дом со­бы­тии на пу­ти к Кре­сту мож­но толь­ко в све­те свер­шив­ше­го­ся. Ис­тин­ный смысл все­го от­кры­ва­ет­ся толь­ко в све­те Вос­кре­се­ния Рас­пя­то­го Бо­го­че­ло­ве­ка. Бог го­то­вил­ся к Рас­пя­тию, и на­ча­ло этой все­лен­ской тра­ге­дии ото­зва­лось му­кой и кро­вью тех, кто уже при­кос­нул­ся к ней.

Иуда Искариот. Джеймс Жак Тиссо, 1836.

Ес­ли Иу­да был бы пре­да­те­лем по при­ро­де, то это оз­на­ча­ло бы, что Хри­стос та­ко­во­го «апо­сто­ла» ото­брал Се­бе из­на­чаль­но. Не­мыс­ли­мо и то, что Все­знаю­щий Бог не знал сущ­ность Иу­ды. Ес­ли же пред­по­ло­жить, что Хри­стос знал по­роч­ность ли­бо сла­бость Иу­ды и в то же вре­мя Сам его вы­брал сре­ди мно­же­ст­ва дру­гих, то можно прийти и к такому вы­во­ду: Все­мо­гу­щий Бог об­ре­ка­ет не­мощ­но­го че­ло­ве­ка на пре­да­тель­ст­во. По­доб­ное не­со­вмес­ти­мо с хри­сти­ан­ски­ми пред­став­ле­ния­ми о Спра­вед­ли­вом и Ми­ло­сти­вом Бо­ге. Нет у нас ос­но­ва­ний пред­по­ла­гать и то, что Иу­да по­сле призвания Хри­ста из­ме­нил­ся ра­ди­каль­но и внут­рен­не пе­ре­ро­дил­ся из пра­вед­ни­ка в зло­дея. Подобное клю­че­вое со­бы­тие не мог­ло не от­ра­зить­ся в Еван­ге­ли­ях. Ко­неч­но, без­гра­нич­ная че­ло­ве­че­ская сво­бо­да даёт воз­мож­ность и не при­нять Бо­же­ст­вен­ный при­зыв. Но ни­где в Еван­ге­ли­ях не го­во­рит­ся, что Иу­да был лу­кав и ху­же дру­гих из­на­чаль­но, ли­бо из­ме­нил­ся к худ­ше­му до Тай­ной Ве­че­ри.

Иу­да – один из две­на­дца­ти апо­сто­лов, бли­жай­ших уче­ни­ков и спод­виж­ни­ков Хри­ста, ото­бран­ных Са­мим Спа­си­те­лем. Ка­ж­дая фи­гу­ра про­ви­ден­ци­аль­на, ка­ж­до­му от­ве­де­на все­лен­ская мис­сия в бу­ду­щей хри­стиа­ни­за­ции ми­ра, все со­бы­тия в жиз­ни апо­сто­лов не слу­чай­ны. У ка­ж­до­го из них свой крест, своя судь­ба и своя гол­го­фа. Иу­да из­на­чаль­но шёл к то­му, что слу­чи­лось. И Хри­стос имен­но это­го ждал от од­но­го из вер­ных Сво­их уче­ни­ков. Иу­да пер­вым из смерт­ных взо­шёл на под­но­жие Гол­го­фы.

Вы­бор Хри­ста ме­ря­ет ду­ши веч­ным, но име­ет де­ло с людь­ми зем­ны­ми. Хри­стос от­но­сит­ся к лю­дям как Отец к де­тям. Ка­кое же ме­сто ре­аль­но за­ни­мал Иу­да ря­дом с Хри­стом?

Сам Хри­стос знал спол­на Свою до­лю и шёл к ней: «…при­шёл час Его пе­рей­ти от ми­ра се­го к От­цу…» (Ин. 13, 1). В этом при­го­тов­ле­нии Хри­ста к кре­ст­но­му пу­ти Иу­де бы­ла от­ве­де­на ре­шаю­щая роль: «…что де­ла­ешь, де­лай ско­рее» (Ин. 13, 27). Ни­ка­кая сло­вес­ная из­во­рот­ли­вость не спо­соб­на до­ка­зать, что эти­ми сло­ва­ми Хри­стос благословляет Сво­его Апо­сто­ла на тяг­чай­шее пре­сту­п­ле­ние и под­тал­ки­ва­ет к не­смы­вае­мо­му гре­ху. По­че­му ска­за­ны имен­но эти сло­ва? Ес­ли бы в по­ступ­ке Иу­ды было толь­ко зло, Хри­стос на­вер­ня­ка ска­зал бы то, что предостерегало бы Иу­ду от греха. Воз­мож­ность сво­бод­но­го вы­бо­ра все­гда при­сут­ст­ву­ет во всём, что Хри­стос пред­ла­га­ет Сво­им уче­ни­кам. Здесь же нет вы­бо­ра ни­ка­ко­го, это по­ве­ле­ние, при­зыв или прось­ба со­вер­шить имен­но это, да ещё ско­рее.

