От марксизма к православию

С начала XX века в России обнажилось эпохальное противостояние. Русская духовная революция выразилась в церковном пробуждении, в культурном возрождении, в творчестве христианских философов, в реформах Петра Столыпина. На противоположном полюсе концентрировались силы инфернальной духовности, которая и победила в 1917 году. В этой борьбе создавались смыслы и ценности, которые отражали новый исторический опыт. Многие творческие плоды русских мыслителей и писателей оказались не востребованы современниками, но подлинные ценности противостояли болезням века. Достижения русского творческого гения оказываются актуальными сейчас, когда подводятся итоги века революций и когда Россия обретает новые формы жизни.

В начале XX века новое религиозное сознание и богоискательство интеллигенции через искушения и соблазны возвращали к духовному отечеству – Православию. Открытие вечных истин создавало вдохновенную творческую атмосферу: «По своему духовному напряжению, по страстности исканий, по богатству принесённых им плодов период этот имеет мало параллелей в истории русской культуры» (С.А. Левицкий). Русский религиозный ренессанс проявился в двух формах: эстетической, представленной модернистами и символистами (Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Ф.К. Сологуб, Л.Н. Андреев, А.Н. Бенуа, А. Белый, А.А. Блок, А.М. Ремизов), и философской, персонифицированной кающимися марксистами (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, С.Л. Франк, Н.О. Лосский, Г.П. Федотов).

В творчестве расширялись духовные горизонты русского человека. «Русская культура переживала Возрождение в стилистических формах модерна. Особенность русского Возрождения в том, что избранных периодов классической древности было несколько: античность, Древний Египет, западноевропейское Средневековье, но доминировало, конечно, отечественное наследие (прежде всего, русское Высокое Средневековье XIV–XV веков). Анализ эволюции русской живописи от плакатно-политического передвижничества к тому же модерну Нестерова, Билибина, Кустодиева, художников “Мира искусства” показывает, что тенденции деструкции уступают место тенденциям созидания» (В.Л. Махнач). Как всегда в России, чистое искусство выводило к духовным прозрениям. «Поэзия символистов выходила за пределы искусства, и это была очень русская черта. Период так называемого “декадентства” и эстетизма у нас быстро кончился, и произошёл переход к символизму, который означал искания духовного порядка, и к мистике. Вл. Соловьев был для Блока и Белого окном, из которого дул ветер грядущего. Обращённость к грядущему, ожидание необыкновенных событий в грядущем очень характерны для поэтов-символистов. Русская литература и поэзия начала века носили профетический характер. Поэты-символисты, со свойственной им чуткостью, чувствовали, что Россия летит в бездну, что старая Россия кончается и должна возникнуть новая Россия, еще неизвестная» (Н.А. Бердяев). Соблазн русского культурного ренессанса состоял в том, что грядущее виделось в очистительной революционной буре.

В художественном отношении творчество поэтов и писателей серебряного века представлено фейерверком блестящих талантов, но мировоззрение их осталось двойственным, яркие прозрения чередовались с настроениями упадничества, осознанием разложения культуры, увлечением тёмной мистикой, оккультизмом, поисками разного рода знамений. Атмосфера декаданса сочетала религиозные переживания, метафизические искания с отторжением от подлинного источника духовности – Православия. Мода на античность с культом телесности в символизме оппонировала христианскому аскетизму. «У нас был культурный ренессанс, но неверно было бы сказать, что был религиозный ренессанс. Для религиозного ренессанса не хватало сильной и сосредоточенной воли, была слишком большая культурная утончённость, были элементы упадочности в настроениях культурного слоя, и этот высший культурный слой был слишком замкнут в себе… В нашем ренессансе элемент эстетический, раньше задавленный, оказался сильнее элемента этического, который оказался очень ослабленным. Но это означало ослабление воли, пассивность… Ренессанс стоял не только под знаком Духа, но и Диониса. И в нём смешался ренессанс христианский с ренессансом языческим… Мироощущение поэтов-символистов стояло под знаком космоса, а не Логоса. Поэтому космос поглощает у них личность; ценность личности была ослаблена: у них были яркие индивидуальности, но слабо выражена личность. А. Белый даже сам говорил про себя, что у него нет личности. В ренессансе был элемент антиперсоналистический. Языческий космизм, хотя и в очень преображённой форме, преобладал над христианским персонализмом» (Н.А. Бердяев).

Николай Александрович Бердяев - русский религиозный и политический философ, представитель экзистенциализмa.

Н.А. Бердяев свидетельствует о двоящемся духе времени: «В начале века Д.С. Мережковский играл главную роль в пробуждении религиозного интереса и беспокойства в литературе и культуре. Это – литератор, до мозга костей живущий в литературе и словесных сочетаниях и отражениях более, чем в жизни… Его романы… свидетельствуют об эрудиции, имеют огромные художественные недостатки, они проводят его идеологические схемы, и о них было сказано, что это – смесь идеологии с археологией… Книга “Л. Толстой и Достоевский” – блестящая, но испорченная… риторикой, идеологическим схематизмом, мутью двоящихся мыслей, преобладанием словесных сочинений над реальностью. У Мережковского отсутствует нравственное чувство, которое так сильно было у писателей и мыслителей XIX в. Он стремится к синтезу христианства и язычества и ошибочно отождествляет его с синтезом духа и плоти. Иногда остаётся впечатление, что он хочет синтезировать Христа и антихриста… Характерно, что символисты начала века, в отличие от Вл. Соловьева, верили в Софию и ждали её явления, как Прекрасной Дамы, но не верили в Христа. И это нужно определить как космическое прельщение, под которым жило это поколение… Влиял не дневной Вл. Соловьев с его рационализированными богословскими и философскими трактатами, а Соловьев ночной, выразившийся в стихах и небольших статьях, в сложившемся о нём мифе… Вяч. Иванов хотел не только примирить, но и почти отождествить Диониса и Христа. Он, как и Мережковский, вносил много язычества в своё христианство, и это было характерно для ренессанса начала века… Проблема личности была ему чужда. Вяч. Иванов имел склонность к оккультизму, который вообще процветал в России около 10-го года нашего века». Властители умов ориентировали сознание современников на религиозные проблемы, но и сеяли соблазны.

Наряду с художественным творчеством пробудилась религиозная философская мысль. Складывалось религиозно-философское направление, представители которого, переболев марксизмом, обратились к идеализму и духовным ценностям. Исследование проблем идеализма – Бог и мир, место человека в истории и за пределами исторического времени, в вечности – привело к христианскому мировоззрению. Путь от марксизма к идеализму и Православию стал типичным для ищущей русской интеллигенции. Русская религиозная философия начала XX века имеет два основных возбудителя – русскую классическую литературу XIX века и религиозно-философскую систему Владимира Соловьёва. Некоторые философы начинали как литературные критики, впервые по достоинству оценившие великую русскую литературу XIX века, наполненную мировоззренческими проблемами, особенно Достоевского (художника-метафизика) и Толстого. Особенно сильно было влияние Ф.М. Достоевского с его философией в образах. Метафизически ориентированная русская классическая литература пробуждала философскую мысль. «По свойствам русской души, деятели ренессанса не могли оставаться в кругу вопросов литературы, искусства, чистой культуры. Ставились последние вопросы. Вопросы о творчестве, о культуре, о задачах искусства, об устройстве общества, о любви и т.п. приобретали характер вопросов религиозных. Это вопросы – всё тех же “русских мальчиков”, но ставших более культурными» (Н.А. Бердяев). Соловьёв, создатель первой в России системы христианской философии, во многом не понятый современниками, был вновь открыт в начале ХХ века новым поколением русских философов, переживших искушения нигилизмом, позитивизмом, марксизмом. Знакомство с Владимиром Соловьёвым развернуло русскую мысль к религиозному созерцанию, к метафизике: «Традиционное миросозерцание левой интеллигенции пошатнулось. Вл. Соловьёв победил Чернышевского» (Н.А. Бердяев). Соловьёв задал многие темы русской философии: софиологию, богочеловечество, этику, эсхатологию.

Новое религиозное мировоззрение декларировали авторы сборника «Проблемы идеализма» (1902), который выражал поворот от идеологизированного мышления к реальной философии, в традициях русского умозрения соединяющей философскую и нравственную проблематику – о смысле жизни, о нравственном и духовном идеале.