Великая Среда. Предательство Иуды. Дуччо ди Буонисенья, XIII в.

Гос­подь этим ука­зал, что пришёл час свер­шить­ся пред­на­чер­тан­но­му Са­мим Бо­гом, а не Иу­дой. Иу­да же здесь толь­ко ору­дие Бо­же­ст­вен­но­го про­ви­де­ния. Ору­дие, прав­да, жи­вое и сво­бод­ное. Хри­стос пришёл в мир, что­бы спа­сти его. Но воз­мож­но ли спа­се­ние без Рас­пя­тия Хри­ста? С дру­гой сто­ро­ны, спо­соб­но ли бы­ло че­ло­ве­че­ст­во не рас­пи­нать Хри­ста? Про­по­ведь Хри­ста не от ми­ра се­го и не уме­ща­лась в его пре­де­лы. При­нять Хри­ста и Его уче­ние оз­на­ча­ло от­ка­зать­ся от се­бя. Но ветхий че­ло­век не был спо­со­бен от­крыть­ся Бо­гу, явившемуся в че­ло­ве­че­ском об­ли­ке. При­нять Ии­су­са Хри­ста мог бы толь­ко мир пре­об­ра­жён­ный, рай­ский, а не зем­ной. От­сю­да сле­ду­ет, что Хри­стос во­пло­тил­ся, что­бы под­верг­нуть­ся Рас­пя­тию ми­ром во имя его спа­се­ния. Для пре­об­ра­же­ния пад­ше­го человечества бы­ло не­об­хо­ди­мо Бо­го­во­пло­ще­ние – Бо­го­рас­пя­тие – Бо­го­вос­кре­се­ние.

Зна­чит, ес­ли бы не Иу­да, то кто-то дру­гой реа­ли­зо­вал бы от­но­ше­ние ми­ра се­го к Спа­си­те­лю и при­нял бы на се­бя по­зор гре­хов­но­го че­ло­ве­че­ст­ва. Иу­да оли­це­тво­ря­ет во­лю вет­хо­го че­ло­ве­че­ст­ва в том со­стоя­нии, в ко­то­ром оно пре­бы­ва­ло до Воскресения. Не сво­бод­ный вы­бор но­во­го, но за­кон­ни­че­ское ут­вер­жде­ние ста­ро­го. Мир не при­нял Хри­ста, ибо не мог и не был спо­со­бен на это до пре­об­ра­же­ния Кре­ст­ной Жерт­вой.

Все апо­сто­лы спол­на по­зна­ли Бо­же­ст­вен­ность Хри­ста толь­ко по­сле Вос­кре­се­ния и Пя­ти­де­сят­ни­цы – по­сле не­по­сред­ст­вен­но­го нис­хо­ж­де­ния на них бла­го­да­ти Рас­пя­то­го и Вос­крес­ше­го Бо­га. Ста­рое долж­но бы­ло явить се­бя пе­ред ли­цом но­во­го, об­на­жить свою сущ­ность, и то­гда са­мо­рас­пя­тие Но­во­го Бы­тия пре­об­ра­жа­ет ста­рое по об­ра­зу Но­во­го. В Иу­де со­сре­до­то­чи­лось от­но­ше­ние вет­хо­го че­ло­ве­че­ст­ва к во­пло­ще­нию Бо­га в че­ло­ве­ке.

Поцелуй Иуды, Чимабуэ, конец XIII века.

Ос­таль­ные апо­сто­лы в тот мо­мент бы­ли бо­лее на­ив­ны, не­вин­ны и этим бо­лее за­щи­ще­ны. Они вос­тор­жен­но ве­ри­ли, пе­рио­ди­че­ски от­па­да­ли и да­же пре­да­ва­ли, за­тем вновь вве­ря­лись Хри­сту, не имея сил про­ник­нуть­ся та­ин­ст­вом Гол­го­фы. Иу­да в оп­ре­де­лён­ном смыс­ле ока­зал­ся взрос­лее ос­таль­ных апо­сто­лов. Он ра­нее дру­гих осоз­на­вал и про­ду­мы­вал тра­ги­че­ские во­про­сы, воз­ни­каю­щие при столк­но­ве­нии не­от­мир­но­го Бла­го­вес­тия с падшим ми­ром. Ис­ти­на, от­крыв­шая­ся ему, ис­пе­пе­ляю­ща, убий­ст­вен­на для не преображенной тва­ри. И ес­ли бы кто-ни­будь пе­ре­жил до кон­ца ду­шев­ную му­ку Иу­ды, то был бы вы­ну­ж­ден прой­ти его путь.

В Иу­де со­вер­ши­лось дея­ние не­про­свет­лён­ной и непреображенной тва­ри. Это са­мое боль­шое, на что спо­со­бен вет­хий че­ло­век. Со ста­ро­за­вет­ной по­зи­ции этот по­сту­пок за­ко­но­ме­рен, но с точ­ки зре­ния но­во­за­вет­ной ис­ти­ны он яв­ля­ет­ся гре­хов­ным. Но­во­за­вет­но­му идеа­лу со­от­вет­ст­ву­ет са­мо­рас­пя­тие че­ло­ве­ка и че­ло­ве­че­ст­ва ра­ди Хри­ста. Но до Хри­ста и без Хри­ста Рас­пя­то­го мир на это не спо­со­бен.

Мы зна­ем, что Все­ми­ло­сти­вый Лю­бя­щий Гос­подь про­стит и пре­дав­ше­го Его, как про­щал мно­го­крат­но дру­гих апо­сто­лов, от­сту­паю­щих от Не­го, как про­ща­ет всех греш­ных. Но ес­ли Сам Хри­стос про­ща­ет, то по­че­му мы дер­за­ем не про­стить?

Мы при­зва­ны к глу­бо­чай­ше­му по­ни­ма­нию ве­щей, да­ро­ван­но­му все­про­ще­ни­ем и са­мо­рас­кая­ни­ем. Ибо про­ще­ние и рас­кая­ние – пред­по­сыл­ки ис­тин­но­го по­ни­ма­ния; про­ще­ние Иу­ды за его грех и рас­кая­ние в на­шем гре­хе пре­да­тель­ст­ва Хри­ста. И бла­го­дар­ность Иу­де за то, что он от­час­ти взял на се­бя и наш грех, что не от­ме­ня­ет осу­ж­де­ния са­мо­го гре­ха Иу­ды. Ка­ж­дый из нас, встре­тив Хри­ста до Его Вос­кре­се­ния, – пре­дал бы Его, в луч­шем слу­чае, как Пётр, по боль­шей же час­ти – как Иу­да.

Мы не зна­ем мо­ти­вов по­ступ­ка Иу­ды, но мо­жно пред­ста­вить, ка­кие ду­шев­ные му­ки ис­пы­тал один из луч­ших и близ­ких Бо­гу че­ло­век, ко­то­рый на­чал по­ни­мать то, что ещё бы­ло скры­то для ос­таль­ных: что нуж­но со­вер­шить, что­бы предначертан­ное бы­ло сде­ла­но, что­бы свер­шае­мое – со­вер­ши­лось. Не­до­по­ни­мая мно­гое, Иу­да по­ни­мал что-то бо­лее ос­таль­ных. При этом он мог не осоз­на­вать впол­не своё по­ни­ма­ние или жи­тей­ски объ­яс­нять его по-дру­го­му. По от­но­ше­нию к дру­гим он мно­гое пред­став­лял яс­нее, за­да­вал се­бе во­про­сы, ко­то­рые ос­таль­ным в го­ло­ву не при­хо­ди­ли, и му­чи­тель­но ис­кал на них от­ве­ты. Стре­мил­ся до­ду­мать до кон­ца то, что у ос­таль­ных при­сут­ст­во­ва­ло в фор­ме смут­но­го ду­шев­но­го бес­по­кой­ст­ва, яв­но от­го­няе­мо­го. Мно­гое из то­го, что ше­ве­ли­лось в его ду­ше, он не был спо­со­бен осоз­нать впол­не. Его вет­хий ум не был спо­со­бен вме­стить всю гран­ди­оз­ность над­ви­гаю­ще­го­ся со­бы­тия. И ду­ша его не вме­сти­ла и надорвалась. Он дей­ст­во­вал, сле­дуя глу­бин­но­му вле­че­нию, вы­ра­жаю­ще­му не­осоз­на­вае­мый смысл со­бы­тия, мас­шта­бы ко­то­ро­го мож­но ме­рить толь­ко веч­ным. 