Повышение интереса к религиозным проблемам в обществе сопровождалось изменением отношения к Церкви и контактами с церковными иерархами. В 1901–1903 годах в Петербурге проводились религиозно-философские собрания, где на встрече представителей творческой интеллигенции с наиболее образованными церковными иерархами обсуждались проблемы христианства и культуры, взаимоотношения интеллигенции и Церкви. Около 1908 года в Петербурге по инициативе Н.А. Бердяева, в Москве по инициативе С.Н. Булгакова и Киеве по инициативе профессоров Духовной академии было образовано религиозно-философское общество, которое организовывало публичные собрания и дискуссии. Московское общество называлось «Памяти Вл. Соловьева». «На этих собраниях присутствовала наиболее талантливая часть университетской философской молодёжи, и здесь уже предчувствовался подлинный расцвет русской философии и русской духовной культуры в предреволюционные годы» (Б.П. Вышеславцев).

Оригинальная русская философия изначально приобрела религиозный характер. «На Западе существовало резкое разделение между богословием и философией, религиозная философия была редким явлением, и её не любили ни богословы, ни философы. В России в начале века философия, которая очень процветала, приобретала религиозный характер, и исповедание веры обосновывалось философски» (Н.А. Бердяев). В 1910 году религиозно-философское общество создаёт издательство «Путь», главной задачей которого была борьба с материализмом и позитивизмом. В первые десятилетия века определились темы философского творчества, расцвет которого произошёл уже после революции 1917 года. «Вопрос об отношении христианства к полу превратился в вопрос об отношении христианства к миру вообще и к человечеству. Ставилась проблема религиозной космологии и антропологии» (Н.А. Бердяев).

Отец Павел Флоренский после пыток. Фото из архива НКВД. Павел Александрович Флоренский - русский православный священник, богослов, религиозный философ, учёный, поэт.

Глубоким богословом и философом был священник Павел Флоренский. Бердяев характеризует сложный душевный и творческий склад Флоренского: «Его консервативность и правость носили не столько реалистический, сколько романтический характер… П. Флоренский был человеком утончённой культуры, и в нём был элемент утончённой упадочности. В нём совсем нет простоты и прямоты, нет ничего непосредственного, он всё время что-то прикрывает… Этот реакционер по эстетическому чувству, во многом является новатором в богословии… Книга П. Флоренского “Столп и утверждение истины” по своей музыке производит впечатление падающих осенних листьев. В ней разлита меланхолия осени… Её можно было бы причислить к типу экзистенциальной философии… Мысль его всё же нельзя назвать творческим словом в христианстве. Он – слишком стилизатор, слишком хочет быть традиционным и ортодоксальным. Но по душевному складу своему он всё-таки новый человек… Он слишком понимал движение Духа как реакцию, а не как движение вперёд. Но он ставит проблемы не традиционные… Характерно, что в книге, которая представляет целую богословскую систему, хотя и не в систематической форме, почти совсем нет Христа. П. Флоренский старается скрыть, что он живёт под космическим прельщением и что человек у него подавлен. Но, как русский религиозный мыслитель, он тоже по-своему ждёт новой эпохи Духа Св.». С.С. Аверинцев, отмечая попытки философа противопоставить православное мировоззрение либеральному гуманизму, писал, что Флоренский стремился «перенести в церковную науку изощрённейшие приемы дискурса так называемого серебряного века, характерное подчёркивание именно тех моментов традиционного православия, которые своей суровой архаичностью в наибольшей степени создают шок для современного сознания». Флоренский сумел философски объединить метафизику и вероучение, вслед за Вл. Соловьевым разрабатывал учение о софийности, о Софии тварной, которая одухотворяет своей любовью тварный мир. «В духе христианского платонизма он стремился к всеобщему охвату бытия и выявлению в нём духовной первоосновы. Истина открывается в божественной любви, творчество вдохновляется Софией. Учение о консубстанциальности соединяет древнюю, христианскую и новоевропейскую философию. Тонкие лингвистические наблюдения, раскрытие смысла иконостаса, философия символа, намеченные черты “конкретной метафизики” привлекают до сего дня внимание исследователей» (М.Н. Громов). Универсальный мыслитель, обладающий энциклопедическими знаниями, П.А. Флоренский совершил ряд научных прозрений. Смерть в большевистском лагере оборвала его гениальное творчество.

Ярким, противоречивым мыслителем был Василий Васильевич Розанов. «Неподражаем философский импрессионизм В.В. Розанова, перешедшего от неудачного наукообразного стиля в трактате “О понимании” к парадоксально-исповедальному способу выражения неуловимой мысли» (М.Н. Громов). Розанов сочетал литературный талант с тонкой психологической наблюдательностью и метафизической углублённостью, тяготение к чувственному, плотскому язычеству, с искренней православной верой. Его волновали проблемы веры, брака, любви, пола, культ земли. Особенное место в космологии Розанова занимали проблемы пола, через который человек мистически связан со своей природой: «Связь пола с Богом – большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом» (В.В. Розанов). Он был уверен в происхождении всего из «мистико-материнской утробы универса». «Всё творчество Розанова есть апофеоз рождающей жизни… У В. Розанова, возвращающегося к юдаизму и язычеству, энергия пола освящается как рождающая новую жизнь и этим побеждающая смерть» (Н.А. Бердяев). Он отстаивал самоценность индивидуального бытия, в индивидуальном начале видел основание и смысл истории. Мировоззрение Розанова было одновременно натуралистично и мистично, он нюансированно чувствовал природную сторону жизни, остро переживал мистические основы природного космоса: «Розанов – это какая-то первородная биология, переживаемая как мистика» (Н.А. Бердяев). Это сочетание наделяло его неповторимым взглядом и сочной публицистикой, он многое умел заметить, остроумно разоблачить кумиров, утверждать ценность живой жизни. Захваченный стихией плоти и мировой души, он духовную основу бытия чувствовал слабо, что было причиной его сложных отношений с христианством и Церковью. «Розанов из страха принял православие, но православие без Христа, – православный быт, всю животную теплоту православной плоти, всё языческое в православии он всегда любил в православии и всегда жил в этой коллективной животной теплоте, – не любил он и не мог принять лишь Христа. Нет ни единого звука, который свидетельствовал бы, что Розанов принял Христа и в Нём стал искать спасение… православие так же нужно Розанову для русского стиля, как самовар и блины» (Н.А. Бердяев).

Василий Васильевич Розанов - русский религиозный философ, литературный критик и публицист.

Философские основы нового религиозного мировоззрения, оппонирующего господствующим взглядам, были сформулированы в книге «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, М.А. Гершензон, А.С. Изгоев, П.Б. Кистяковский, П.Б. Струве, С.Л. Франк). В ней рассматривались проблемы исторической необходимости и человеческой свободы, роль насилия в общественной жизни, взаимоотношения независимой личности и общества, религиозных основ культуры. Авторы «Вех» единодушны в утверждении христианской истины: духовная жизнь человека определяет социальные и политические формы общества. Культура понимается ими как творческая реализация духовных ценностей, а творчество – как полнота человеческой свободы. Веховцы критически проанализировали мировоззрение и психологический склад революционной интеллигенции. «В начале века велась трудная, часто мучительная, борьба людей ренессанса против суженности сознания традиционной интеллигенции, – борьба во имя свободы творчества и во имя духа. Русский духовно-культурный ренессанс был встречен очень враждебно левой интеллигенцией, как измена традициям освободительного движения, как измена народу, как реакция… Речь шла об освобождении духовной культуры от гнёта социального утилитаризма… нужно было преодолеть материализм, позитивизм, утилитаризм, от которых не могла освободиться левонастроенная интеллигенция» (Н.А. Бердяев). Русская интеллигенция с её воинствующим атеизмом, материалистическими и позитивистскими предрассудками отрицала духовные основы жизни, божественное достоинство и ответственность, творческое призвание личности. Орден революционной интеллигенции (интеллигентская кружковщина) радикализировался от народничества к марксизму, навязывал разрушительную идеологию стране. Вновь после славянофилов прозвучал призыв к образованным слоям покаяться и вернуться к народным истокам – христианству (к «религиозной философии» – Н.А. Бердяев, к «христианскому подвижничеству» – С.Н. Булгаков, к «религиозному гуманизму» – С.Л. Франк). Авторы сборника поставили диагноз духовной болезни общества, предрекли грядущие катастрофы, предуказали пути духовного возрождения.