Николай Ге. “Совесть. Иуда”, 1891 год.

Мож­но при этом пред­ста­вить пси­хо­ло­ги­че­ский уро­вень са­мо­осоз­на­ния Иу­ды – ти­пич­но­го вет­хо­го че­ло­ве­ка – при столк­но­ве­нии с Но­вым Бы­ти­ем. Он ждал Вет­хо­за­вет­но­го Мес­сию и при­знал Его в Хри­сте. Мес­сия дол­жен был, по про­ро­че­ст­вам Ста­ро­го За­ве­та, явить­ся как Царь Из­раи­лев, ус­та­но­вить кров­ную ро­до­вую прав­ду. Иу­деи на­дея­лись, что Он вос­ста­но­вит спра­вед­ли­вость За­ко­на, ут­вер­дит ве­ли­чие Из­раи­ля и на­род иу­дей­ский зай­мёт по­до­баю­щее ему ис­то­ри­че­ское ме­сто: из го­ни­мо­го ста­нет вла­сте­ли­ном. Вра­ги и при­тес­ни­те­ли Из­раи­ля долж­ны быть на­ка­за­ны со всей стро­го­стью За­ко­на: «…око за око, зуб за зуб…» (Лев. 24, 20).

Но Хри­стос не толь­ко не со­от­вет­ст­ву­ет чае­мо­му иу­дей­ской ре­ли­ги­оз­но­стью идеа­лу, но во мно­гом пря­мо про­ти­во­по­ло­жен ему. Мес­сия – в об­ли­ке низ­ших ми­ра се­го?! Он от­ка­зы­ва­ет­ся от цар­ско­го дос­то­ин­ст­ва и по­чес­тей, не тво­рит чу­дес для до­ка­за­тель­ст­ва сво­его мо­гу­ще­ст­ва («…не ис­ку­шай Гос­по­да Бо­га твое­го» – Мф. 4, 7), а толь­ко «по ве­ре ва­шей да бу­дет вам» (Мф. 9, 29)! Он учит, что «бу­дут пер­вые по­след­ни­ми, и по­след­ние пер­вы­ми» (Мф. 19, 30), и «воз­лю­би ближ­не­го твое­го…» (Мф. 22, 39.), «лю­би­те вра­гов ва­ших…» (Мф. 5, 44), «уда­рив­ше­му те­бя по ще­ке под­ставь и дру­гую…» (Лк. 6, 29). Та­кое не­со­от­вет­ст­вие мно­го­ве­ко­вым ожи­да­ни­ям не­из­беж­но долж­но бы­ло вы­звать раз­оча­ро­ва­ние у правоверного иу­дея.

По­ни­мал ли Иу­да, что пре­дал Бо­га? С позиций ста­ро­за­вет­ных Иу­да был прав. До Вос­кре­се­ния Бо­го­че­ло­ве­ка в ми­ре ещё не бы­ло яв­ле­но во всей пол­но­те но­вое Бла­го­вес­тие. Иу­да не был спо­со­бен по­нять, что он пре­дал Бо­га. К то­му мо­мен­ту ни­кто из апо­сто­лов и не от­но­сил­ся к Ии­су­су Хри­сту как к Бо­гу, спо­соб­но­му взой­ти на Крест и вос­крес­нуть, смер­тию смерть по­прав. Иу­да сде­лал то, что сде­лал, по­то­му что был бо­лее ре­ли­гио­зен, чем его ок­ру­жав­шие, но вет­хой ре­ли­ги­оз­но­стью. Но­вая же ещё не бы­ла яв­ле­на.