Призывы к покаянию большинство образованного общества встретило критически. Политический спектр российского общества высказался по поводу «Вех» отрицательно: кадеты – сборником «Интеллигенция в России» (1910), либералы – «В защиту интеллигенции» (1909), эсеры – «“Вехи” как знамение времени» (1910), большевики – «Из истории новейшей русской литературы». Критика была крайне односторонней, духовные проблемы в «Вехах» оказались вне рассмотрения, полемика свелась к политическим обвинениям. Наиболее радикальным был вождь русской духовной контрреволюции Ленин: в реферате «Идеология контрреволюционного либерализма» он квалифицировал «Вехи» как «энциклопедию либерального ренегатства». Поражённый интеллект нации маниакально толкал её к гибели – духовной и социально-политической.

Таким образом, «в предгрозовой ситуации распада империи напряжённо работало сознание, в экзистенциальных потрясениях войн и революций, ценой жестоких страданий накапливался и осмыслялся уникальный опыт, наступало то прозрение истины, которое нельзя обрести ни в каких университетах и академиях» (М.Н. Громов). Религиозные искания интеллигенции вели к воссоединению с русскими духовными традициями – с Православием, но духовные усилия были недостаточными и непоследовательными: «Религиозный ренессанс связан с духовной структурой, которой не хватало нравственного характера. Была эстетическая размягченность. Не было волевого выбора» (Н.А. Бердяев). К десятым годам добавились новые расколы в обществе: «Несчастье русского ренессанса начала ХХ в. было в том, что в нём культурная элита была изолирована в небольшом круге и оторвана от широких социальных движений того времени… Русские люди того времени жили в разных этажах и даже в разных веках. Культурный ренессанс не имел сколько-нибудь широкого излучения… Творческие идеи начала ХХ в., которые связаны были с самыми даровитыми людьми того времени, не увлекли не только народные массы, но и более широкий круг интеллигенции. Революция нарастала под знаком миросозерцания, которое справедливо представлялось нам философски устаревшим и элементарным и которое привело к торжеству большевизма… Деятели русской революции вдохновлялись идеями уже устаревшего русского нигилизма и материализма и были совершенно равнодушны к проблемам творческой мысли своего времени. Их не интересовали Достоевский, Л. Толстой, Вл. Соловьев, Н. Федоров и мыслители начала ХХ века, их удовлетворяло миросозерцание Гельвеция и Гольбаха, Чернышевского и Писарева; по культуре своей они не поднимались выше Плеханова. Ленин философски и культурно был реакционер, человек страшно отсталый, он не был даже на высоте диалектики Маркса, прошедшего через германский идеализм. Это оказалось роковым для характера русской революции: революция совершила настоящий погром высокой русской культуры. Интеллигенция совершила акт самоубийства. В России до революции образовались как бы две расы» (Н.А. Бердяев). Духовная болезнь в разных формах поразила образованный слой: «Вина тут лежит на обеих сторонах. У деятелей ренессанса, открывавших новые миры, была слабая нравственная воля и было слишком много равнодушия к социальной стороне жизни. Деятели же революции жили отсталыми и элементарными идеями» (Н.А. Бердяев).

После катастрофы 1917 года была издана книга «Из глубины. Сборник статей о русской революции» (1918), в которой приняли участие большинство авторов «Вех». В сборнике проанализирован духовный смысл происходящего, но это был глас вопиющего в пустыне. Тираж арестовали и уничтожили большевики (единственный экземпляр вывез из России Бердяев), только в 1967 году книга переиздается в Париже. Название сборника – из псалма Давида: «De profundis» («Из глубины взываю к тебе, Господи»), который читается при погребении. Из глубины российской трагедии раздался профетический голос, обращённый в будущее во имя грядущего возрождения: «Старая Россия, в которой было много зла и уродства, но также и много добра и красоты, умирает. Новая Россия, рождающаяся в смертных муках, ещё загадочна. Она не будет такой, какой представляют её себе деятели и идеологи революции. Она не будет цельной по своему духовному облику. В ней более резко будут разделены и противоположены христианское и антихристианское начала. Антихристианские духи революции родят своё тёмное царство, но и христианский дух России должен явить свою силу. Сила этого духа может действовать в меньшинстве, если большинство отпадёт от него» (Н.А. Бердяев). Сборник подводил итог русского религиозного сознания и религиозно-философского ренессанса в России. Отныне религиозная традиция продолжилась в русском зарубежье. Грядущее возрождение во многом предвосхищено творчеством русских религиозных философов. Некоторые из них погибли в коммунистических лагерях, большая часть выслана в 1922 году по указу Ленина за границу – взамен смертной казни.

После высылки продолжилось творчество русских религиозных философов, которые «дали убедительное изложение традиционного православного вероучения на языке и в понятиях современной культуры» (Н.М. Зернов). Русская философия совершила прорыв потому, что шла «вперёд к отцам» (Г.В. Флоровский), – возрождала традицию православного философского и богословского мышления. В семидесятые годы Вселенский патриарх Афинагор, знаток русской культуры, назвал русскую религиозную философию XX века неопатристикой.

Николай Александрович Бердяев – гениальный и плодотворный философ XX века. Если философию рассматривать по существу – как созидание новых смыслов, – то Бердяев вывел из небытия в бытие наибольшее количество смыслов. Уже в начале XX века он совместно с другими русскими философами, в частности со Львом Шестовым, на два десятилетия раньше европейских мыслителей утвердил экзистенциальный и персоналистический подход в философии. После Бердяева философия стала персоналистически ориентированной. В творчестве Бердяева рассмотрение человеческой личности обрело новую глубину и вместе с тем живую конкретность, преодолевающую объективированность рационалистического познания. Это проблемы персоналистической революции, экзистенциальной диалектики Божественного и человеческого, реальности духа, богоподобного творчества человека и объективации духа, духовной свободы и рабства, эсхатологической метафизики и метаистории, дегуманизации человека. Бердяев писал: «Я определяю свою философию как философию субъекта, философию духа, философию свободы, философию дуалистически-плюралистическую, философию творчески-динамическую, философию персоналистическую и философию эсхатологическую… Всё, мной написанное, относится к философии истории и этике, я более всего – историософ и моралист, может быть, теософ в смысле христианской теософии Фр. Баадера». Бердяева называли певцом свободы, ибо он углубил представления о свободе человека. Он видел трагическую двойственность человеческого существования: отпадения свободы в рабство – объективацию духа. Его учение об объективации имеет многие проекции в различных областях философии. Бердяев был прекрасным историософом, культурологом. Не занимаясь специально историей философии, он давал бесподобные характеристики коллегам-философам, умея оценить по достоинству истинное и выявляя заблуждения. Вместе с тем Николая Бердяева всю жизнь преследовал некий философский кошмар: как только он затрагивал тему «Россия и коммунизм», ему отказывали философская интуиция и здравый смысл. В результате он оказался авторитетом для апологетов русофобской традиции, а к концу жизни пытался обнаружить положительные стороны в сталинизме.

Лев Исаакович Шестов - русский философ-экзистенциалист.

Лев Шестов критиковал рационалистическую традицию в философии, одним из первых в XX веке остро ставил проблемы трагического в человеческом существовании (философия трагедии), которые первичнее проблем бытия и мышления. В этом смысле он предшественник экзистенциализма. Истина для Шестова носит глубинно личностный характер, а духовные поиски личности ведут её от разума к откровению – от Афин к Иерусалиму. В этом Шестов зачинает религиозную персоналистическую традицию. Его гносеология противопоставляет откровение – разуму, личность – объективному бытию, свободное индивидуальное мышление – логоцентризму: «Но незаконченные, беспорядочные, хаотические, не ведущие к заранее поставленной разумом цели, противоречивые, как сама жизнь, размышления – разве они не ближе нашей душе, нежели системы, хотя бы и великие системы, творцы которых не столько заботились о том, чтобы узнать действительность, сколько о том, чтобы “понять её”?» (Л. Шестов). Н.А. Бердяев, со свойственной его перу лаконичностью и образностью отмечавший достоинства и слабости в творчестве своих коллег, о Л. Шестове заметил: «Религиозность, к которой он шёл, была скорее библейская, чем евангельская… Главное для Шестова была вера, противополагаемая знанию. Он искал веры, но он не выразил самой веры».