В ду­ше Иу­ды про­изош­ла встре­ча вет­хо­го че­ло­ве­че­ст­ва с Бла­го­вес­ти­ем Бо­га и ре­ак­ция вет­хой че­ло­ве­че­ской при­ро­ды на опа­ляю­щую весть о Рас­пя­тии и Вос­кре­се­нии Бо­га. Хри­стос ви­дел пре­до­пре­де­лён­ность внут­рен­не­го вы­бо­ра Иу­ды и то, что в нём реа­ли­зу­ет­ся, по­че­му Гос­подь и не пре­дос­те­рёг Сво­его Апо­сто­ла. По­ве­сил­ся же Иу­да по­то­му, что его ду­ша не смог­ла вместить и вы­дер­жать со­де­ян­ное на фо­не при­от­кры­ваю­щей­ся ему ис­ти­ны о Бо­го­яв­ле­нии.

Индивидуальные психологические пе­ре­жи­ва­ния Иуды являли глу­бин­ную тра­ге­дию встре­чи ста­ро­го и Но­во­го Бы­тия. Че­рез Иу­ду вер­ши­лось все­лен­ское со­бы­тие, хо­тя он не соз­на­вал это­го, как не мог по­ни­мать спол­на все­го про­ис­хо­дя­ще­го и как, на­вер­ное, не по­ни­мал впол­не и свои по­ступ­ки. Ибо веч­ная че­ло­ве­че­ская ду­ша не вме­ща­ет­ся в зем­ной ра­зум. И соз­на­ние на­ше есть толь­ко мир­ская плён­ка над безд­ной ду­шев­ных мук и пре­вра­ще­ний, со­вер­шаю­щих­ся в го­ри­зон­те веч­но­сти. Мы про­ду­мы­ва­ем на­ши мо­ти­вы и пы­та­ем­ся осоз­нать свои по­ступ­ки, и на­ше зна­ние пред­став­ля­ет­ся нам впол­не аде­к­ват­ным. Иной раз так оно и мо­жет быть. Но по боль­шей час­ти, осо­бен­но в ре­шаю­щих и гло­баль­ных со­бы­ти­ях, мы не ве­да­ем, что тво­рим. Ибо на­ше­го ра­зу­ма не хва­та­ет, что­бы обо­зреть бес­пре­дель­ное со­дер­жа­ние ду­ши, ко­то­рым мы вла­де­ем, и ос­ве­тить ис­точ­ни­ки тех мо­ти­вов, ко­то­ры­ми мы ру­ко­во­дству­ем­ся в пла­не веч­но­сти. Ве­дёт нас без­ус­лов­ное по­ве­ле­ние ве­ры, соз­на­ние толь­ко фраг­мен­тар­но от­ра­жа­ет это це­ло­ст­ное дви­же­ние ду­ха.

Георгиос Кордис. Греция.

Ду­ша Иу­ды ока­за­лась в эпи­цен­тре со­бы­тия все­че­ло­ве­че­ско­го. И по­то­му жи­тей­ские мо­ти­вы, ко­то­ры­ми, как мог­ло ему ка­зать­ся, он ру­ко­во­дство­вал­ся, и осоз­на­ние им про­ис­хо­дя­ще­го, как по­верх­но­ст­ная час­тич­ность, при­кры­ва­ют тай­ну. Путь к смыс­лу её ле­жит че­рез вхо­ж­де­ние в транс­ду­хов­ное (ду­хов­ность за пре­де­ла­ми ми­ра се­го), в глу­би­ну лич­но­го бы­тия, ко­то­рая вы­во­дит в со­бор­ную веч­ность лич­ных душ. И толь­ко от­ту­да, из на­ше­го не­бес­но­го ло­на, мо­жет за­си­ять луч, ос­ве­щаю­щий скры­тый смысл со­бы­тий.

Но мы за­бы­ва­ем, что луч этот – в нас и сре­ди нас: «В Нём бы­ла жизнь, и жизнь бы­ла свет че­ло­ве­ков. И свет во тьме све­тит, и тьма не объ­я­ла Его» (Ин. 1, 4-5). Лу­че­зар­ный об­лик Во­че­ло­ве­чив­ше­го­ся Бо­га, Его жизнь и уче­ние, смысл Его пре­бы­ва­ния в ми­ре и яв­ля­ет­ся тем све­том, ко­то­рый на зем­ле вскры­ва­ет не­бес­ные смыс­лы. Не­об­хо­ди­мо оце­ни­вать по­ве­де­ние всех но­во­за­вет­ных пер­со­на­жей, в том чис­ле Иу­ды, че­рез стра­да­ние и ми­ло­сер­дие Рас­пя­то­го и Вос­крес­ше­го на­ше­го Спа­си­те­ля.

Виктор АКСЮЧИЦ

.