О крупнейшем философе и богослове протоиерее Сергии Булгакове Николай Бердяев писал: «Он остаётся верен основной русской идее Богочеловечества. Богочеловечество есть обожение твари. Богочеловечество осуществляется через Духа Святого. Софиологическая тема есть тема о Божественном и тварном мире. Это есть тема, прежде всего, космологическая, которая интересовала русскую религиозную мысль более чем западную. Нет абсолютного разделения между Творцом и творением. Есть предвечная, не тварная София в Боге, мир платоновских идей, через неё наш мир сотворен, – и есть София тварная, проникающая в творение. О. Сергий Булгаков называет свою точку зрения панентеизмом в отличие от пантеизма. Можно было бы это назвать также панпневматизмом. Происходит как бы сошествие Духа Святого в космос. Панпневматизм вообще характерен для русской религиозной мысли… Философия его не принадлежит к типу экзистенциальному. Он – объективист и универсалист. В своей первооснове – платоник… Отец Сергий Булгаков – одно из течений русской религиозной мысли, главным образом сосредоточенных на теме о божественности космоса. Самой большой правдой его остаётся его вера в божественное начало в человеке. Он – горячий защитник всеобщего спасения». Протоиерей Сергий Булгаков создал универсальную систему православного богословия, в которой глубоко анализируются проблемы христианского богословия: триипостасности, христологии, ангеологии, экклесиологии, персонализма. К нему более всего можно отнести характеристику – неопатристика, в том смысле, что он в традициях святоотеческой мысли пытался давать ответы на вызовы современной эпохи. Как глубоко творческая натура, он в своих поисках уходил за пределы постижимого большинством современников; как у всякого подлинного новатора, в его богословских построениях присутствуют элементы произвольности. Множество споров вызвала софиология Булгакова. Но оппоненты не смогли ответить на уровне его умозрения, примитивизировали проблему и нередко искажали его мысли. В частности, отца Сергия обвиняли в том, что он вводит четвертую – софийную – ипостась Божества, тогда как он чётко определял, что представления о Софии – Премудрости Божией отражают только общую природу Ипостасей Божественной Троицы. Консервативная традиция, исполняя положительную охранительную роль, всегда воспринимает болезненно новое слово в богословии.

Н.Лосский во время заключения в ГПУ, 1922г. Николай Онуфриевич Лосский - выдающийся представитель русской религиозной философии, один из основателей направления интуитивизма в философии.

Н.О. Лосский и С.Л. Франк развивали проблемы интуиции и откровения как форм постижения Абсолюта. «Наиболее замечательными представителями чистой философии были Николай Онуфриевич Лосский и Семён Людвигович Франк, которые создали оригинальные философские системы, которые можно назвать идеал-реализмом. Самая их манера философствовать более напоминала немецкую. Но направление их было метафизическое, когда в Германии еще господствовало враждебное метафизике неокантианство. Н. Лосский создал своеобразную форму интуитивизма, которую можно было бы назвать критическим восстановлением наивного реализма… С. Франк ближе к классическому германскому идеализму. Он, подобно Вл. Соловьеву, хочет создать философию всеединства. Сам он называет себя продолжателем Плотина и Николая Кузанского, особенно последнего. В общем, его философия принадлежит к платоновскому течению русской философии» (Н.А. Бердяев). Николай Лосский сочетал типично русскую экзистенциально-персоналистическую проблематику с гегелевской рационалистичностью философского метода. В учении об интуитивизме он пытается выявить гармонию онтологического и гносеологического аспектов бытия. Семён Франк, с одной стороны, с немецкой педантичностью и сухостью исследовал глубокие философские проблемы, с другой – ярко и образно писал о проблемах социальной философии. Франк создавал концепцию живого знания, соединяющую достижения теоретической философии с персоналистической философией жизни.

Русское философское умозрение на протяжении веков было ближе к платоновской, чем к аристотелевской традиции. Методология русской философии в XX веке была обширной – от рационализма и интуитивизма у Н.О. Лосского до экзистенциализма и персонализма Н.А. Бердяева, от фрагментарных заметок («Опавшие листья») и литературных эссе В.В. Розанова – до фундаментальных построений протоиерея Сергия Булгакова. Алексей Федорович Лосев в своём творчестве соединил платонизм, гегелевскоую философию, феноменологию Э. Гуссерля и русскую христианскую философию, разрабатывал философию имени как явления Божественной сущности, невыразимой в трансцендентном единстве, рассматривал символ как форму явления Абсолюта. В его работах советского периода присутствуют попытки найти некий рациональный смыл в марксизме, иногда неизбежные пароли господствующей идеологии. Тома античной эстетики представляют собой своеобразную энциклопедию смыслов, понятий и категорий античной философии. В опубликованных работах советского периода мы узнаём другую сторону философа – тайного монаха: в «Эстетике Возрождения» и книге о Вл.С. Соловьёве уже не сухой рационалистический стиль, а яркий, страстный, образный язык экзистенциальной и персоналистической философии.

Георгий Петрович Федотов, замечательный философ культуры, развивал принципы историософии, стремясь изучать практическую действительность через духовные идеалы, ибо творческое сознание человека преображает историческое бытие. В век вселенских катастроф Георгий Федотов пытается осмыслить идеи конца. Эсхатологические зарницы требуют от человека предельной дисциплины и ответственности, что формулируется в максиме личной жизни и культурного творчества: «Живи так, как если бы ты должен был умереть сегодня, и одновременно так, как если бы ты был бессмертен; работай так, как будто история никогда не кончится, и в то же время так, как если бы она кончилась сегодня» (Г.П. Федотов). Пророчества Апокалипсиса являются одновременно и угрозой, и утешением: «Угроза для грешного мира, утешение для верного остатка!» (Г.П. Федотов). Христианский философ был уверен, что все благие усилия и творческие достижения человека не пропадают – они преобразятся и сложатся, как камни в стены Вечного Града. С этим философским настроем Федотов описывает историю русской святости, русскую православную культуру, выявляя в них древние тенденции, сказывающиеся на современной жизни, рассматривает многие проблемы в судьбе России ХХ века, противоречивую роль русской интеллигенции.

На фото - Л.П. Карсавин при аресте в 1922 г. Лев Платонович Карсавин - русский религиозный философ, историк-медиевист, поэт.

«Основная тема русской мысли начала XX в. есть тема о божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в творениях; тема о божественном в человеке, о творческом призвании человека и смысле культуры; тема эсхатологическая, тема философии истории» (Н.А. Бердяев). Эти темы остались актуальными для русских философов в изгнании и в коммунистическом рабстве. Лев Платонович Карсавин рассматривал вопросы историософии, личности в истории, Православия как смыслообразующего основания истории, человечества как симфонической личности. В его работах было много точных и глубоких мыслей, но утопическое учение о всеединстве, восходящее к Вл.С. Соловьёву, у Л.П. Карсавина стало философским основанием для разработки концепции идеократии – порочной во всех отношениях. Блестящая книга «Пути русского богословия» протоиерея Георгия Флоровского стала не только основным библиографическим справочником по истории духовной культуры России, но впервые явила грандиозное здание многовековой русской религиозной мысли. Несмотря на страстный тон и определённую пристрастность протоиерей Георгий Флоровский впервые выявил важные закономерности и тенденции в истории русской мысли. Его завету «вперёд к Отцам» следуют лучшие представители русской философии и богословия.

Основные труды протоиерея Александра Шмемана посвящены литургическому богословию как анализу основ бытия человека. С этого богословского фундамента он характеризует духовные соблазны эпохи, говорит об идеологизме как одержимости утопической абсолютизируемой идеологией: «Идеологизмом я называю сам факт пленённости и одержимости сознания идеологией, сущность которой всегда в сочетании отвлечённой и утопической идейной схемы с абсолютной верой в её практическую “спасительность” и с фанатическим волевым подчинением ей действительности». При всеобъемлющем, эпохальном кризисе церковная жизнь тоже подвержена эрозии: «Жизнь церковного народа никогда не была совершенной, идеальной, но по мере времени кризис этот превратился в некое хроническое, нормативное состояние, в некую подспудную “шизофрению”. И “шизофрения” эта отравляет Церковь, подкапывает саму основу церковной жизни» (прот. Александр Шмеман). Возрождение общества возможно только через возрождение Церкви, а центром церковного возрождения является евхаристическое служение: «Многим, может быть, покажется странным, что в ответ на кризис я предлагаю обратить наше внимание не на обсуждение составляющих его элементов, а на Таинство Евхаристии, на Церковь, этим таинством живущую. Да, я верю, что именно тут, в этом святая святых Церкви, – источник чаемого возрождения, в этом восхождении Церкви к Трапезе Господней, в его Царствие. И я верю, как всегда верила Церковь, что начинается это восхождение с выхода из мира сего, прелюбодейного и грешного, с “отложения всякого попечения”. Не идеологическая суета и шум, а – дар неба, вот призвание Церкви в мире, вот источник её служения» (прот. Александр Шмеман). Подлинным возвратом к Отцам является литургическое богословие протоиерея Александра Шмемана.

Русская философия новые смыслы созидает во многих темах метафизики: о природе Божественного и ипостасях Божественной Троицы, о реальности духа, о свободе и рабстве человека, о происхождении зла. Русская религиозная философия совершила грандиозный метафизический прорыв в постижении смыслов бытия. Тяжеловесная по сравнению с нею западная мысль занимается фундаментальной обработкой философских тылов. «Русская философская мысль, развивавшаяся на основе греко-православных представлений, в свою очередь во многом заимствованных у античности, кладёт в основание всего Логос… Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижением иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом» (А.Ф. Лосев).

Русская философская мысль с момента своего пробуждения была не абстрактно-рационалистической, но жизненно ориентированной, не только теоретической, но и практической. «Едва ли можно назвать хотя бы одного русского мыслителя, который не выступал бы одновременно в качестве морального проповедника или социал-реформатора. Русский мыслитель не довольствуется, как правило, теоретическими рассуждениями: он стремится улучшить мир или возвести идеал» (В.Ф. Шаповалов). Глубокие метафизические прозрения оказывались ключами для раскрытия тайн мирового бытия, жизни общества и человека. Поэтому русская философия всегда была метаэкзистенциальной.

Более всего русские философы и богословы внесли в разработку христианских представлений о личности. В проблемах персонализма сказалась неопатристичность русской философско-богословской мысли. В отличие от западноевропейской индивидуалистической традиции, где личность рассматривается как природная индивидуальность, русская мысль развивает традиции Отцов Церкви, в которых человек предстаёт как образ и подобие Бога, соратник в Божием творении, малый творец бытия. У С.Л. Франка, протоиерея Сергия Булгакова, Н.А. Бердяева, Владимира Николаевича Лосского личность предстаёт свободной, самодостаточной, сувереном своего бытия, владельцем своей природы, не уничтожающим природу, а стремящимся превзойти и преобразить её. Человек как самовластное существо, как царь мира, как существо превосходное (превосходящее все формы жизни) призван творчески овладеть природой, мирозданием. Высшее назначение человека – сотворчество Богу в миротворении.

Важнейшей в русской мысли была историософская тема, особенно историософия России. Русские философы, как выразители соборного национального сознания, органично взаимодополняли друг друга. Многое из созданного ими не теряет своей актуальности, становится жизненно важным в духовном возрождении России. Русская философия разоблачила заблуждения, опознала формы духовных болезней трагического столетия, описала судьбу России, национальные идеалы и характер, предуказала пути возрождения. В этом смысле особое место в плеяде русских философов занимает Иван Александрович Ильин.

Иван Александрович Ильин - русский философ, писатель и публицист, сторонник Белого движения и последовательный критик коммунистической власти в России.

Многие достижения русской философии не были оценены, оказались пророческими, они будто сформулированы для нынешних поколений, призванных к подведению итогов российской трагедии и к совершению русского духовного прорыва. Русская философия описывает образы Нового Бытия – Нового Неба и Новой Земли, в свете которых осмысляется опыт российской трагедии ХХ века, а также смертельные тупики современной цивилизации.

Рус ская фи ло со фия в ду хе Пра во сла вия и Рус ской идеи со еди ня ет уни каль ную ду хов ную цель ность с жиз нен ной укоренённостью. Сла вя но фи лы бы ли органичными любомудрами и в фи ло со фии, и в жиз ни. Фи ло со фия Владимира Со ловь е ва по существу эк зи стен ци аль на, как и фи ло со фия Николая Бердяева: «Ме та фи зи ка воз мож на лишь как сим во ли ка ду хов но го опы та, как ин туи тив ное опи са ние ду хов ных встреч» (Н.А. Бердяев). Фи ло соф ст во ва ние для них бы ло не хо дом мыс ли и не родом за ня тий, а образом жиз ни в стремлении к ис ти не. И они не мудрствовали от вле чён но, а жи ли фи ло соф ски. Внерелигиозной фи ло со фии в Рос сии фак ти че ски не бы ло. Русская православная философия онтологична и метафизична, направлена на поиск сущности и смыслов, в отличие от западного умозрения, которое более феноменально, чем ноуменально, озабочено, прежде всего, поиском технологий для решения утилитарных задач, созданием инструментария для порабощения природы.

Выс шую оцен ку русской христианской фи ло со фии и бо го сло вию ХХ ве ка дал Все лен ский Патриарх Афинагор, охарактеризовавший её в це лом как неопатристика. В то же вpемя есть основания считать, что русская фи ло со фия – это фи ло со фия XXI ве ка. Рус ская фи ло со фия глу бо ко укоренена в православной традиции, вме сте с тем это грандиозный прорыв в бу ду щее. Христианская философия в России ведёт авангардные ду хов ные бит вы, европейская фи ло со фия ока зы ва ет ся вторым эше ло ном и производит все объ ем лю щую культурную обработку ты лов.

Эта характеристика не от гордыни, а от соз на ния безмерной от вет ст вен но сти, на ла гае мой традицией, которая представлена плея дой ярких ге ни ев: А.С. Хомяков, Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев, Н.Ф. Федоров, Вл.С. Со ловь ев, С.Н. Трубецкой, Е.Н. Трубецкой, В.В. Розанов, Н.А. Беpдяев, С.Н. Бул га ков, П.А. Флоренский, С.Л. Франк, И.А. Иль ин, Л.И. Шес тов, Н.О. Лос ский, Вл.Н. Лосский, Г.П. Фе до тов, Г.В. Флоровский, А.Д. Шме ман. Рус ская фи ло со фия и бо го сло вие ХХ ве ка в бли жай шем измерении продолжили традицию русской клас си че ской литературы ве ка ХIХ. Глав ный же вопрос русской ду хов но сти: в чём смысл жиз ни и в чём правда жиз ни, как дос тичь праведности в этом мире?

В России с тридцатых годов ХХ века религиозная мысль была подавлена. Философы либо физически истреблялись (отец Павел Флоренский, Л.П. Карсавин), либо уходили во внутреннюю эмиграцию (А.Ф. Лосев). Остатки религиозного мировоззрения теплились в творчестве некоторых русских поэтов (Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Анна Ахматова). Казалось, сфера культуры окончательно выжжена и протравлена богоборческой идеологией. Но когда во второй половине ХХ века произведения русских философов просачиваются в коммунистическую Россию, многими читающими людьми они воспринимаются как глоток свежего воздуха, как благой завет из прошлого, обращённый к ним во имя достойного будущего. Русская классическая литература ХIХ века была доступна советскому человеку, и в коммунистическом аду она была источником живой жизни, духовных традиций, в том числе и религиозности. Но подлинное возвращение религиозного сознания интеллигенции началось со знакомства с произведениями русских философов, после чего и русская художественная классика читалась углублённее, чем позволяли разного рода социальные трактовки – от социалистического до критического реализма. Христианизация вела пытливый ум к открытию духовных сокровищ Православия, к вхождению в Церковь. Если в начале ХХ века русская творческая интеллигенция проделывала путь от марксизма к идеализму, а затем к православному мировоззрению во многом под влиянием русской классической литературы, то в конце века новый возврат к Православию осуществлялся под влиянием русской философии ХХ века. Вместе с тем, как и в начале века, в первую очередь возрождается художественное литературное творчество, затем пробуждается религиозно-философская и богословская мысль. Произведения деревенщиков Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева возрождают лучшие традиции русской художественной литературы: ориентацию на духовность человека, нравственный пафос, метафизическую углублённость. После русской катастрофы русская литература не может не проникнуться трагическим жизнеощущением, в котором светится христианское упование.

Александр Исаевич Исаакиевич Солженицын - русский писатель, драматург, публицист, поэт, общественный и политический деятель, живший и работавший в СССР, Швейцарии, США и России.

Явление писателя-мыслителя Александра Исаевича Солженицына было провиденциальным для России, – культурная почва, способная породить великую творческую личность, явно жива. Сам писатель говорил о литературной близости ему Льва Толстого, но в его творчестве отразилась и метафизическая трагедийность Фёдора Достоевского. Много сказано об огромном влиянии на общество его первых произведений, особенно повести «Один день Ивана Денисовича». Но «Красное колесо» недооценено в наше время. Литературные формы духовной эпопеи разноплановы и резки, что трудно для восприятия. Нередко перехлестывают через край и языковые эксперименты писателя. Всё же эта великая литература захватывает. В грандиозных узлах Солженицын раздвигает горизонты историософии России, раскрывает новые аспекты российской трагедии, многое со временем становится более актуальным. Здесь продолжается русская традиция философичности художественной литературы. В исторической эпопее Солженицын в наибольшей степени открывается как большой художник: «Октябрь шестнадцатого» – одна из вершин русского романа. Это не пресловутый поток сознания, а густой бурный ток жизни, поток экзистенции – автора, героев, общества, России. «Красное колесо» Солженицына читается мучительно, с чувством трагической безысходности. Необозримая панорама событий – таких далёких и таких близких личной судьбе каждого из нас – подавляет величайшими смыслами, которые она несёт, но и захватывает, не отпускает. Читать этот монументальный труд, как осознавать крест своей судьбы, – тяжело, но не читать невозможно. Непревзойдённая русская классическая литература обогащена новыми образами, сюжетами, проблемами. Русские писатели XIX века не смогли достойно описать любовную драму простолюдина. Только некоторые писатели в советский период раскрывают душу простого человека (вопреки соцреализму), преисполненную глубоких, сильных чувств, которые дворянской литературой были приписаны образованным сословиям. У Солженицына вечная тема любви захватывает величественными проявлениями, сложнейшими отношениями, испепеляющими страстями при подлинно русском целомудрии. Поразительный факт, но проникнутая религиозным пафосом русская классическая литература не описала драмы богопостижения заблудшей, мятущейся души (каковыми и являлись герои этой литературы). Приближался к этому Николай Лесков, но он описывал сложившиеся религиозные типы, а не процесс и акт богоузнавания. Метафизическое творчество Достоевского решает глубочайшие религиозные проблемы, – в его произведениях герои являются персонификацией этих проблем-идей. В советский атеистический период никто из писателей не приближался к этой теме. Солженицын описывает внутреннюю бездну богооставленности души, из последних сил тянущейся к церковной паперти и в ответ на последнюю надежду получающей спасительные токи благодатного очищения. Любовь к Богу обретается через любовь к ближнему, – простая истина открывается в наше путаное время. Путь воцерковления современного человека после трагедий богоборческого века не может быть елейно приторным, это путь очистительных страданий и возрождения на грани смерти. Солженицын не только движет геополитическими глыбами, но и формирует новые души. Судьбы героев переживаются как судьбы близких, – они и близки, потому что мы, соотечественники, связаны судьбой своего Отечества и единством национального характера. Романы «Красного колеса» пробуждают чувство сопричастности величайшей трагедии родины.

С девяностых годов ХХ века традиция русской художественной литературы будто замерла, культура захватывается апологетами авангарда и постмодернизма. Авторы подлинно русской литературной традиции проникаются социальным и политическим пафосом, но им удаётся стать властителями не многих умов – и потому, что слишком жёстка и разнополярна борьба в обществе, и потому, что сами писатели не смогли ухватить нерв новых драматических событий. Вместе с тем с этого времени – после демонтажа режима государственного атеизма – возрождается традиция русской философской и богословской мысли.

В ХIХ веке духовной революции, явленной русскими гениями и русской святостью, противостояла духовная реакция идеологической мании, ввергшая Россию в коммунистический тоталитаризм ХХ века. Русская религиозная философия и богословие, художественная проза и поэзия ХХ века отвечают на эпохальный вызов. Русская неопатристика осмысляет истоки и значение российской катастрофы, болезни современной цивилизации, пути и формы духовного возрождения России. В творчестве русских гениев ХХ века предуказан духовный выбор русского народа, открывающий новые исторические перспективы для русской православной цивилизации. Историческая реализация наработанных духовных смыслов – назначение современных поколений России и искупительно-творческая миссия русских творческих сословий: «Если есть русская “интеллигенция”, как совокупность образованных людей, способных создавать себе идеалы и действовать во имя их, и если есть у этой “интеллигенции” какой-нибудь “долг перед народом”, то долг этот состоит в том, чтобы со страстью и упорством нести в широкие народные массы национальную идею как оздоровляющую и организующую силу, без которой невозможно ни возрождение народа, ни воссоздание государства. Это – целая программа духовного, культурного и политического возрождения России, опирающаяся на идейное воспитание и перевоспитание образованных людей и народных масс. Мы зовём всех, чьи души потрясены пережитым национальным банкротством и мировым позором, к обдумыванию и осуществлению этой программы» (П.Б. Струве).

Пётр Бернгардович Струве - русский общественный и политический деятель, экономист, публицист, историк, философ.

Современный ведущий слой России имеет наработанное трагической судьбой народа духовное наследие, позволяющее ему исполнить свою творческую историческую миссию. «Все зависит от того, найдётся ли у нас… слой, который смог бы покончить с вековой оторванностью интеллигенции от народа и стать правящей и культурной элитой, выражающей национальную индивидуальность России, а не случайные находки в подстрочных примечаниях к европейской философии и не собственные или классовые вожделения… Русская интеллигенция должна быть перевоспитана в русском духе. И так как это перевоспитание почти невозможно, то дело идёт о создании новой русской интеллигенции» (И.Л. Солоневич).

Каждый человек в современной России, входя в ряды интеллигенции, не только получает образование и статус, но незримо становится под ярмо исторических грехов русской интеллигенции, принимает на себя её исторический долг: бремя грехов и ошибок, бремя обязывающих духовных достижений, бремя свободы и искупления, бремя исторического назначения, бремя любви к России и ответственности за неё. Перед русской интеллигенцией ныне стоят эпохальные задачи: осмыслить русскую историю; осознать историческую вину и взять за неё ответственность; продолжить всё истинное и благое в традициях интеллигентской культуры; найти подлинный путь к народу, к пониманию его бед и чаяний; опереться в обустройстве России на здоровые черты национального характера; исполнить долг творческого сословия – предложить народу оздоравливающие идеалы и подлинные ценности. «Откройте русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет пред изумленным миром, изумлённым и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь меча, меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства. И это до сих пор, и это чем дальше, тем больше!» (Ф.М. Достоевский).

Виктор Аксючиц

Кровавый октябрь

Художественные мемуары

Как-то тётя Инночка сказала, что она ощущает в себе предназначение Пьера Безухова, рассчитавшего по звёздам, что он тот самый человек, кому суждено остановить мировую катастрофу, застрелив Наполеона. Беззубая, толстая, гениальная, глубокая пенсионерка Инночка, та самая, что всегда застегивала юбку на булавку, поскольку молния давно была сломана, и надевала разные чулки: на одну ногу со швом, на другую – без шва; та самая Инночка, сказавшая когда-то сакраментальную фразу, ставшую крылатой: «раздолбали страну до магмы», в семьдесят с лишним лет ощутила в себе зов, а главное, мощь перевернуть весь ход мировой истории, убить Бориса Николаевича Ельцина. И, что характерно, о своём высоком предназначении Герострат-Жанна Д'Арк-Брут-Инночка сообщала подругам-пенсионеркам исключительно по телефону.

• Пусть, пусть меня заберет НКВД, – кричала в исступлении Инночка (на дворе уже давно бушевала ФСБ), – Я не отступлюсь. Они даже могут вызвать мне «карету скорой помощи», но этот крошка Цахес, этот слонообразный Нейрон, этот Голеб (в скобках заметим, что Инночка была энциклопедистом) должен быть раздавлен. И его карающим мечом, его Персеем, его Далилой и Голиафом стану я, Инна Николаевна Глухоедова, корректор издательства «Искусство» в отставке.

Инночку спас её кругозор. Если бы даже мастерам с Лубянки и вздумалось прослушивать телефонные разговоры Инночки, они поняли бы только одно слово «отставка». Но если бывшего корректора с Борисом Николаевичем Ельциным связывали отношения поистине космогонические, то счёт Ани к президенту больше походил на оскорблённость обрюхаченной и брошенной невесты. Она как-то личностно, со всей женской страстью, физиологически ненавидела его. Ей казалось, что в лице целого народа он обманул и обесчестил её, Аню. И как в мыльных операх говорит, обычно, главная злодейка: «Моя душа жаждет мести», Аня могла это сказать про себя. О, как много неотразимых, остроумных монологов произнесла она перед его рабочим столом, расхаживая по спальне в ночной рубашке, принимая душ в ванной. О, сколько блистательных, горьких слов правды пришлось выслушать Борису Николаевичу, когда Аня гуляла с коляской по осеннему лесу. А как менялось выражение тигриных глазок, когда Аня бросала самые смачные оскорбления в его окаменелое лицо во время утреннего чаепития у себя на кухне. Бедный Борис Николаевич! Но, видно, Аня и тетя Инночка не были одиноки в своём клокочущем кухонном негодовании. Каким-то неведомым образом энергия народного гнева перевалила за пороги квартир, докатилась чёрной волной до Красной площади, взяла штурмом стены Кремля и ворвалась, наконец, в кабинет «работающего над документами» президента. Борис Николаевич и впрямь был гением, гением инстинктов. Но два из них были развиты запредельно, непостигаемо. Крысы, с их жалкими побегами с корабля задолго до крушения и массовым покиданием городов, где вскоре начнётся голод, по сравнению с Борисом Николаевичем – детские плюшевые игрушки, лишённые нюха и чутья. Борис Николаевич понял раньше, чем волна народного ропота материализуется в Русский бунт, бессмысленный и беспощадный «ни приведи, Господи, увидеть который». Надо было срочно найти виновника всех бед, мешающего в проведении реформ и зовущего в проклятое прошлое. Да его и искать не надо, он сам, как неразумный дитя, прыгал в уральские объятия самого демократичнейшего Демократа на Земле. Да и какой виновник! Неразумный, не прагматичный, крикливый, праздношатающийся, не работающий над документами, не дальновидный, ну, в общем, чудо, а не виновник. Так вышел указ за номером 1400 о роспуске Съезда Народных Депутатов. С 21 сентября в жизни Ани начались две недели «хождения по мукам». Что там девяносто первый – увертюра, детский спектакль с плохими дядями коммунистами. События девяносто третьего года отложились в памяти, как поток эпизодов, 13 дней превратились в один долгий-долгий день, что-то из области фантастики. Что-то случилось со временем, – оно перестало существовать как объективная реальность, данная нам в ощущениях. Не зря Аня была женой философа. Куда-то провалились ночи, по крайней мере, Аня их не помнит.

Эпизод первый. Только что объявили о роспуске Съезда Народных Депутатов. Аня в это время была у Виктора в кабинете, только что вернулись из храма, Рождество Богородицы как-никак (ох, и любят коммуняки православные праздники), собирались на день рождения Аниной старшей («угораздило Сашку в этот день родиться»). Когда читали по радио указ, все столпились вокруг приёмника. Аня увидела эту группу со стороны: лица подняты вверх, на всех одно и то же выражение: попытка осознать случившееся, и потому лица сосредоточены, глаза серьёзны. Что это напоминает?.. Вспомнила: кадры сорок первого года. Объявление войны. То же выражение, те же глаза, поднятые к репродуктору. У Ани и мелькает: вспомнила не случайно, указ за номером 1400 – это начало гражданской войны.

Эпизод второй – тот же день через пятнадцать минут. Буфет, стеклянные стены, сквозь них солнце заливает оранжевым потоком лучей салаты, зелень, колбасу, искрится в зёрнах красной икры, за стойкой превеселая буфетчица кокетничает с крепким старичком, депутатом, на лацкане пиджака которого бликует звезда героя коммунистического труда. Аня сидит с секретаршей Христианского Движения Наташей. Пытаются пить кофе. Переливаясь глянцем крепких розовых щёк в лучах заходящего солнца, в буфет входит довольно высокий человек с лицом хряка. Сходство дополняют очень маленькие круглые глазки и бородавка на кончике носа. Издалека видно – бывший номенклатурщик, ныне не у дел. Внезапно Хряк ныряет в глубокий куртуазный реверанс: одна ручища грациозно отставлена назад, другая лапища протянута в сторону девиц и очень мягко, очень по-мужски целует Анину руку. «Как приятно в столь смутное время видеть столь очаровательных дам» – воркует Хряк. Сейчас пока он даже не депутат. Очень скоро он станет лидером самой многочисленной фракции в думе, прославится на всю страну, будет главным соперником Бориса Николаевича на президентских выборах. Ну, пока никому не известный безмашинный Хряк (как-то Аня и Виктор подвозили его в поликлинику) спускается в кабинет к Виктору, берёт под козырек и рапортует: «Какие будут распоряжения?»

Эпизод третий. Огромная пустая квартира в центре Москвы (бывшая коммуналка). Сейчас толстенные стены кажутся картонными. Нет ощущения дома-крепости, любой может войти и вытащить за шкирку да на улицу, да к стенке. Сегодня объявили: «Вокруг Белого дома протянули заграждение из колючей проволоки, депутат А. пытался проникнуть за ограду, солдатам пришлось на руках его вынести на свободу». Все предшествующие ночи Виктор был в Белом доме, там уже отключили свет, канализацию, воду. Зашёл домой рубашку сменить да помыться, вернулся в Белый дом, а там: «Добро пожаловать в “ГУЛАГ”». Туда нельзя, и оттуда тоже. Вечером этого дня он расскажет, как его после бесконечных уговоров, после того, как он добровольно перелез на территорию лагеря, умоляя оставить его в заключении, двое солдат, приподняв под локотки, пронесли над проволокой, поставили на землю, выпроводив таким деликатным манером на свободу с чистой совестью охранников.

Шел двенадцатый час, за окном лил дождь. Начавшись днём, он лил, не переставая, до сих пор. Сплошная серая завеса из холодных колючих потоков. Аня ничего не знала о Викторе, кроме смехотворного выноса тела утром. Никакой информации. Это тебе не 91-й годик со старикашками-коммуняшками, с их уважением прав человека; оставили депутатам и свет, и газ, и, даже, туалет: «Милые мордофеи, нате обороняйтесь и побеждайте нас с комфортом, в уюте, тепле. Хотите гениального виолончелиста из Америки? Будет вам музыкант. Чего ещё хотите?» Аня вздрогнула: «Ключ в замке… У кого могут быть ключи от двери? Может, у Виктора вытащили? Ну, тогда что с ним? В больнице? Избили? Убит? Зачем пришли? Может, хотят выкрасть документы важные?» Не случайно звонили и не отвечали. Запугивали. С ключом долго неумело возились – незнакомый замок, впервые открывают. Аня понеслась на кухню, схватила железный топорик для мяса, вернулась на цыпочках в прихожую, встала за дверью. Блин, ну, прямо Раскольников какой-то! План возник моментально: оглушить, перескочить через тело (милицию не вызывать категорически – узнают, что жена депутата, для начала изнасилуют, а потом посадят за нанесение тяжких телесных и т.д.), добраться до мамы к метро «Аэропорт», ну, а там уже решать, что делать. Наконец, с замком справились. Дверь приоткрылась. Аня вжалась в угол, подняла топор над головой, приготовилась бить и… обнаружила, что собирается нанести сокрушительный удар по кудрявой голове родного мужа. Он отвернулся, закинул голову и стал сотрясаться, должно быть, от смеха. Почему «должно быть»? Странный это был смех: беззвучный, но не совсем, нечто вроде коротких свистящих выдохов раздавалось в тиши прихожей. Затем Витя красноречиво покрутил пальцем у виска, жестами попытался объясниться с Аней. Она подумала, что ему отрезали язык, – всякое бывает в Демократические гуманные времена. Аня готова была заплакать и уже отклячила нижнюю губу (привычка с детства). Витя, безнадежно махнув рукой в её сторону, удалился. Вернулся с листком бумаги, показал жене: «Я потерял голос. Целый день под дождём выступал с поливальной машины перед людьми и ОМОНом. Сделай что-нибудь». Она наполнила ванну до краёв горячей, почти кипяток, водой, сама раздела его. Включила торшер для уюта, вместо столика поставила табуретку, на неё – бутылку коньяка, две рюмки; сама села на краешек. Первое, что он сказал, когда смог: «Господи, зайчик, как же я тебя люблю». Они пили коньяк, болтали, и стены квартиры из картонных вновь сделались каменными, старинными, толстыми, почти крепостными, а дождь из злого и колючего превратился в уютный осенний и, казалось, они вдвоём, во всем недосягаемы и неприкасаемы, плывут, плывут на своем корабле по облакам сквозь дождевые дали. Что будет завтра, пока не знают, но и Слава Богу. Аня помнит, как через месяц в предвыборном прямом телеэфире в студию раздался звонок и мужской голос произнёс:

• Уважаемый Виктор Владимирович, вы один на протяжении многих часов, под дождём, сдерживали толпу, призывая обе стороны избегать насилия. Я был один из тех, кто стоял в толпе и видел, как на протяжении многих часов Вы призывали нас к гражданскому неповиновению, не поддаваться на разного рода провокации. Если бы ни Вы, кровопролитие могло случиться на несколько дней раньше и в более катастрофических масштабах.

Эпизод четвертый. Вечер тридцатого сентября. Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья. Водитель Юра, Наташа и Аня сидят в тёмной машине у метро «Баррикадная» в переулке. Виктор и его друг Глеб только что выскочили из машины, куда-то унеслись. Снова дождь, в свете розовых фонарей он кажется чёрным, площадь оскалилась криком страха и боли. Из метро никого не выпускают, того, кто пытается проникнуть на улицу, ошалевшие милиционеры бьют дубинками – всех без разбора. Бросается в глаза, что это, по преимуществу, женщины после пятидесяти, с сумками, спешащие с работы домой. В это время веселый голос по радио сообщает: «Только что банды оголтелых хулиганов, так называемых защитников Белого Дома, прорвали оцепление в районе метро “Баррикадная” и учинили там настоящий погром, кровопролитную потасовку. Со своей точки, откуда я веду этот репортаж, мне видно, как они всем, что попадётся под руку (камнями, прутьями и железными палками) избивают молодых беззащитных парней, наших с вами законных стражей порядка». Мимо машины пробегает полная женщина, в руках у неё кудрявый белокурый парик, видимо, какой-то «беззащитный страж порядка» сбил дубинкой, на лбу кровь. Из сумки вываливается бутылка кефира, разбивается, белой лужей растекается по мостовой. Женщина бежит дальше. Радио продолжает: «Я прощаюсь с вами, но не скучайте, мы встретимся ровно через полчаса и продолжим репортаж с места событий, где оголтелая банда хулиганствующих элементов развязала настоящий погром. Пока же послушайте “My darling for ever I never forget, I nothing forget” в исполнении группы “Funny intentions girls and cool boys”». Голос звучит фривольно, судя по всему, это тонкая ирония вполне адекватная моменту. Аню начинает трясти, Наташа выговаривает ей со всей партийной принципиальностью о недостойности такого поведения, что в эту трудную минуту женщина не имеет право на трусость. Вваливаются промокшие Виктор и Глеб. Услышав последние слова наташиной отповеди, Виктор:

- Во, во. Я Глебу говорю: «Пойдём скорее в машину, а то там Анюта, наверное, уже гузкой трясёт».

А Глеб:

• Как она может ею трясти, если она на ней сидит?

Мужчины более снисходительны к женской трусости.

Эпизод пятый. 3-е октября. Решено Владимирскую Божью матерь перевезти из Третьяковски в Елоховскую церковь. Что это? Спустя столетия вдруг вспомнили: Богородица, России покровительница, спасала всегда. Спасла на поле Куликовом, в Смутное время после всенародного поста вразумила, спасёт и теперь, не оставит, защитит.

Всю жизнь человек существует так, будто Бога нет, а как приспичит, – то и понеслось. И перед важной сделкой подкатывает на джипе цвета чёрной розы к храму бизнесмен, заглянет на минутку, поставит дорогую свечку Николаю Угоднику (говорят в денежных вопросах помогает) и укатит. Забежит студент перед экзаменом, поставит дешевую свечку перед иконой Иоанна Кронштадтского (говорят, учился плохо), неуверенно и стесняясь перекрестит лоб и убежит дальше на экзамен. И впервые в жизни взмолится женщина в отчаянии, что теряет любимого. Упадёт перед Святым Пантелимоном (говорят, вылечивал многих), зарыдает, потом у бабок спросит, что делать, как молебен заказать и уйдет обнадёженная. Но чуда не произошло – сделка не удалась, студент на экзамене провалился, любимый человек умер. И ропщут, и ожесточаются бизнесмен, студент и женщина. Как же так, и свечку ставили, и молебен заказывали, а не услышали их. Да есть ли кому слушать? Видимо, правильно в школе учили: «Никого там нет – наверху». Так и 3-его 93-его не могло быть чуда. Икона не картина по природе вещей, и она намолена, и писал её евангелист Лука на столешнице Тайной Вечери не во имя произведения изобразительного искусства, а как собеседницу, как пристанище для всех страждущих, и только в результате настоящего обращения к ней, как к живой Матушке-заступнице, она и впрямь оживает, избавляя, спасая, вразумляя. А музеи – это кладбища умерших икон. Они превратились в картины, а святые на них – в мумии. Господь слышит человека, если только тот к нему обращается. Вот и теперь, прежде чем внести в храм Владимирскую Божью Матерь, долго стояла она на заднем дворе храма всеми покинутая, ожидающая, когда её, словно золотого идола внесут в храм и поставят перед алтарём среди раскалённой толпы.

Задолго до молебна в огромную Елоховскую церковь не войти. Здесь все: и неистовые бабушки-богомолки (в прошлом комсомолки), те пришли, пользуясь возможностью, приложиться к святыни, много пожилых мужчин с партноменклатурными лицами, теснятся в толпе среди простого люда и известные политики. Всем, всем страшно, а ещё что-то носится в воздухе не доброе, не братское, будто и не в церкви вовсе, будто и не народ один. Где-то тихонечко запел хор:

«Радуйся, во обстоянии сущим скорую помощь дарующая. Радуйся, отчаянным надежду возвращающая. Радуйся, Пречистая, от иконы Твоея милости нам источающая».

- Да куда ты прёшь? А ты чего, старая, совсем ослепла, к иконе приложилась?

«Радуйся, междоусобных браней утоление; радуйся, ожесточивших сердец умягчение»

• Ты чего – совсем охерел, ты чего меня толкаешь?
• А чего ты на дороге стоишь?
• А куда я пройду, сам не видишь?
• Да пошёл ты…

«Радуйся, надежда всех лишённых; радуйся, спасение во дно адово нисшедших; радуйся, пришествием иконы Твоея Москву возвеселившая»

- Слышишь, сирены завыли? Витя, я боюсь. Он всё может. Зальёт Москву кровью.

- Не бойся, Богородица поможет, молись.

«Радуйся, земли нашей забрало; радуйся…»

- Ты чего к Пречистой присосалась? Видишь, за тобой сколько народу? Все приложиться хотят.

- Вы, бабки, всё искушаете. Как я вас, крысы церковные, ненавижу. Из-за вас молодежь в храм не ходит.

«Радуйся, страны нашея преславная Защитнице; радуйся, призывающим Тя скорая помощнице»

• Ооо…, сволочи, икону свалили!

И стало в храме тихо, тихо…

«О, Мати Божия, спаси землю Русскую».

Галина ПОБЕДИНА

.